Читать интересную книгу Путь к звёздам - Олег Верещагин

   Это всё я просто помню. Наверное, уже никогда не смогу забыть. Но во сне - во сне не вижу...

   ...Ну так вот. Я проснулся, когда новенького клали на Мишкину койку. Он был вроде бы наших с Тодди лет, 13-14, рыжий. Вялый, хотя и не без сознания. Весь в ортопедическом биокорсете-массажёре. Уложили его, подключили разные штуки - ну и всё. Я, когда вышли все, его окликнул потихоньку - но бесполезно. А второй раз окликать не стал - может, не хочет говорить или не получается. Или разной фигнёй обкололи...

   ...А заговорил он через день. Утром. Так-то днём он молчал, лежал - то с закрытыми глазами, то с открытыми. На нас не смотрел, а мы к нему не приставали, потому что видели: глаза (зелёные очень) у него больные - больные глаза сразу отличить можно, они как будто в себя смотрят, а не вокруг. Ну да и понятно - у него, кажется, было то же, что и у Тодди, даже хуже: во всяком случае - до горла этот корсет. От самых кончиков пальцев на ногах. Мы с ним заговаривали, но бесполезно опять же, даже Франтик его не расшевелил. Ну и оставили его в покое.

   А утром, после завтрака, он, наверное, опять уснул. Покормили его какой-то кашей (полезной, ясен перец, вся из минералов и витаминов - жрать невозможно, по себе знаю...) Задремал. И, ясное дело, во сне увидел то, что мы все иногда видим, ну и заорал во всю дурь. И сам проснулся от своего вопля.

   А на каком языке он заорал - это мы тоже сразу сообразил. "Маам, з'овва миз!"[5].  Кто хоть раз слышал, как они орут "фордан, фордан!"[6] - не спутает их голоса уже ни с чем и никогда... Помню, Франтик - я ему как раз читал книжку, сказку про приключения мальчишки Альки, старинного какого-то писателя книжку, детскую, но интересную, смешную такую - только ойкнул и назад подался и кувикнул: "Это что?!". Я - просто обалдел, даже стило на пол выплюнул. Рефлекторно. А Тодди...

   ...У меня к сторкам личного счёт нет. Мои счёты - к дайрисам, хотя - какие там к ним счёты, их и ненавидеть по-людски не получается. Булыжники они и есть булыжники... А вот Тодди - при нём даже просто слово это, "сторк", говорить не надо. Он белеет весь. А глаза такие становятся, что мне нехорошо делается. А я всякое повидал.

   Что там у него со сторками было - я не знаю. По ночам хорошо о приятных вещах говорить, а не о таком. Мы и говорили по ночам. О разном. Но не о своих счётах.

   И вот теперь смотрите. От кровати Тодди до кровати этого сторка было метра три.

   Ну, где-то так. Не больше. Метра три.

   Я понял, что дело кончится плохо, ещё когда Тодди не взбесился, не начал орать или требовать убрать этого парня. Нет. Я понял, что - плохо дело, когда он начал говорить.

   - Эй, гад, - окликнул сторка Тодди. На локти оперся, шею вывернул и так - с улыбочкой... - Слышишь, гад? Чего, гад, молчишь?..

   ...В общем - он так и завёлся и не умолкал. И так и сяк склонял этого "гада". Час, два, три... И если бы кричал или что - нет, голос такой нудный, тягучий, ровный. Гад, гада, гадом, гаду и там по всем падежам, короче. Гад, ты есть не хочешь? Гад, а тебе очень больно? Гад, а ты почему не сдох? Гад, а у тебя ... и ... целы? Гад, чего молчишь, уже отходишь? Мне уже начало казаться, что Тодди и не молчал никогда. Он даже когда приходил кто-то из персонала - что-то такое про гада себе под нос бубнил и бубнил. Даже когда ел - бубнил. Так про гада и говорил всё время. Франтик сперва спрашивал, что и как, потом - притих. Испуганно так притих. Лежит и молчит, съёжился даже как-то. Сказку дальше слушать не захотел...

   А мне - интересно. Интересно, чем всё это кончится. Отстранённый такой интерес, как у какого-то исследователя-учёного. Сторк-то молчит. Тодди говорит, говорит, говорит, бубнит своего "гада" - а сторк молчит. Он не спал, не притворялся спящим - он просто молчал и смотрел в потолок. Неотрывно, кажется, даже не мигал. Я бы решил, что он умер, если бы не огоньки на главном мониторе, мы тут все в них разбираемся хорошо - живой; организм-то у сторков такой же, как у нас... Или подумал бы, что он того - в отключке, если бы не его глаза. Они были живые, эти глаза. И боль в них стала не углублённой, а яркой, горячей...

   Видимо, это его молчание и неподвижность как раз и "добили" Тодди в конце концов. Он на какое-то время тоже замолчал - но я и порадоваться этому не успел. Потому что...

   - Тодди, не надо! - закричал вдруг Франтик. - Тодди, не молчи! Тодди, что ты... Тодди, мне страшно! Тоддииии!

   А Тодди не просто замолчал. Да, он совсем не просто замолчал. Он вдруг рывком рук - диким каким-то рывком, разом оборвав все провода и прочее - перевалил себя через край кровати. Упал. Я услышал, как он упал. Но он не просто упал. В смысле, он упал, но лежать - лежать не остался.

   Он начал вставать на ноги.

   Он вставал, ронял с губ кровь и слюну и смотрел на сторка. Смотрел так, что, будь перед ним стена - она бы взорвалась. Рассыпалась бы она. Расплавилась. Или убежала бы нахрен куда подальше со страху. И встал-таки. Встал, в правой руке держа свой дарёный тул с выщелкнутым основным лезвием.

   А Франтик уже просто визжал.

   А сторк смотрел. Глазами, в которых не было ни капельки страха, но зато было столько тоски, что, казалось, она выливается из этих глаз и растекается по палате, по госпиталю, по всей планете, и всё тонет в ней, всё в ней тонет...

   Мне казалось, что это было сто миллионов лет.

   По-моему, я тоже закричал. Без слов, просто закричал.

   Конечно, на самом деле это было секунды какие-то. Набежало народу... Тодди - он так и не упал - стали грузить обратно, хлопотать над ним... А он плакал. Сжимал тул и плакал. Плакал, как Франтик, только со слезами - даже хуже, потому что Франтик всё-таки старался сдерживаться, он хотел быть "как взрослые", то есть как мы. А Тодди, наверное, было уже всё равно. Он просто плакал и тянул жалобно "мааааа... мааааа..."

   Но это как раз было не рыдание. Он маму звал. Так звал, что... ну... на такой зов мама прибежит босиком по огню с другого края Галактики.

   Это если она жива. А если нет - то не докричишься. Даже так не докричишься.

   Я, например, уже давно её не звал. Даже во сне не звал...

   ...Короче, все суетились, и вообще... А я смотрел на сторка. И видел, что он плачет. Он не двигал лицом, не всхлипывал - слёзы просто выкатывались из глаз на щёки, а оттуда - на жёсткий воротник корсета.

   Я смотрел - наверное, ещё одну стомиллионнолетнюю вечность. А потом крикнул - без мыслей крикнул, само крикнулось:

   - Он же плачет!

   Почему-то этот крик сразу всё отрезал. И все уставились на сторка с каким-то изумлением - как будто мысль, что он может плакать, была невероятной даже просто в допущении. Разве они - умеют плакать?! Они умеют только жечь и рушить не ими построенное, жестоко сражаться, страшней всех из Чужих - да умирать, когда мы их убиваем. Молча умирать. А плакать?!

   И Тодди смотрел тоже - мокрыми удивлёнными глазами, всхлипывая. У него было сейчас очень детское лицо - лицо ребёнка, которому показали удивительный и даже подозрительный фокус...

   Когда вошёл Науманн - видно, спешил, белый халат на нём был расстёгнут - и стал сам что-то делать со сторком, я дёрнулся. Я опонился после увиденных слёз, мне вдруг захотелось сказать, чтобы от него все отошли. Нет, убивать его, конечно, не надо. Но пусть он умрёт сам. Или пусть его отсюда увезут куда-нибудь. Но потом я вспомнил его глаза, и мне стало тошно. Так тошно от самого себя, от происходящего, что захотелось закрыть глаза и заснуть. Да я и закрыл - вот только ненадолго.

   - Поставьте мою кровать рядом с его, - тихо сказал Тодди. Я обалдел и открыл глаза. А Франтик, было успокоившийся, опять заскулил и попросил:

   - Не ставьте, не ставьте, он убьёт...

   - Зачем? - устало спросил Науманн, распрямляясь и поворачиваясь к англосаксу - и я вдруг вспомнил, что его старший сын - на два года старше меня - погиб на Сельговии. - Чтобы ты и вправду мог его убить? Это легко, кстати. У него вместо позвоночника - костяное крошево. Мы по граммам собирали. По нерву. Он даже защищаться не может, а ты...

   Впервые я видел, как Науманн разозлился на одного из нас. Нет, голос его остался спокойным, но он очень покраснел, а на лбу вспухла синяя толстая вена. Но Тодди ответил тихо:

   - У меня всё-таки руки... работают. А у него нет совсем. Я... ну передвиньте, что вам стоит?

   И опустил глаза.

   Несколько секунд Науманн смотрел на него. Краснота сходила с лица германца. Потом он спокойно и коротко скомандовал:

   - Передвиньте, - и вышел...

   ...Сторк ничего не говорил, когда передвигали кровать. На какой-то миг в его глазах мелькнул ужас, но, когда мы снова остались одни, он по-прежнему смотрел спокойно. Франтик беспомощно сказал, снова сжимаясь в постели:

   - Тодди... - а я хотел уже крикнуть, потому что увидел, как Тодди, чуть привстав (лоб у него осыпало потом), наклонился к сторку - и тот закрыл глаза и чуть-чуть откинул голову назад... подставлял под удар горло из-под корсета. Но Тодди сипло спросил: