Сердце мое едва не остановилось.
Прямо над дверью было высечено изображение Атона.
Боясь, что неверный свет вызывает обман зрения и увиденное мною есть не более чем игра воображения, я для верности провел по камню пальцем, тщательно следуя линиям рельефа. Ошибки не было: передо мной действительно был солнечный диск и поклоняющиеся его благословенным лучам люди.
Неожиданно снизу донесся скрип петель, как будто кто-то отворил ведущую внутрь башни минарета дверь. Меня пробрала дрожь, но никаких других звуков не последовало. Придя к заключению, что, если скрип мне не почудился, дверь мог распахнуть ветер, я успокоился и вернулся к изучению рельефа.
Теперь мне удалось различить и надпись: пары строк по обе стороны от солнца.
– "О Лилат помыслил ли ты? – произнес я вслух. – Помыслил ли об иной, великой? Воистину надобно трепетать пред ликом ее, ибо велика Лилат среди богов".
Надпись была та же самая, что и у портрета царицы в усыпальнице Эхнатона.
Присмотревшись ко второй надписи, я понял, что тоже видел ее раньше – в карьере, который исследовал вместе с Ньюберри. Едва я начал вновь ее копировать, как душу охватил страх, как будто начертанный в давние времена стих призван был служить предупреждением именно мне.
И не успела эта мысль промелькнуть в моей голове, как со ступеней позади меня донесся холодный, словно серебрящий барханы ночной пустыни лунный свет, голос:
– Уходи навсегда. Ты обречен. На тебя пало проклятие. Уходи навсегда!
Обернувшись, я увидел стоявшего несколькими ступенями ниже человека в длинных струящихся одеждах, таких же белых, как его волосы и борода. Обычно такое облачение носили арабские ученые. Плечи незнакомца поникли под грузом лет, лицо избороздили морщины, однако при всех внешних признаках глубокой старости он не производил впечатления человека дряхлого и немощного. Напротив, под его пронизывающим взглядом я почувствовал себя неуютно. Отрешенное и вместе с тем суровое выражение на худощавом лице и горящие глаза делали его похожим скорее на змею, чем на человека. При этой мысли я невольно поежился. Кроме того, мне казалось совершенно непостижимым, как мог старик оказаться практически рядом со мной, не выдав своего приближения звуком шагов.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я, стараясь за решительным тоном скрыть охватившее меня беспокойство.
– С моей стороны такой вопрос прозвучал бы более уместно, – со слабой улыбкой заметил старик.
– Я являюсь... – Мне пришлось на миг умолкнуть, чтобы собраться с духом. – Я являюсь главным инспектором Службы древностей и нахожусь здесь потому, что того требует род моих занятий.
Глаза старика коротко сверкнули.
– Вот как? Но разве в твои обязанности входит и надзор за религиозными святынями? Разве ты властен над святилищами богов?
– Смотри... – Я указал на изображение солнца над дверью. – Это тоже бог. Когда-то этому богу поклонялся один из фараонов.
– Один из фараонов? – Старец шагнул ко мне. – Но в Священном Коране сказано, что фараоны приписывали божественную сущность только себе и не признавали иных богов. А если так, то разве могут твои слова быть правдивыми? Какова же истина?
– Именно это я и пытаюсь выяснить.
Старик едва слышно рассмеялся.
– Кто дал тебе право выяснять такие вещи?
– Сказано же тебе: я главный инспектор древностей!
– Прежде всего, ты чужестранец. Уходи отсюда, почтеннейший, уходи и никогда не возвращайся.
Старик сделал широкий жест, и я, как ни странно, действительно почувствовал желание покинуть пределы мечети, тем паче что в голосе араба в тот момент слышалась не угроза, а почти мольба.
Однако я не ушел, ибо почувствовал, что нахожусь на пороге какого-то замечательного открытия: во мне теплилась надежда на то, что старец раскроет мне какую-то мрачную, древнюю тайну.
Но он, холодно глядя на меня, покачал головой и шепотом произнес:
– Что можешь ты знать о Египте? Погребенные в веках страхи пробуждаются в наших ночных кошмарах, так не пробуждай же и тайны, погребенные под вечными песками нашей земли. Не тревожь их, господин Картер! Не тревожь! Ты получил предупреждение!
Услышав из уст старого араба собственное имя, я был так потрясен, что лишился дара речи и некоторое время лишь молча смотрел широко раскрытыми глазами в немигающие, по-змеиному поблескивающие очи странного ночного собеседника.
Попытки вымолвить хоть слово ни к чему не приводили, словно магнетический взор старца овладел моим сознанием. Казалось, будто в глубине этих удивительных глаз виднеются бескрайние пески, барханы и разбросанные среди них древние сокровища: золото, украшения, а кое-где и частично засыпанные песком свитки хрупкого папируса, наводящие на размышления о манящих, но недоступных познанию тайнах. Жгучие ветры, подхватив мое "я", несли меня сквозь разворачивавшийся передо мной бескрайний, как сами египетские пустыни, сон странного араба. Впереди из-за горизонта появилась тень. Удлинясь, она дотянулась до меня, обдав холодом. Я поднял глаза и увидел наполовину заметенный песками, но тем не менее исполинский, схожий по архитектуре с Карнаком храм. Он высился надо мной как гора, холод, по мере углубления в его тень, становился все сильнее. Я миновал внешнюю линию капителей: тень, казалось, затягивала меня, в то время как храмовый комплекс уходил в бесконечность. Впереди, в сердце святилища, находилось нечто странное и страшное, чье завуалированное присутствие нельзя было не ощутить. Нечто приближалось, словно считая, что бесконечность для него не преграда, и это приближение внушало ужас, подобного которому мне не случалось прежде испытывать. Из моего горла рвался крик. Казалось, будто еще миг – и ужас явится мне во всей своей полноте, ибо скрывающая тайну завеса вот-вот поднимется. Страх заставил меня содрогнуться... Я открыл глаза и замотал головой. Видение исчезло. Я стоял в одиночестве на верхней ступени лестницы.
Арабский ученый бесследно пропал.
Вспоминая позднее это приключение, я пришел к выводу, что, скорее всего, в нем не было ничего сверхъестественного. Меня просто-напросто загипнотизировали. Мне доводилось не только слышать о таких трюках, но и наблюдать их на практике, сидя у костров фиванских шейхов. Однако до сих пор я считал себя человеком в достаточной мере рациональным и не подвластным такому воздействию, и потому – мне отнюдь не стыдно в этом сознаться – гипнотическое наваждение совершенно выбило меня из колеи.
Так или иначе, я счел за благо поскорее покинуть мечеть, убеждал себя в том, что делаю это лишь потому, что открыть дверь и узнать, что за ней находится, без инструментов или посторонней помощи все равно не удастся. Если же быть до конца откровенным, то, благополучно вернувшись домой, я испытал немалое облегчение. Однако впечатления того вечера были слишком сильны: сон не шел, и я ворочался на диване, вновь и вновь мысленно воспроизводя недавно посетившие меня образы. На выручку мне, как ни странно, пришли привезенные с собой птицы. Сам вид беззаботных пернатых, их яркое оперение и грациозное порхание, не говоря уже о мелодичном пении, действовали на меня успокаивающе. И тем не менее печальные мысли еще много часов продолжали будоражить мое сознание. Сумею ли я, оставшись практически без единомышленников и помощников, достичь цели и не заведут ли меня слишком далеко честолюбивые амбиции?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});