Читать интересную книгу Безумный поклонник Бодлера - Мария Спасская

– Ни слова больше! Генерал слышать не может о Бодлере! Шарль его пасынок, и Опик с ним постоянно ссорится.

Дю Кан замолчал и больше о Шарле не говорил. В голове писателя не могло уложиться, как недавно виденный им несимпатичный человек, похожий на сатану-отшельника, с коротко стриженными рыжими волосами, стоящими дыбом, с бритым квадратным подбородком, с маленькими, живыми глазками, беспокойно изучающими лицо собеседника, словно выискивая, к чему бы придраться, с хрящеватым, утолщенным на конце носом и с очень тонкими, всегда поджатыми губами, говорящий манерно и держащий себя вызывающе, может быть сыном такой утонченной и приятной дамы, как госпожа Опик.

Когда все вышли из-за стола, Каролина подошла к французу и, замирая, спросила:

– Вы полагаете, он талантлив?

– Кто? – встрепенулся Дю Кан, успевший позабыть о теме разговора.

– Бодлер, – чуть слышно прошептала Каролина. В глазах ее была такая робкая надежда, что парижский гость лишь рассеянно кивнул головой, опасаясь, что снова скажет что-то не так.

Счастливая улыбка осветила тонкое лицо женщины. Наконец-то настал момент, когда она могла гордиться не только мужем, но и сыном!

* * *

Дорогу к дому бывшей преподавательницы зарубежной литературы я могла бы найти с завязанными глазами. Много лет назад я каждый день в течение двух недель приезжала к ней во двор и, вооружившись биноклем, подолгу сидела в подъезде напротив, наблюдая за ее окнами. Я знала о Лидии Петровне все. О ней и о членах ее семьи. О муже-инженере, сыне-математике и ризеншнауцере Харде, которого все они очень любили.

– Понимаешь, Вов, я случайно стала свидетельницей уличной драки, – по дороге объясняла я. – Сначала парень избивал мужчину, а потом ударил ножом в живот. Я рассказала в милиции все как было, но мать этого парня стала требовать, чтобы я изменила показания. Она преподавала литературу и много говорила о суде над Бодлером, упрашивая меня отказаться от своих слов. Вроде бы судебный процесс сломал поэту жизнь, – выкладывала я Левченко все, что успела запомнить из лекций Лидии Петровны, которая действительно много и с упоением вещала о «про€клятом поэте». – А я так не могу. Я рассказала в милиции то, что видела. В общем, того парня посадили. Теперь он, должно быть, вышел на свободу и сводит со мною счеты. Ты сходи к нему и скажи, что мы все знаем. А я тебя в машине подожду.

Мы заехали во двор и остановились у подъезда.

– Какой этаж и номер квартиры? – только и спросил Володя.

– Пятый этаж, квартира сто восемнадцатая, – сообщила я, наблюдая, как приятель выбирается из машины.

Он направился к открытому подъезду и вошел в подпертую кирпичом дверь. Вернулся минут через десять, ведя на поводке того самого ризеншнауцера Харда. Распахнул заднюю дверцу машины, и собака покладисто запрыгнула на сиденье. Усевшись за руль, Лев хмуро глянул на меня и металлическим голосом сказал:

– Сына Лидии Петровны убили во время следствия. Забили насмерть, выбивая показания. Ты не знала об этом?

Не знала. Понятия не имела. И вообще я не обязана ничего знать. Я и имени его не помню. Нет, помню. Его звали Николай. Коля. Коленька. Он мечтал побывать в Гималаях и свозить меня на Бали. Он брал мое лицо в прохладные узкие ладони, долго-долго смотрел в глаза и говорил, что видит в них Вселенную. А еще говорил, что готов за меня отдать жизнь. И отдал.

– Она решила, что я пришел за собакой. Лидия Петровна попросила знакомых помочь ей пристроить Харда и думала, что я пришел за ним. Ее муж ненадолго пережил сына и умер от инфаркта. А ее саму разбил инсульт. Лидия Петровна с большим трудом передвигается на костылях и еле-еле обслуживает саму себя, так что ей не до собаки. И уж тем более не до мести случайной свидетельнице. Она даже имени твоего не помнит. Когда я сказал, что пришел от Киры, она долго припоминала, кто ты такая. Потом махнула рукой и сказала, что не помнит тебя, но это неважно. Она многих после инсульта не помнит. Главное, что я заберу Харда. Я не мог ей отказать.

Нельзя сказать, чтобы информация меня обрадовала. Если не Лидия Петровна, то кто? Мой неуловимый враг пугал меня все больше и больше.

– И куда ты теперь с собакой? – промямлила я, заметно поскучнев.

– Домой отвезу, когда в отпуск поеду. Кирюшка давно собаку просит.

– А Мамай не выгонит из сторожки?

– Хорошая собака в нашем деле не помешает, – улыбнулся Лев, гладя улегшуюся ему на плечо собачью морду.

В лобовое стекло постучали, и мужчина в низко надвинутой на лоб бейсболке защитного цвета помахал нам рукой. Володя опустил стекло.

– Простите, но я раньше вас договорился с Лидией Петровной, что заберу Харда, – сдержанно проговорил незнакомец, и мне показалось, что я уже где-то видела эти янтарные глаза.

– Да-да, конечно, – откликнулся мой друг.

Левченко выбрался из машины и вывел ризеншнауцера на улицу, передав собаку новому хозяину. Мужчина в бейсболке взял Харда на короткий поводок и повел в сторону оживленного шоссе. Не отрываясь, я смотрела ему вслед, и мне казалось, что я узнаю его походку. Широкоплечий, накачанный, мускулистые руки в татуировках, виднеющихся из-под манжет облегающей куртки. Откуда я его знаю? Между тем Лев вернулся в машину и, посмотрев на меня, проговорил:

– Кира, ты не должна винить себя в смерти сына Лидии Петровны. Ты поступила так, как считала правильным.

Вероятно, лицо у меня было настолько унылое, что Володя, помолчав, вдруг предложил:

– Слушай, Кирюш, пойдем в кино? Как раньше, помнишь?

Из глубин памяти всплыл кинотеатр «Севастополь» на берегу Архиерейского пруда и маленькая, точно игрушечная, церквушка святителя Николая. Церковь окружало старинное кладбище с обветшалыми могилами, по которому мы любили гулять, вчитываясь в стертые от времени эпитафии на надгробьях. А еще мы любили вдвоем с Володькой ходить в кино сразу же после школы и смотрели все, что показывали. А показывали в «Севастополе» в основном мультфильмы. И я поймала себя на мысли, что не смотрела мультики с тех самых пор, как уехала с Преображенки.

– А пойдем, – махнула я рукой, вдруг ощутив себя ребенком.

Показывали «Малефисенту». Пристроившись в хвост небольшой очереди, я вдруг подумала, что первый раз в жизни мне небезразлично, сколько будут стоить билеты. Причем сейчас я готова была сидеть на самых неудобных местах, только бы сэкономить немного Вовкиных денег. После того как я услышала голос маленькой Киры, я не могла отделаться от ощущения, что это я стою между ней и миром здоровых людей, полным красок и радости. Ведь это на меня ее отец тратит предназначенные на операцию деньги. Купив по моему настоянию самые дешевые билеты, имевшиеся в продаже, мы уселись на последнем ряду и, как только в зале погас свет, стали целоваться, как сумасшедшие. Из кинотеатра мы вышли, держась за руки, точно в старые добрые времена. Вечер был так хорош, что уходить из парка совсем не хотелось. Мы гуляли по дорожкам вокруг пруда, поддевая ногами опавшие желтые листья, и Вовка дразнил меня, уверяя, что отлично помнит, как я бешено ревновала его к Ольге. Так оно и было, но я бы не призналась в своей ревности даже под дулом автомата. Ведь я самостоятельная, и мне никто не нужен. В сторожку мы вернулись ближе к полуночи. Мамаев еще не спал, дожидаясь нашего прихода.

– Вольдемар, где тебя носит? – недовольно буркнул он, накидывая на плечи форменную куртку. – Переодевайся и пойдем на обход территории, а то совсем мышей не ловишь. Хоть ты и взялся оплачивать прихоти своей богини, надо и о работе подумать.

Володя снял с вбитого в стенку крюка вешалку с формой и замялся.

– Вы бы вышли, богиня, – усмехнулся Мамай. – Не видите, мужик стесняется.

И я отправилась на улицу, чтобы не смущать приятеля. Села на скамейку под фонарем и стала рассматривать звездное небо. Предчувствие чего-то неотвратимого томило душу. Хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Когда каждый миг может оказаться последним, радуешься как сволочь, если видишь, что умер кто-то другой. Значит, шевелится в мозгу подленькая мыслишка, еще есть шанс выбраться из этой передряги. И чего я взъелась на Лидию Петровну? Она же была совершенно права. Во мне так мало человеческого, что даже странно, как я жила все эти годы. Жила без искренних и теплых отношений, без любви, без дружбы и доверия к людям и при этом отлично себя чувствовала! Мало того, я считала, что только так и можно жить, и все, кто помогает слабым, – сами слабаки. Они лицемерят и даже себе боятся признаться, что им глубоко наплевать на аутсайдеров. Им просто нравится выглядеть в собственных глазах великодушными и благородными. Я вдруг подумала, что, должно быть, чувствую то же, что переживает человек на войне. Рядом со мной умирают близкие люди, но после первой смерти горечь утраты перестает рвать сердце на части. Чувство страха обостряется, и ощущение опасности уже не покидает. Срабатывает инстинкт самосохранения. Меньше всего хочется стать следующим в черном списке безумого поклонника Бодлера. И эти цветы… Что они значат? Я открыла сумку, вынула два стальных мака и стала их рассматривать. Первый цветок не точно повторял второй, как я подумала вначале. В центре второго цветка лицо горгоны было уже не так безмятежно. Ее чело омрачала тревога, в глазах застыло беспокойство. Волосы, обвивающие маки, образовывали боковые петли, за которые цветы могли быть прикреплены друг к другу. Продев один цветок в другой, я пришла к выводу, что это детали одного украшения. И, судя по тому, что цветков всего пять – это браслет. Скрип двери вывел меня из задумчивости. На крыльцо вышли Мамай и Володя. Форма охранников добавляла им солидности и делала невыносимо мужественными. Я невольно залюбовалась высокой спортивной фигурой друга детства, но, поймав на себе его вопросительный взгляд, тут же отвела глаза.