Читать интересную книгу Карт-бланш императрицы - Анастасия Монастырская

В день похорон наглые кривлянья Петра достигли апогея. Длинный трен его траурного плаща несли сразу несколько придворных, он же время от времени убегал вперед, отрываясь от них, и им приходится отпускать шлейф. Полы черного одеяния развевались за ним по ветру, как крылья нетопыря. Государь искренне забавлялся, а в народе все чаще раздавалось: "Антихрист!". Георг поймал себя на мысли, что даже притихшая Воронцова украдкой испуганно крестится.

Затем и вовсе произошел неприятный эпизод. Петр вновь остановился, насмехаясь над стариками-сановниками, с трудом догонявших его. И как только они подошли, пустился вскачь, вертя узкой задницей, издавая непристойные звуки. Движение кортежа снова нарушилось. В толпе послышался ропот.

Во время панихиды чертушка неоднократно заливался смехом, показывал язык и громко разговаривал, заставляя священников прерывать службу…Поистине, это были самые отвратительные похороны. Впрочем, самому Петру они страшно понравились: "Так этой старой карге и надо!" — сказал он в тот вечер. — Вот бы все повторить!"

Ох, нелегкая эта работа: тащить императора до постели. Принц щелкнул пальцами, передавая два бесчувственных тела лакеям. Уф! И почему те, кто облечен такой властью, ведут себя подобно идиотам.

— Такое впечатление, что он уж и не знает, что придумать, чтобы вызвать ненависть его подданных к нему, — раздался рядом вкрадчивый голос. Принц Голштинский устало посмотрел на своего нежданного собеседника.

— Как бы вы ни противились, но императрица завоевывает сердца, — полномочный посол Франции довольно улыбнулся. — Именно этому я сегодня и посвятил письмо императору. Никто так упорно, как она, не воздает покойной императрице столько уважения и почестей. Конечно, про себя она, наверняка, посмеивается, характер у нее такой, особенный. Но вот, что удивительно: духовенство и народ верят в ее искренность и весьма ей за это благодарны. Все, кто знает ее, отмечают замечательную педантичность, с которой она справляет праздники, соблюдает посты, то есть, делает все то, чем легкомысленно пренебрегает император, но что а отнюдь не безразлично населению этой страны. И знаете, что, ваше высочество… — Барон Бретейль с удовольствием нюхнул душистый табак. — Она вовсе не забыла и не простила императору те угрозы, что он обещал реализовать, когда еще был великим князем: постричь ее в монахини и заточить в монастырь, как поступил Петр I со своей первой женой. Все это, подогреваемое ежедневными унижениями, наверняка накапливается в ее голове и ждет лишь повода, чтобы взорваться. Апч-хи! Моя правда. А вы готовы, ваше высочество к подобному взрыву? Думаю, что нет. И уж более того, что к подобному повороту ситуации не готов сам император. Его ждет весьма неприятный сюрприз. Поверьте мне.

Георг Голштинский понуро молчал, осознавая правоту французского дипломата.

— Император болен, ваше высочество. Безнадежно. Он одержим духом разрушения, но не понимает, что первой жертвой станет он сам. Апч-хи!

М-да, его правда. И не возразишь.

ГЛАВА 14.

В такой сложной и опасной ситуации Екатерина, пожалуй, еще не была никогда. Даже когда ей грозили изгнанием из-за материнских интриг, было не так страшно. Даже когда разразился скандал с Бестужевым, она вышла сухой из воды. Но теперь вся ее жизнь зависела от еще не рожденного человечка, грозившего появиться на свет в самый неподходящий момент.

К факту своего отцовства Григорий Орлов отнесся с жадным любопытством и одновременно — с раздражением. По ночам он подолгу щупал живот Екатерины, приноравливаясь к толчкам: "Смотри-ка, папку-то узнал! Вот шельма! Весь в меня!".

Днем, напротив, искренне сердился, обвиняя любовницу в ее деликатном положении.

— Не могла подождать немного! А ну, как заметят!

— Ты же не заметил, — равнодушно возражала Екатерина. — Затягивая на себе корсет.

— Так то я! Другие поглазастей будут. Стоит только узнать твоему мужу…

Екатерина поморщилась: пошлый водевиль, да и только. Любовник узнает о том, что его подруга беременна.

— Гриша, прекрати, а? — взмолилась она. — И так тошно. Мне надоело, что ты обвиняешь меня, словно я дева Мария, а это — непорочное зачатие. Без тебя тоже не обошлось… Лучше подумай, как мне родить во дворце, но так, чтобы об этом никто не узнал.

С такой задачкой Григорий не справился: впал в ступор и спешно откланялся. Екатерина прореагировала на его уход довольно вяло. Может, он и прав, что ушел. По крайней мере, выспится сегодня. Сеять в смуту в казармах намного проще, чем помочь беременной бабе скрыть факт прелюбодеяния. Она встала, разминая ноющую поясницу. Тяжело-то как, Господи! Хорошо еще, что в своей опочивальне можно живот распустить, а ну как Петр очередной бал затеет, что тогда? Она и так в прошлый раз чуть не скинула: думала, умрет от туго затянутого платья. Как выдержала пытку, до сих пор непонятно. Но выдержала. Все-таки правду в народе говорят, что русские женщины все стерпят. Екатерина поймала себя на мысли, что впервые четко подумала о себе, как о русской. Давно пора: всей кожей и мясом она приросла к этой стране, и уже не мыслит себе жизни в другой.

Ребенок шевельнулся, больно ударив в бок. Екатерина охнула. Время поджимает. Достаточно одной оплошности, и все — Петр победит. Оплошностей же может быть множество: сплетни слуг, любопытные взгляды, ее крики при родах, наконец, плач, младенца. Стены здесь тонкие… Да и у стен есть уши.

Хорошо, что она приняла меры предосторожности. При дворе уже не появляется. Для всех — молодая императрица больна. Сильные головные боли плюс подвернутая нога — серьезный повод, чтобы оставаться в постели. Входить в спальню императрицы могут только доверенные лица: Орлов (кто ж ему запретит!), княгиня Дашкова, камеристка и немой калмык, готовый отдать за нее жизнь. Еще один слуга, Васька Шкурин, пожилой дядька, и день, и ночь дежурит у ее дверей. Вот и сейчас — Екатерина еле слышно застонала, а Васька мгновенно просунул голову в дверь:

— Что, матушка? — в голосе искреннее беспокойство. Называет "матушкой", а любит как дочь непутевую. — Ты скажи, если что… Доктора позову.

— Ох, Вася, Вася… — Екатерина с трудом сдерживала слезы. — Не надо мне доктора. Лучше посиди со мной. Да, садись, садись же. В ногах правды нет. Что делать, Васенька? Еще неделя, максимум — две, и воды отойдут. Сама-то я сдержусь, но младенец кричать станет. Орлов мне здесь не помощник. Куда ему младенец? Он и сам, как большой ребенок. Вся надежда на Бога. Остается только молиться и отдаться воле провидения.

— Молитвы, матушка, дело хорошее, — рассудительно заметил Шкурин. — Ты, пей, чаек-то, он липовый, при твоем состоянии очень полезен: и душу успокоит, и волнения ненужные снимет. В твоем положении отдыхать нужно, а ты себя не жалеешь. Вон как младенец брыкается, отсюда видать.

Екатерина покраснела, как девочка, прикрыв руками волнующийся живот. Ребенок действительно вел себя неспокойно. Шкурин протянул ей вторую чашку, сдобрив чай молоком.

— А теперь, матушка, давай-ка, подумаем, что можно сделать. Есть у меня одна смелая задумка. Но тут твоего совета спросить надобно, вдруг отговаривать станешь.

— Какая задумка? — едва слышно спросила императрица.

— Государь наш, Петр Федорович, как известно, большой охотник до пожаров, — неторопливо начал Шкурин, теребя обвислый ус. — Его водкой не пои, дай только на огонь посмотреть. Как узнает про пожар, сразу мчится туда со всей челядью. Вот я и подумал: начнутся роды, а мы домик подожжем, да доверенного человечка к императору подошлем. И ему радость, и нам облегчение. Как тебе?

Екатерина благодарно ему улыбнулась.

— Мне нравится, вот только где мы найдем такой дом, Василий?

— А зачем искать? — искренне удивился Шкурин. — Мой вполне подойдет. Живу один, домик маленький, скарба в нем кот наплакал, а находится от дворца не так близко. Пока император доедет, пока дождется первых головешек, ты, глядишь, и родишь.

— А если нет? — прошептала Екатерина.

Васька невозмутимо налил еще чаю.

— Подожжем второй. Там домишек много. Для хорошего дела и чужого имущества не жалко. Ты ведь не оставишь потом погорельцев?

В который раз Екатерина подивилась русскому характеру. Предложи она подобное немцу, тот мгновенно бы ответил отказом. И еще бы укорил — как смогла такое предложить. А русскому все равно: для хорошего дела и чужого имущества не жалко. Добро бы только чужого, так он и своего лишиться, но об том пока что не думает. А все русский характер. И как только в нем сочетаются столь противоречивые черты: преданность и зависть, желание угодить и ничем не объяснимая строптивость? Лень и трудолюбие? Набожность и разгульность? Мудрость и глупость? Удивительно, из любви к ней Васька готов не только лишиться своего крова, но и потянуть за собой соседей. Невозможный русский характер! Но, кажется, она начинает понимать этот русский характер. Не умом — сердцем.