Читать интересную книгу Татуировка - Валерий Воскобойников

— Тысяч двадцать долларов? — предположила Штопка.

— Холодно, просто морозно.

— Я-то знаю сколько, но молчу, — проговорил Глеб.

— Пятнадцать миллионов.

— Рублей? Тогда это не так уж много, — проговорил Дмитрий, — хотя, по нашим масштабам, сумма огромная.

— Конечно, долларов. Друг сразу созвал корреспондентов, и весть об этом напечатали все газеты. А еще он послал телеграмму сюда. И когда Шолохов получил эту телеграмму, он решил, что или друг его странно разыгрывает, или телеграфисты что-то напутали. Он послал тоже телеграмму: «В какой валюте?» А на другой день ему принесли французские газеты, Шолохов занял у того самого человека, которому сделал татуировку, денег и немедленно вылетел в Париж. И уже через несколько месяцев его работы, которые год за годом никто не хотел покупать на аукционе Сотби, шли по сто тысяч и даже по миллиону.

Дмитрий слушал рассказ сестры вполуха — что ему было за дело до какого-то художника-эмигранта, до его депрессий и татуировок, когда здесь, где-то рядом, на улицах города, быть может, в этот миг какая-то секта или группа маньяков аккуратно срезала с живого человека кожу!

У ХУДОЖНИКА НА ТАВРИЧЕСКОЙ

В любом большом городе каждый год исчезают бесследно тысячи людей. В Петербурге, например, едва наступает июль, так обязательно некоторые мужички ночь за ночью упорно отправляются спьяну в последнее плавание — от Петропавловской крепости на другой берег Невы к Зимнему дворцу. Иногда спустя неделю их вздувшиеся тела находят в Финском заливе, а чаще не находят совсем. Кого-то отморозки закапывают в землю или закатывают в бетон. Кого-то находят спустя годы под другим именем, а кто-то, совсем малый процент, заканчивает жизнь такой вот мучительной смертью — с их живого тела зачем-то аккуратно срезается кожа.

Для того чтобы раскрыть преступление, надо прежде всего понять его мотивы — это написано в любом учебнике. Только какие мотивы могут быть здесь?

Дмитрий сам решил отправиться по пока еще теплому следу к автовладельцу той самой злополучной «шестерки». То, что машина была угнана около трех недель назад, он узнал сразу по компьютерной сети. И, как знать, вдруг ее хозяин расскажет что-нибудь о мужчине с девочкой, которые везли страшный груз. База данных выдала Дмитрию и краткие сведения на этого хозяина. Возраст — аж восемьдесят три года. Ничего себе водила! — поразился Дмитрий. С ним прописана жена, возраст семьдесят. И все же они могли видеть угонщиков, например в окно. Порой происходят удивительные случаи, когда владелец машины выскакивает на звук сигнализации и на глазах любопытных соседей ввязывается за свой автомобиль в настоящую битву. Правда, результат почти всегда одинаков: хозяин остается не только наг, но и бит.

Дмитрий с удовольствием обнаружил, что ехать к владельцу «шестерки» нужно было в центр, на Таврическую улицу. Место, знакомое до слез. В детстве одну зиму он ходил в Таврический сад кататься на коньках, а главное — надеялся встретить Штопку, бабушка которой жила тогда здесь, неподалеку, забирала на зимние каникулы внучку к себе и водила в Таврический на каток. Сейчас, с удовольствием идя по парковой аллее мимо прудов, он вдруг подумал, что давно не видел детей с коньками в руках. Осталось ли вообще такое занятие, как коньки, в культуре детства? Правда, зато появилось другое развлечение — например, в районе Дворцовой площади кучкуются катальщики на роликах.

Дмитрий вошел в старинное и очень просторное парадное, где в древние времена был камин и на стенах еще сохранились помутневшие изразцы, поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Там тоже его ждала неожиданность: на двери была не кнопка электрического звонка, а нечто древнее в форме медного бантика, с надписью на латунной табличке: «Прошу повернуть».

Дмитрий повернул, услышал дребезжащее треньканье, повернул еще раз, потом третий, и лишь тогда раздались шаркающие шаги. Он понял, что его разглядывают в глазок, который находился посередине двери — все-таки кое-что современное здесь было, — и услышал басовитый старушечий голос:

— Кто здесь?

— Откройте, пожалуйста, я из милиции по поводу вашей машины, — решил сказать он полуправду.

Старуха за дверью грохнула крюком и впустила его.

При ближайшем рассмотрении она оказалась никакой не старухой, к хозяйке подходили иные слова — это была пожилая видная дама. Когда-то, лет пятьдесят и даже тридцать назад, она несомненно была потрясающей красавицей и, может быть, светской львицей. Дмитрий привычно продемонстрировал на полувытянутой руке свое удостоверение.

— Вы — Елизавета Петровна? — блеснул он знаниями, почерпнутыми из базы данных. — А где же хозяин, Алексей Пахомович?

— Неужели нашли? — перебила она радостно, оставив без внимания вопрос о хозяине. — И машину, и этих мерзавцев?

— Нашли, — подтвердил Дмитрий, стараясь, чтобы голос звучал как много легче, — но пока только машину.

— Она не разбита, не разворована? — стала допытываться дама с тревогой. — А эти негодяи? Что же вы их-то не ищете?

— Их-то я как раз и ищу. А с машиной почти все в порядке. Задний бампер немного помят и фонари разбиты, а так — все цело.

— Где она? Вы ее привезли? Я могу сразу ее получить? У меня есть все документы и доверенность, и права — тоже.

Похоже, что дама сделала движение, чтобы пойти в глубину квартиры за документами. Но Дмитрий ее остановил. Его чуть-чуть насторожило, что дама уклонилась от ответа на вопрос о муже.

— Тут возникли кое-какие проблемы. Мне хотелось поговорить с вашим супругом. Он в городе? Я могу его видеть?

— Нет, вы подождите! Вы так мне и не сказали, где машина!

Отчего-то хозяйка настойчиво уклонялась от прямого ответа про хозяина. Дмитрий в очередной раз вспомнил о показаниях водителя грузовика: «шестерку» вел мужчина лет тридцати пяти и с ним рядом сидела девочка лет десяти-двенадцати. «Уж не родственник ли ее? — вдруг подумал он. — В поведении хозяйки что-то было явно не так. Иногда такой угон — обычное бытовое мошенничество, когда владелец хочет получить страховку, а машину продал в соседний гараж-мастерскую на запчасти или отогнал к родственникам. Забавно было бы, окажись мужчина тридцати пяти лет сыном старухи, девочка же — ее внучкой, — мечтательно подумал Дмитрий. — Тогда бы следствие мгновенно упростилось. Только такие чудеса не случаются».

— Машина будет, она на специальной стоянке. Так где хозяин? Я могу поговорить с ним?

— Пройдемте в мастерскую, — предложила дама, опять отклонившись от ответа. — Извините, что я вас так здесь и держу.

Дмитрий пошел по темноватому коридору вслед за нею, пытаясь сообразить, что это может быть за мастерская в обычной городской квартире, и готовый к любой неожиданности. Но когда хозяйка открыла перед ним широкую дверь, он все-таки замер, именно от той самой неожиданности.

В глаза ему из широких окон ударил яркий дневной свет.

Эти окна он отметил еще, подходя к дому. Так вот что, оказывается, было за ними — мастерская художника. Теперь Дмитрий стоял в небольшом зале с высоким потолком, и со всех стен на него смотрели картины, гравюры, литографии и маленькие наброски, а с этих картин, с карандашных набросков сделанных на бумажных листах, отовсюду его разглядывали дети. Дети были играющие, катающиеся на самокатах и велосипедах, плачущие, поставленные в угол, отвечающие у классной доски. Какие-то из этих картин он вроде бы смутно помнил с детства — видел их то ли в школьной хрестоматии, то ли просто в книжках.

— Потрясающе! — сказал он хозяйке, которая с молчаливой гордостью ждала его реакцию. — Это все нарисовал ваш муж?

— Кое-что мы вместе, но основное — его работы. — Хозяйка еще больше выпрямилась и стала как будто выше. — Это — из знаменитого альбома «Город в блокаде». Вам их показывали в школе.

— Да, верно, — согласился Дмитрий, — Я помню. Так это тоже его работы? Он уже тогда рисовал?

— Это для вас, молодой человек, блокада — древняя история, — она улыбнулась, — а для нас… Алексея Пахомовича на фронт не взяли, даже в ополчение, из-за хромоты. Ему после перелома неправильно ногу срастили. И в первую блокадную зиму он рисовал город — Невский в сугробах, засыпанные снегом троллейбусы… Все это вы видите здесь. Его, кстати, постоянно отводили к вам, в милицию. Тогда же была шпиономания, и прохожие в каждом странном человеке видели немецкого лазутчика. А тут двадцатилетний парень что-то рисует посреди Невского. Не успевал он поставить этюдник, как его хватали — и в отделение. Но там его уже знали. «Успокойтесь, — говорили, — граждане. Благодарим за бдительность. Но это наш, советский художник, он рисует город на память потомкам». И что вы думаете? Ведь так и случилось. Блокадный город изучают по его работам.