Читать интересную книгу Спящие от печали (сборник) - Вера Галактионова

– Значит, окачуришься… Ворон тут у вас, в вашей «Победе» долбанной, как грязи! Выходил во двор – всё небо чёрное, колышется… – зевнул парнишка и затих.

* * *

Потом из кухни не доносилось уже ни шороха, ни скрипа. И Нюрочка задремала.

– Ты тоже меньше говори, – сказала она парнишке сквозь сон. – Про козлов. И про коленкор.

– Замётано, – пробормотал он. – …Я вообще-то молчу обычно. Это я так: понты колотил. А вообще…

Но Нюрочка его не слышала. На голове её опять была обвислая полотняная шляпка цвета глины, с морщинистыми полями. И суровый, равнодушный дедушка снова вёл её, маленькую, за руку, из совхозного магазина. Ей хотелось плакать и топать ногами от обиды – такой жгущей, словно её укусила в детское сердце невидимая взрослая оса. Но топать и плакать ей не полагалось.

– Почему? – всхлипывала всё же Нюрочка. – Скажи! Почему ты не купил мне стеклянные бусы? Синие бусы… Я просила! Мне продавщица их отдала! А ты отобрал… А ты не купил!

– Потому, что твоя бабушка и прабабушка таких бус не носили. Ты можешь носить только то, что носили они.

– …Они что носили?

– Я помню сапфиры… Синие, – медленно вышагивал он. – Запомни.

– Скажи! Где? – дёргала Нюрочка его руку. – Они где?

– …На дочерях и жёнах наших палачей, – размеренно и спокойно выговаривал он ей с высоты роста. – Свои сапфиры ты увидишь когда-нибудь на шеях внучек их, правнучек. Очень может быть, что увидишь. Кто-то их носит сейчас. Передаёт по наследству… Но ты об этом будешь молчать. А носить стеклянные тебе не положено… Запомни: нельзя.

– А какие бусы буду носить я? – растерялась маленькая Нюрочка.

– Ты? – равнодушно оглядывал дедушка блестящие от солнца небеса, потом – совхозные дома с облезшей штукатуркой и кучи золы вдоль дороги. – Ты – никакие.

– Мои бусы – никакие?! – выдернула Нюрочка свою руку из тяжёлой взрослой ладони и остановилась. – …Нет! Я очень сильно хочу! Хоть какие-нибудь!..

– Ты – будешь жить без украшений.

Тогда она сорвала с себя полотняную морщинистую шляпку и бросила в дорожную пыль с размаха.

– Я не буду – совсем безо всего! Жить! – закричала маленькая Нюрочка. – Совсем не буду. Пусть они их отдадут! Синие! Мои!..

– Ты будешь жить, безо всего! – повысил голос дедушка. – Ты будешь жить!

– Не-е-ет… – ревела Нюрочка и била дедушку по руке. – И шляпу тряпичную вашу носить больше не стану. Противную! Не надевай на меня! Не смей! Я её утоплю… Почему мне нельзя – ничего?! Почему – ничего мне нельзя, никогда?!. Почему?!.

– А? – переспросил парнишка за стеной. – Не расслышал.

– …Мне на ферму в пять утра, – проговорила Нюрочка невпопад, проснувшись окончательно. – Рано вставать. Завтра.

* * *

Он, кажется, обрадовался тому, что она там, у себя, слышит его и, вот: разговаривает через стенку.

– А ты что, все их перечитала? – спросил он недоверчиво. – Пуды эти? Которые на полках стоят?

– Не все… Многие… Я на пустырь уходить стала, от отца с Маринкой. Там людей нет, один бурьян. Небо… У меня своя небольшая ямка в полыни была. Удобная. Полынь цветёт хорошо! Душисто… Дедушкины, научные, зимой читала, дома. А Чехова – всё время на пустыре.

– Зачем?

– Он врач был… Я на физиолога учиться хотела. На психолога. Стала бы, как Сеченов. А теперь… Только стихи учу. «Под насыпью, во рву нескошенном, лежит и смотрит как живая, в цветном платке, на косы брошенном, красивая и молодая…»

Парнишка крякнул и засопел. Потом спросил – от безделья, должно быть:

– А он про мужиков тоже писал? Этот?

– Писал. Про мужиков, – ответила Нюрочка. – «И взвился костёр высокий над распятым на кресте»… Я у Блока наизусть два тома стихов знаю, а у Брюсова – некоторые только. Про мемфисские глаза. Про цветы усталых георгин…

– Они что, тоже врачи, Брюсов и Блок? – зевал парнишка.

– Нет.

– А зачем тогда учила?

Нюрочка во тьме пожала плечами.

– …Когда их читаешь, обида на людей вся из тебя выходит, – вздохнула она. – От обид сердце тяжёлое делается, будто на нём полное ведро висит… Обиды жилы вытягивают. Даже валерьянка не помогает. А от стихов сердце горькое становится, зато лёгкое. Свободное от людей…

Она встала, прошла на кухню и включила свет. От неожиданности он прикрыл глаза ладонями.

– Чего ты? – спросил парнишка.

– Я приёмник взять к себе хотела, музыку тихонько послушать. Передумала уже… Прости пожалуйста.

Нюрочка отпила воды из ковша, выключила свет и вернулась к себе, за перегородку.

– …Приёмник, тот? На окне который? – оживился парнишка через время. – Он что, твой?

– Мачехин, – сонно проговорила она. – Ей этот подарил… С которым они вместе уехали…

– Свинтили, короче, – понял парнишка.

* * *

Ближе к утру он вдруг спросил:

– А у тебя кто-то был?

Она проснулась не сразу, и он повторил из-за перегородки внятно и настойчиво:

– Сколько у тебя их было?

– …Как это?

– Добрые все гулящие, – сказал он отчуждённо.

– Думай, как хочешь, – голосом, севшим от обиды, проговорила Нюрочка в подушку. – Мне всё равно.

Парнишка повздыхал немного и пояснил:

– Добрые «нет» говорить не умеют… А порядочные – одни злые только.

Она не ответила ему. Но спросила вскоре:

– …Ты как считаешь, Бог есть?

– Есть, – ответил парнишка сквозь дрёму.

– А я считаю, что Его убили.

От жалости к Богу у Нюрочки заболело в боку. Она простонала даже, но, спохватившись, затихла.

– …Кто? Убил? – неожиданно очнулся парнишка.

– Злые силы, – не сразу сказала она. – Давно уже. Очень давно.

– С чего ты это взяла?

– Он бы нам помогал, если бы живой был. Всем бы помогал. А так… Раз не помогает, значит, погиб.

– Спи, – сказал парнишка. – Он – есть. Я тебе потом докажу.

Когда утром Нюрочка пришла с фермы, парнишки дома уже не было. Приёмника – тоже.

Она попробовала съесть коврижку. Но уронила.

– Быстро поднятое не считается упавшим, – проговорила Нюрочка рассеянно.

Потом она сидела, упершись лбом в прохладную стену и закрыв глаза. Ближе к вечеру приехала мачеха.

* * *

Маринка расторговалась плохо, ничего почти не выручив. Задумчивая и усталая, она сказала, чтобы без приёмника Нюрочка не возвращалась.

И Нюрочка кивнула ей с готовностью:

– Я не вернусь, – но обеспокоилась. – А кто тебе на ферме поможет?

– На какой ферме? – махнула рукой Маринка и стала умываться. – Режут коров, там рёв стоит…

– Кто? – встревожилась Нюрочка. – Режет?

Маринка её не услышала.

– Хотели с той недели всех пустить на мясо, – вытирала она полотенцем обветренное, красное лицо. – А чего ждать? Сенокоса не было, люцерну не сеяли. А камыш для коров грубый… Скотник не хочет их к Жёлтому озеру гонять. И далеко, и без толку… Поезжай! От тебя и так пользы мало было. У тебя пальцы слабые… Чего с тобой теперь делать? Не годная ты ни на что… Тебя даже на тракт не поставишь! Ты и одного раза не вытерпишь; удавишься или с ума сойдёшь.

– А ты как без работы жить будешь, Маринка?

Мачеха не ответила. Приметив муху, сонно ползающую по стеклу, она вздохнула и шлёпнула её мухобойкой, но не попала, думая о своём. Оглушённая, муха свалилась на подоконник и замерла. А Маринка уселась за стол, огладив юбку.

– …Что? Накрылся твой Паганини? – она посмеялась над Нюрочкой – пренебрежительно, но не обидно: как над опостылевшей подружкой, которая загостилась, прижилась и забыла, что пора бы ей отправляться за порог.

– Его всё равно редко передавали, – ответила Нюрочка. – Тот концерт.

– Это не музыка была, а пилорама! – заметила мачеха, потянувшись. – Тоже мне, концерт…

– А ты мне денег на дорогу найдёшь? Сколько нибудь?.. Автобусом дорого, конечно. Мне только на попутку. На еду не надо. Я притерплюсь. Потом… видно будет.

Мачеха откинула лёгкие свои кудряшки со лба. Она быстро соорудила из них на темени витиеватый хохолок и защёлкнула пластмассовой жёлтою заколкой, ничем почти не отличимой от бельевой прищепки.

– С этой продажи – не дам, – сказала Маринка, уронив тяжёлые руки на колени. – Милиция нас гоняла. С места на место. Второпях продавали. За бесценок… А больше продажи не будет!

Мачеха вздохнула печально – и чему-то улыбнулась мимолётно.

– Весёленькая. Заколочка… Тебе такую же хотела купить, а хватило на одну, – добавила она, уже не помня досады. – Дать поносить? «Краб» называется.

– Не надо.

– А хочешь, подарю? На память?.. Форсить будешь в городе, вспоминать.

– Я не сейчас поеду за приёмником, – подумав, решила Нюрочка. – В сентябре. Если, конечно, он не привезёт его раньше.

– Так он и привёз! – грустно посмеялась Маринка с весёлой своей прищепкою на голове. – Дурак он, что ли? Не привезёт! Не жди… Давай чай пить. Воды-то хоть натаскала? Раззява…

И он не привёз.

* * *

Ровно через месяц Нюрочка на попутке добралась до техникума в Столбцах. Морщинистый шофёр только посмотрел на её деньги и отмахнулся, закуривая: