Читать интересную книгу Победительница - Алексей Слаповский

– Через две недели шеф сам заедет.

Шеф заехал, походил, покачал головой и сказал:

– Сейчас в голову никому не придет такое выставлять. Но это и хорошо. Через месяц устроим пробную экспозицию.

А Башмаков начал отбирать картины, попросив меня помочь.

– Вот это неплохо, – говорила я.

– Нет, – морщился Константин Константин. – Не то.

И откладывал влево – там росла гора забракованных картин. Справа же было не больше дюжины. Но и из этой дюжины, пересмотрев, Башмаков отправил влево еще четыре, потом еще две, а потом и всё остальное. Справа осталась пустота.

– Мне нечего показать людям, – мрачно сказал он и ушел спать, не дав мне высказать ни одного отговорочного слова.

Ночью я проснулась от звуков.

Прошла в студию.

Увидела: Константин Константин стоит перед холстом, квадромузыка играет что-то мощное и трагическое, а он покрывает полотно широкими мазками. Вот отошел, осмотрел, оглянулся и увидел меня. И сказал:

– Пойми, ты ведь тоже там будешь. Я не могу показывать в твоем присутствии ту мазню, которая у меня была. Я должен выйти к людям с новым качеством.

Через месяц почти непрерывной работы у него было готово пятнадцать больших, метр на два, полотен. Это было то же, что и раньше: красивые люди среди красивых космических пейзажей. Но Константину Константину почему-то казалось, что всё стало лучше, величественнее и человечнее. Я соглашалась. Мне хотелось сделать ему приятное.

Было открытие выставки. Конечно, газеты писали обо мне, интровидение72 тоже меня транслировало, но и Башмакова не обошли вниманием. Для экспозиции предоставили лучший зал «Мега-арт-паласа»73 на втором этаже, были люди бомонда, искусства, политики. Мнения были полюсовидные – от полного неприятия до льстивых восторгов. Но для Константина Константина главным было то, что к нему подошел Зураб Церетели, похлопал его по плечу и сказал:

– Гениально! Это совершенство дилетантизма, это дилетантский абсолютизм!

И тут же это удачное выражение было подхвачено многими, через неделю все писали и транслировали о дилетантском абсолютизме как о самом продвинутом течении современного искусства, утверждая при этом, что лучшие мастера – это ученики самого Башмакова К.К.

Константина Константина это смущало. Экспозицию пригласили несколько стран, он мечтал, как поедет туда со мной. Но он считал, что не хватает главного – моего портрета.

– На фоне марсианских скал? – спросила я.

– Может быть. На фоне самого фантастического сюжета, которого ты достойна.

И он, попросив меня позировать, трудился с утра до ночи, но не показывал мне результата.

А позировать было всё труднее, потому что он иногда застывал и подолгу смотрел не на холст, а на меня.

Однажды приблизился, то есть сделал несколько шагов в моем направлении, и сказал:

– А если тебе понравится, мы можем?

– Что?

– Ну... Мы можем?

– Что можем?

– Ты не догадываешься?

– Смотря что ты имеешь в виду.

– Побыть вместе как мужчина и женщина? Хотя бы один раз?

– Хорошо, – сказала я с легкостью, не подумав о последствиях.

И он чуть ли не бегом вернулся к портрету и продолжил работу.

Но, видимо, дело оказалось труднее, чем ожидал.

Как-то я вошла в студию и увидела: портрет закрыт, а Башмаков стоит рядом скрестив руки. Он произнес:

– Наверное, это всё.

– Наконец-то.

Я хотела посмотреть, но он сказал:

– Постой. Я еще раз гляну. Для очищения совести.

Башмаков сорвал покрывало, вцепился взглядом в потрет. Лицо его приобрело сероватый оттенок. Он набросил обратно покрывало и сказал:

– Нет. Еще нет.

Меня это даже заинтриговало. Однажды я улучила момент рано утром, когда он спал после ночной работы, пробралась в студию, подошла к мольберту, тихонько сняла полотно.

Я увидела обычный для Башмакова инопланетный пейзаж с чистыми красками и линиями. Увидела себя. Наверное, на этой планете была земная атмосфера, потому что я была без скафандра. В легком облегающем костюме вроде спортивного, правильно стройная, правильно красивая, похожая на себя и одновременно на куклу или манекен, который кто-то с меня слепил. Я была стерильной и безжизненной, как всё вокруг. Но мне это даже скорее нравилось. Для меня в картинах Башмакова это было вообще главной привлекательной особенностью: он словно убирал себя, свой взгляд, он показывал фантастическое как существующее, а люди были такими, что каждый мог при желании рассмотреть в них то, что хотел.

Вспыхнул свет. Константин Константин каким-то образом почуял, что я тут, и пришел.

– Извини, – сказала я. – Не понимаю, зачем ты это прятал? Всё готово.

Он подошел, взял нож и стал резать холст с резким звуком раздирания.

– Я бездарь, – сказал он. – Я и раньше это знал, но меня не беспокоило. Рисовал и рисовал себе.

– Перестань. Во-первых, ты не бездарь.

– Бездарь!

– Хорошо, бездарь. Всё равно, кто тебе мешает, рисуй и рисуй, как раньше.

– Я не могу, как раньше, – закричал он с неожиданной детской капризной интонацией и показался мне большим пятидесятилетнем ребенком. Это было смешно – тогда, Володечка, так бывало у мужчин хоть и часто, но довольно редко. Не было гипнорелаксирующих сеансов, когда мужчина хоть пятидесяти, хоть восьмидесяти лет, тоскующий о детстве, мог приехать в специальные центры, где заказывал два-три дня и пребывал в них пяти-, десяти-, пятнадцатилетним – как ему хотелось, со всеми прелестями этого возраста, главная из которых полная безответственность. Видел бы ты блаженных здоровущих мужчин, которых няньки сажают на горшок, кормят с ложечки, одевают для прогулки, шлепают за провинности, награждают сладостями, видел бы ты, с каким наслаждением они смеются и плачут, носятся по комнатам (хоть и с возрастной уже одышкой), дерутся, нанося иногда друг другу недетские травмы, но все равно после этого они всегда были счастливы...

– Я не могу, как раньше! – сказал Константин Константин. – Я хочу быть гениальным – для тебя. Потому что рядом с тобой должен быть гений. Нет, лучше уходи, – неожиданно завернул он.

– Куда?

– Всё равно! Исчезни! – закричал он и даже затопал ногами.

А потом убежал, но тут же прибежал с бутылкой алкоголя, стал ее пить и неожиданно передо мной 74:

– Ты пойми, – говорил он, – я еще в восьмом классе влюбился в самую красивую девушку школы. Да что школы – может, всей Москвы, потому что я красивее никого никогда не встречал. Само собой, я к ней ни разу не подошел, ничего не сказал. Но мечтал каждый вечер, каждую ночь. Как подойду, как скажу. Как мы будем целоваться, обниматься, а потом и всё остальное. Это был психоз. Мечтать – мечтал, но знал, что не подойду никогда. Потому что она не для меня. Но все равно мечтал. Но понимал, что не для меня. И все равно мечтал. И тогда я вообще посмотрел вокруг – и увидел, что многое не для меня, но я же спокоен! Богатство, слава и всё такое прочее – не для меня! Но я спокоен! А тут почему мучаюсь? Ну – не для меня. И успокойся! Нет, я с ума сходил. Почему?

– Любовь.

– Может быть. Короче говоря, мама с бабушкой меня даже к психологу водили. Это же было давно, тогда психология была наукой подозрительной, почти психиатрия, и вообще какая психология у советского человека может быть, кроме марксистсколенинской? Нервным в советское время быть разрешалось, психом – нет. То есть можно, но опасно. Псих – почти диссидент уже на том основании, что говорит, что хочет. Короче говоря, приписали витамины, еще что-то...

Башмаков встал, походил, сел, выпил, продолжил:

– Болел я долго, года три. Но постепенно прошло. И я себе пообещал – больше никогда. Подальше от всего этого. Рисовать, смотреть фильмы – и всё. Ни о ком не думать, не мечтать. Кстати, какие фильмы я смотрел, ты знаешь? И смотрю.

Он таким резким движением открыл дверцу шкафа, что оттуда всё посыпалось. Посыпались горой старые кассеты, которых давно уже никто не выпускал и не смотрел, диски, флэш-боксы с тысячами фильмов, – и начал мне тут же их демонстрировать, включая то один, то другой – по несколько секунд. И везде почти сразу, на первых кадрах, появлялись совокупные тела и слышались преувеличенные стоны.

– А еще здесь! – он включил компьютер с большим монитором, где тоже онлайн транслировались акты обнаженных отношений.

– Заметь причем, – комментировал Башмаков, – это не сброд какой-нибудь, это не подпольные съемки, это отборные звезды, красавицы, лучшие тела мира – я их, между прочим, по именам знаю, такое ощущение, что с некоторыми знаком.

После этого Башмаков всё убрал, опять выпил, долго тер лоб.

– К чему это я?

– Видимо, к тому, что виртуальные отношения с незнакомыми женщинами посредством их партнеров тебя устраивали?