вернулся в квартиру на следующий день, он нашел ее мертвой в постели.
Я просмотрел его медицинскую карту. Он родился в 2002 году, когда я работал в отделении неотложной помощи местной детской больницы. Он дважды попадал туда в младенчестве: сначала с высокой температурой, а потом с ушибом. Вполне возможно, что я сам его осматривал. Я на мгновение задумался о том, по каким разным траекториям шла наша жизнь в течение этих 18 лет. Однако мы снова сидели вместе в ярко освещенном кабинете в нескольких сотнях метров от детской больницы. Теперь он был уже взрослым пациентом, которому было сложно сформулировать то, что его беспокоило. Как врач, я пытался найти подходящий способ помочь.
Не так давно его выписали из психиатрической больницы, и он оказался на улице. В ближайшие месяцы ему нужно было несколько раз явиться в суд, но из-за пандемии заседания были отложены. Сейчас Робби жил в приюте для бездомных, он заверил меня, что дверь в его комнату запиралась. Он хотя бы не спал под открытым небом, но слуховые галлюцинации, появившиеся у него в подростковом возрасте, стали громче и навязчивее. Они были похожи на приглушенное бормотание.
– Это дьявольские звуки, – сказал Робби. Иногда он различал в них оскорбления и обвинения. – Но они ненастоящие, – добавил он дрожащим голосом.
Я восхищался тем, что он был так в этом уверен и не побоялся обратиться за помощью. Профессионалы и различные институты явно не помогали ему в прошлом.
– Что вы принимаете? – спросил я.
Крэк[29], МДМА[30], диазепам – все это он употребил за последнюю неделю. Чтобы заставить себя прийти на эту консультацию, он принял дозу амфетамина.
– Я каждый день думаю о самоубийстве, – сказал он, и шрамы на его яремной вене подтверждали это. Он экспериментировал с передозировками, но к настоящему моменту ему уже было известно, сколько наркотиков нужно принять, чтобы умереть. В глубине души он все же хотел жить, несмотря на чувство вины из-за смерти сестры, самоповреждения и тот факт, что он в раннем возрасте узнал, насколько ненадежными могут быть люди и как хаос и неопределенность способны разрушить все, что строилось с большим трудом.
Я сказал ему, что голоса в голове – весьма распространенное явление, которое вовсе не говорит о том, что он сходит с ума. Я заверил Робби, что ему поможет небольшая доза седативных препаратов, взятых у меня, а не купленных на улице, и сказал ему вернуться на следующий день, чтобы познакомить с замечательной психиатрической медсестрой. Еще я попросил Робби записать для меня имя и телефонный номер его социального работника, чтобы связаться с ним. Он меня послушал.
* * *
К 5 мая в Великобритании снова было зафиксировано максимальное число смертей от COVID-19 в Европе: более 30 тысяч. Через неделю ВОЗ предсказала самое резкое падение мировой экономики со времен Великой депрессии 1930-х годов: 3,2 %.
Ходили слухи, что из-за пандемии более 30 миллионов человек окажутся за чертой экстремальной бедности.
Слова Барака Обамы о том, что текущая американская власть «даже не делает вид, что берет на себя ответственность», попали во все заголовки. Число безработных в Великобритании возросло почти в три раза: с 800 тысяч до 2,1 миллиона человек. Когда число подтвержденных случаев коронавируса в мире превысило 5 миллионов, китайское правительство сообщило, что в стране впервые с января были выявлены новые случаи заболевания.
В XIX веке население Эдинбурга резко увеличилось за счет притока сельских жителей, которые либо надеялись найти работу на фабрике, либо оказались без жилья, поскольку их вынудили освободить место для выпаса овец. Из-за перенаселенности стремительно распространялись болезни. В начале 1860-х годов городской совет ввел должность первого санитарного врача, которую занял Генри Литтлджон[31]. В медицинской школе его портреты висели во многих кабинетах. Он разработал ряд мер общественного здравоохранения, принимаемых теперь как должное.
Литтлджона особенно беспокоила младенческая смертность, связанная с оспой. На пике эпидемии она убивала 10 % новорожденных. Зная об эффективности инокуляции, он с момента своего назначения выступал за введение нового закона, по которому все младенцы шестимесячного возраста должны были пройти вакцинацию. Власти приняли закон, но не хотели платить за вакцинацию: в 1863–1867 годах родители были обязаны привить детей за собственные средства. Четырех лет оказалось достаточно, чтобы доказать эффективность программы, и после этого город взял расходы на себя. Благодаря вакцинации смертность от оспы резко сократилась. Было подсчитано, что это вмешательство спасло более 100 тысяч жизней.
Литтлджону предоставили двух полицейских, которые патрулировали город, следя за распространением инфекционных заболеваний. Они уделяли особое внимание больницам, где находились пациенты с высокой температурой, и ночлежкам. Точно так же в 2020 году центрами отслеживания контактов с зараженными и контроля распространения вируса стали коронавирусные центры и приюты для бездомных. Волонтеры благотворительной организации «Стритворк» рассказали, что недовольные налогоплательщики стали интересоваться, сколько еще средств будет потрачено на помощь бездомным. Общественное здравоохранение всегда требует прагматичного сострадания: деньги тратятся на то, что принесет пользу как самым уязвимым членам общества, так и всем остальным. Это лишь один из наших долгов друг перед другом. Во время одной из вспышек оспы, произошедших в Эдинбурге в XIX веке, Литтлджон заплатил каждому жителю приюта для бездомных по два шиллинга, убедив всех пройти вакцинацию.
Подобно тому как каждая консультация по поводу COVID-19 помечалась специальным кодом в компьютерной базе данных, свидетельства о смерти больных коронавирусом тоже должны были содержать особую пометку. Это тоже наследие инноваций Литтлджона: с конца 1870-х годов все эдинбургские врачи обязаны были уведомлять властей о каждом пациенте со скарлатиной, оспой, тифом, холерой, дифтерией или корью. За каждый случай, о котором врач докладывал властям, он получал два шиллинга. Если врач не уведомлял властей об известном случае заболевания, его штрафовали на 40 шиллингов.
Я слышал, что число обращений в службу, занимающуюся свидетельствами о смерти, удвоилось с начала пандемии. Это было связано с тем, что врачи не знали, указывать ли COVID-19 как причину смерти, если теста с положительным результатом не было.
Эта проблема стояла особенно остро до того, как тесты стали широкодоступными. Пометка «коронавирусная инфекция» на свидетельстве о смерти человека, умершего в доме престарелых, автоматически положила бы начало расследованию. По этой причине врачи общей практики и персонал домов престарелых оказались под сильнейшим давлением: им нужно было предоставить точную информацию для свидетельства о смерти, но при этом отразить неуверенность, ставшую неотъемлемой частью качественной медицинской помощи.
История Королевского лазарета Эдинбурга хорошо иллюстрирует, насколько эпидемии и вспышки заболеваний изменили городской пейзаж и как, несмотря на современные технические достижения, мы не всегда успешно применяем методы борьбы с эпидемиями, которые не понаслышке были знакомы людям, жившим несколько веков назад. У каждого поколения есть