Читать интересную книгу Ледяные небеса - Мирко Бонне

Я думал, что во льдах тихо. Но это не так. Лед все время находится в движении. Там, где он не сжимается и льдины не громоздятся одна на другую, толщина его составляет от одного до двух метров. Если подо льдом начинается волнение, сначала слышен глухой удар, за которым следует долгий скрип раскалывающихся ледяных полей. Какой при этом получается шум, я осознал, когда через несколько часов плавания во льдах мы вышли в громадную полынью, шириной с озеро средних размеров, в которой действительно стояла полная, абсолютная тишина, тем более что мы остановили обе машины, чтобы Стивенсон и Холнесс могли отдохнуть после долгой каторжной вахты у котлов. Мы скользили под всеми парусами в южном направлении, и пока палубные матросы развлекались тем, что по очереди взбирались на утлегарь и с криком объявляли руку или палец самой южной частью Земли, я использовал спокойный день в полынье, чтобы перечитать «Путешествие к Южному полюсу, предпринятое в 1821–1824 годах» Уэдделла и вспомнить, что капитан «Джейн» сказал про «вонючек»; именно так называл он гигантских поморников с тех пор, как своими глазами наблюдал, как единственная стая этих птиц «всего за несколько часов сожрала не менее десяти тонн жира морских слонов».

Уэдделл считает, что после тридцати лет охоты на тюленей в Южном океане на Лондонском рынке было продано двадцать тысяч тонн жира морских слонов и что американские и британские охотники забили на мех более 1,2 миллиона тюленей. Губы Боба Кларка вытягиваются в узкую полоску, когда я сообщаю ему эти цифры, а другие не хотят портить себе настроение.

Но скоро покою пришел конец. Когда мы к вечеру достигли наконец противоположного берега «озера во льдах», со всех сторон слышен то стихающий, то усиливающийся гул и скрежет громадного поля дрейфующего льда. В течение двух дней кругом стоит скрежет, как будто мы ползем по гальке, и скрыться от этого скрежета нигде нельзя, невозможно ни читать, ни просто заткнуть уши.

В предрождественскую неделю между шестидесятым и шестьдесят пятым градусами южной широты мы миновали на безопасном расстоянии целый флот гигантских айсбергов. Площадь некоторых из них несколько квадратных километров, а высотой все они более сотни метров и совершенно плоские, так что теперь я прекрасно понимаю, почему даже опытные штурманы и геологи прошлого считали, что открыли новые земли, которых, несмотря на то, что их аккуратно наносили на карты, никто более не мог найти. Кажется, что столообразный айсберг стоит в воде совершенно неподвижно, и волны разбиваются о его белые и голубые утесы подобно прибою, бьющему в прибрежные скалы. Сквозь некоторые айсберги воды океана пробили тоннели и глубокие глухие темно-синие гроты. В них угрожающе гудит эхо от ударов волн. В воде виднеется отражение ледяной горы, но никогда нельзя быть уверенным в том, что это темное, достигающее судна поле не является скрытым под водой телом айсберга. «Обломками уничтоженного мира» назвал Форстер айсберги Антарктики. Как только один такой айсберг оказывается за кормой, мы выдыхаем с облегчением и обеспокоенно слушаем рокот волн, бьющихся о лед.

Дни наши тянутся в поисках проходов и трещин во льдах, сквозь которые мы могли бы протиснуться, и неизменных разочарованиях, ведь самый широкий проход обязательно заканчивается преградой, после чего нам приходится выбираться назад и искать новый проход либо начинать бесконечно таранить лед, пробивая себе путь. Все это сильно выматывало нервы. С того прекрасного дня плавания по чистой полынье бесполезные при пробивании пути сквозь льды паруса больше не появлялись на мачтах. Мы идем исключительно на двигателе, и каждый свободный член команды, будь то офицер, ученый или матрос, участвует в сгребании угля. А его уходит столько при до метра рассчитанных ударах носом корабля по льду, когда нужно отойти назад, чтобы разогнаться и ударить в то место, где лед уже начал поддаваться, что из построенного Макнишем бункера исчезла уже половина угля, а мы еще не пересекли Южный полярный круг.

Шеклтон хотел в конце декабря пришвартоваться в заливе Вакселя. Новый год мы должны были встречать в первой уже готовой хижине. Но в первое рождественское утро от входа в море Уэдделла нас отделяет пятьсот километров, и мы должны пробиваться через полморя, и никто не знает, сколько там льда. Сидя при свечах в «Ритце», с присущей только ему сухостью, не обращая внимания на такие мелочи, как праздничное рождественское настроение, Гринстрит подсчитал, что если мы будем продвигаться вперед со средней скоростью пятьдесят километров в день, как было до сих пор, то достигнем залива Вакселя примерно в конце января. И мы все понимаем, что сухой и рассудочный Гринстрит хочет нас подбодрить на свой манер. Мы понимаем, что его столь важные для нас расчеты не верны: в конце января даже при большей скорости мы никуда не попадем. Южная часть моря Уэдделла в конце января покрыта льдом.

Чтобы ни в коем случае не воцарилось уныние, Шеклтон отдает команду — разбить вахты по наблюдению за состоянием льда на часовые отрезки, тогда каждый сможет отпраздновать Рождество и насладиться праздничными блюдами. Мы провозглашаем тосты за здоровье королевской четы, чокаемся за наших товарищей на фронтах и поем. Затем на праздничном столе появляется меню, которое мы сочинили вместе с корабельным специалистом по лукулловым пирам доктором Джеймсом А. Мак-Ильроем и которое, если я правильно помню, стало моим первым творением с момента злосчастного гимна хромоте Эннид:

Рождественское меню

На борту дерзновенного экспедиционного моторно-парусного корабля его королевского величества «Эндьюранс»

Закуски

Овсянка или поломанный на мелкие кусочки соленый крекер

Главное блюдо

Сервированная с морковью, петрушкой, свеклой и луком запеченная ласточка (свинина), или королевский пингвин по-берлински (свинина), или косуля (крыса)

Десерт

Твердый гвоздь (галеты и солонина) или мягкий гвоздь (белый хлеб с маслом — только для офицеров!)

На самом деле все праздничные блюда представляли собой консервы. Среди них были черепаховый суп, жареная рыба, тушеный заяц, рождественский сливовый пудинг, паштеты и засахаренные фрукты. В углу граммофон Орд-Лиса пел арию мадам Баттерфляй, но его никто не слушал, как никто не услышал за шумом вспышки фотоаппарата Хёрли благодушное предложение Крина, чтобы я выступил и рассказал что-нибудь о Куке. При этом я уверен, что все слушали бы как зачарованные: Джеймс Кук на Таити, его люди в любовном упоении от местных красавиц, которые в обмен на свою готовность отдаться не требовали ничего сложнее гвоздей. После чего, лишившись множества гвоздей, гордый «Эндевор» едва не развалился на части.

Моя вахта по наблюдению за льдами приходится на самое темное время между полуночью и часом ночи. Все это время я стою один на палубе и прислушиваюсь к льдам. Когда в «Ритце» банджо Узберда позволяет себе короткую паузу, а Уорсли и Бэйквелл не горланят очередную матросскую песню, можно слышать поскрипывание и стоны льдов, и иногда они звучат так, что мне кажется, будто в бесконечной темноте стоит сарай, где мой отец оборудовал маленькую мастерскую, похожую на ту, которой он когда-то владел, но на этот раз для удовольствия, чтобы обточить что-нибудь после работы.

Кларк поднимается наверх и подходит ко мне. Он слегка пьян. С легким шотландским акцентом, которого я раньше за ним не замечал, он рассказывает о своем любимом животном из тех, что живут во льдах, — о золотоволосом пингвине. Мы глядим в рождественское небо, где над созвездием Гидры ярко светит Канопус, и Кларк говорит, что покажет мне как-нибудь целую колонию золотоволосых пингвинов.

— Сразу, как я увидел их впервые, — говорит он, слегка запинаясь, — мне показалось, что я получил ответы на вопросы, которые меня всегда волновали. Я имею в виду совсем даже не золото смешного хохолка, по которому этих пингвинов отличают и который выглядит так, будто пингвин носит на голове сооружение из соломы. Я говорю сейчас о черном и белом цветах их оперения, в действительности в них есть все цвета, которые можно себе вообразить, и у каждого из них все это выглядит по-своему… ну, я не знаю, можешь ли ты это понять. Мне, во всяком случае, показалось так.

Я не очень понимаю то, что Кларк хочет мне сказать, и поэтому мямлю:

— Да, кажется, я понимаю, о чем ты говоришь.

И Кларк говорит:

— Да. Поэтому я тебе это рассказываю. Я хорошо понимаю, почему ты нравишься Сэру. Ты не такой, как все. Тебе не приходится спрашивать себя: а знаю ли я о лошади что-нибудь кроме того, что на латыни она называется «equus», как мне объяснили в детстве?

Длинная и тяжелая фраза, но он с ней справился.

— Спасибо, Кларк.

— Во всяком случае, я надеюсь, что у нас будет возможность вместе посмотреть на такую колонию. Мне кажется… золотоволосые пингвины — это нечто особенное. Ты будешь смеяться, когда услышишь, как они кричат. Это звучит так, будто они зовут меня. Это не шутка! Честно, они кричат: Кларк, Кларк! Кларк, Кларк!