Водяев. Отдыхал в Австрии и Италии. Ему уже за 60, но он одинокий. Правда, собирается жениться на австриячке, тоже немолодой. Всегда улыбается, прекрасно говорит на многих языках. Родился в одной из среднеазиатских республик. Часто вспоминает свое детство, проведенное в СССР.
В мае уехал американский переводчик Кублицкий, неприятный и всегда чем-то озабоченный тип. Работал очень мало. Уехал неожиданно и странно. Так что у американцев остался теперь только один переводчик — Файерстоун. Из всех их переводчиков он один не из эмигрантов, коренной американец: веселый, даже несколько бесшабашный. Говорит на многих языках, бойко, но с ужасным акцентом.
Интересный человек французский переводчик Жан де Войод. Ему уже много лет, но он тщательно следит за собой — подтянут, всегда в прекрасном костюме, любит тройки. Бегло, без акцента говорит по-русски. Любит русских и всегда старается быть рядом. В молодости в гражданскую войну он служил летчиком во французской армии в Одессе. С улыбкой вспоминает то время. “Шпротики” — так мы называли прелестных одесских девушек. Любит рассказывать о своей жене, которая умерла пятидесяти лет при странных обстоятельствах. Она была полковником французской армии, хорошо знала русский, была награждена орденом Почетного легиона. Де Войод носил с собой фото ее могилы — на памятнике, кроме нее, было выбито его имя с датой рождения и… прочерком смерти. Де Войод неожиданно уехал в Штаты, влюбившись в жену директора Шпандау майора Федушки. Поселился в их семье, писал нам, что счастлив.
Я снова увиделась с нашим журналистом и писателем Юрием Корольковым. Он напомнил о Мусе Джалиле. Увы, мы уже точно установили, что татарский поэт, будучи в плену во время войны, содержался и был казнен в берлинской тюрьме Моабит. Корольков был в свое время на Нюрнбергском процессе. Посмотрел мои дневниковые записки, советовал писать подробнее. Я познакомила его со своим начальником, и Юрий просил разрешения посетить тюрьму. К сожалению, это невозможно: по Уставу журналистов туда не допускают, даже персоналу нельзя входить с фотоаппаратом. Узнала, что Юрий пишет книгу о Рихарде Зорге, и вспомнила отца. Война нас застала в Японии, где работал мой отец.
Уйма материала, жизнь в Западном Берлине бурлит. Однако пропускаю все, что касается встреч, приемов в западных миссиях и консульствах. Пишу только о тюрьме. 27 июля 1960 года — очередное заседание врачей. Все устали, подходит к концу наш месяц. Заседание проводил батальонный врач, так как подполковник Макашев — постоянный врач тюрьмы — в командировке в Москве. Все прошло нормально. Как всегда, в наш месяц все заключенные потеряли в весе, но это, конечно же, “из-за жаркой погоды и чрезмерной работы в тюремном саду”. Таков был наш ответ французскому врачу. У Шираха все нормально, Шпеер лечил зубы. Гесс в течение всего месяца, как всегда, жаловался на сильные боли в правом межреберье. В начале месяца у него был отек ноги, который прошел сам по себе, без какого-либо медицинского вмешательства. Французский врач вспомнил, что в их месяц Гесс постоянно капризничал, плохо ел. В наш — тоже, но “ни к чему об этом вспоминать на сегодняшнем заседании”, — добавил советский врач.
Врачи, наблюдавшие заключенных, единодушно утверждают, что пациенты, изолированные от внешних раздражителей, будут жить по сто лет, не меньше. В наш месяц строго выдерживаются тюремный режим и рацион питания. Продукты проще, как и положено в тюрьме, никаких деликатесов и гурманских поблажек. Поэтому для заключенных наш месяц становится по сравнению с тремя предыдущими разгрузочным. Кстати, сама жизнь подтвердила правильность наблюдения врачей. Если Ширах и Шпеер, отбыв свой срок наказания и освободившись из тюрьмы, вскоре ушли из жизни в расцвете сил, то Гесс в заключении дожил до 93 лет и умер не своей смертью.
Совсем скоро перед сменой караула мы передадим ключи американскому врачу и облегченно вздохнем: пусть Гесса лечат другие. Кстати, чувство облегчения в конце своего месяца испытываем не только мы, но и наши коллеги. Трудно забыть, что перед тобой нацистские преступники, в той или иной степени виновные в гибели миллионов людей.
У американцев новый врач, подполковник Джинглас, но он на этот раз почему-то не приехал в тюрьму. Летом в жару никому не хочется работать. Французский переводчик опоздал на заседание, примчался к обеду. На заседании мне пришлось переводить не только для своего, но и для французского врача, за что получила от галантного француза “миллион благодарностей”. У директора или врача каждой стороны — свой переводчик. Но среди нас существуют негласная солидарность и взаимовыручка: если кто-то в отпуске или отсутствует по другим причинам, его без ропота заменяет коллега. Не было ни одного случая, чтобы переводчика пригласили со стороны.
Поскольку было очень много гостей к обеду, мы решили устроить коктейль. Это проще, быстрее. Английский врач сильно захмелел, но уходить из бара не хотел ни за какие коврижки и просил то и дело подлить ему водки. Видимо, русская водка очень понравилась, он увлекся и немного не рассчитал. А в трезвом состоянии это очень скромный, даже застенчивый человек… После заседания служащий канцелярии Леонов передал мне кипу цветных фотографий с последнего приема у французов. Сохраню для потомков.
28 июля. Состоялось последнее в нашем месяце заседание директоров. На повестке дня два вопроса. Во-первых, просьба Шпеера о перенесении августовского свидания на сентябрь в связи с тем, что жена с детьми отдыхают. Просьбу удовлетворили: шестого сентября в 11 часов свидание с женой, седьмого — с сыном Эрнстом (дети подросли и пошли в школу, и Шпееры решили, что теперь им можно посещать отца). Затем была рассмотрена просьба тюремного пастора о проигрывании пластинок из его коллекции во время церковной службы в субботу. После этого в порядке информации старший французский надзиратель Ферри, исполняющий обязанности находящегося в отпуске директора, сообщил, что истопник тюрьмы Кадич скосил всю траву вокруг тюремной стены и за электрозабором. Раньше это делал местный немец, который забирал себе скошенную траву, но сейчас он переехал в другой район. Вначале хотели связаться с Сенатом, чтобы они организовали вывоз травы, но неожиданная “помощь” пришла от английского директора, который обещал забрать сено для лошадей английского полка, расквартированного рядом с тюрьмой. Что касается повседневной одежды заключенных, которая уже требовала починки, то решили, что ее соберет надзиратель и передаст в канцелярию секретарям. Секретари отвезут ее в женскую тюрьму, где за умеренную плату она будет приведена в порядок. Новую решили не покупать.
На заседании был также рассмотрен еще один очень “важный” вопрос. Гесс написал заявление, в котором просил директоров приобрести