Читать интересную книгу О! - Жозе Джованни

Наутро мэтр Делагрю явился с очередной кипой газет.

Шнейдер (он же – Бульдог) закончил свою карьеру на мостовой Рубэ – его прошила автоматная очередь. За минуту до этого бандит прикончил двух жандармов из КРС.[12] Братья Шварц затаились в каком-то доме на той же улице.

Полиция методично прочесывала каждое здание. Приближался последний раунд.

Олэн потерял сон. Внезапно, вспоминая подробности прошлого побега, он явственно услышал голос Пралине:

«…один тип насс… в кружку… сунул туда же табак… тухлое яйцо… начал пухнуть… пухнуть… пухнуть…»

Оставалось лишь купить яйцо. Чтобы оно скорее протухло, Олэн раздолбил скорлупу, потом, не теряя времени даром, смешал табак с мочой.

Пока он таким образом занимался алхимией, события развивались дальше, и мэтр Делагрю принес свежие новости.

Когда Шварцев наконец обнаружили в квартире на пятом этаже последнего дома той улицы, братья потребовали свободы передвижения, толкая перед собой целую семью заложников: мать, отца и троих детей.

Комиссар Бло, взяв на себя ответственность за дальнейшее, позволил им выйти, сесть в предоставленную полицией машину и отбыть в сторону Парижа. Заложников Шварцы прихватили с собой.

Бло не сомневался, что в противном случае головорезы прикончат несчастных, прежде чем сдохнут сами.

Зато он позаботился об осторожном наблюдении, спрятав в машине передатчик и приказав всем патрулям на колесах следить за ее передвижением.

При этом он категорически запретил останавливать «шамбор» со Шварцами и их пленниками.

Бло, Поль и еще два инспектора тихонько ехали следом в машине с приемником. Все четверо прекрасно знали братьев Шварц.

Олэн настоятельно попросил адвоката вернуться ближе к вечеру со свежим выпуском газет. Он хотел знать продолжение.

И оно не заставило себя ждать. По приезде в Париж братья Шварц отпустили заложников.

Олэн читал дальше, трепеща за логово в Малакофф: фараоны засекли, что бандиты куда-то исчезли неподалеку от Версальских ворот. Кольцо сжималось.

Некий Поль Бовэ, молодой, подающий надежды инспектор уголовной полиции, лежал в больнице Сен-Жозеф между жизнью и смертью: Шварцы ранили его в живот.

Машина сгорела. А братья растворились без осадка…

Олэн с облегчением вздохнул: деньги в безопасности. На фото он узнал арестовавшего его фараона и не стал особенно сокрушаться, что этот тип заработал-таки пулю.

В камере, куда снова отправили Франсуа, тухлое яйцо уже присоединилось к остальным ингредиентам адской смеси. Получилась полная кружка.

Время от времени Олэн поглядывал туда и осторожно помешивал. Еще денек и все будет готово.

Спартак разразился невероятно резкой статьей. Он требовал смертной казни даже за попытку угрожать кому бы то ни было огнестрельным оружием.

«Что на него нашло?» – удивлялся Олэн. Он понятия не имел ни о дружбе журналиста с Полем, ни о том, что кровь, пролитая братьями Шварц, забрызгала и его тоже.

Чудовищное пойло «созрело». Кислота растворила все остальное. Теперь Олэну предстояло отведать гнусной жижи.

Раз двадцать он подносил кружку к губам, но не мог заставить себя это выпить.

Нос он заткнул, но стоило открыть рот – и зубы начинали стучать от омерзения.

Наконец с жалобным стоном Франсуа проглотил отраву и изо всех сил зажал рот руками.

Потом он схватился за горло. Все его существо восставало в отчаянной попытке исторгнуть заразу, словно от этого зависела сама жизнь.

Пот ручьями заструился по лицу, ноги подкосились, и Олэн медленно сполз на пол. Руки все еще цеплялись за горло.

Тело сотрясала дичайшая отрыжка. Сердце, казалось, вот-вот разорвется. Олэн запихнул в рот тряпку. Тут же хлынули слезы, настолько жгучие, что Франсуа испугался, как бы то, что он так отчаянно пытался сохранить в желудке, не вытекло из глаз.

Он инстинктивно прикрыл их согнутой рукой, пытаясь остановить извержение.

Олэна корчили судороги. Он вытянулся и прильнул головой к железной ножке кровати.

Франсуа превратился в сплошное страдание. Тошнота потихоньку отступала, но он боялся шевельнуться. Сердце колотилось то у горла, то где-то в желудке.

Олэн снова застонал. Надо вытерпеть до конца… Например, попытаться представить, что это был оранжад…

Очень медленно, как слепой, он ощупал лицо кончиками пальцев.

Франсуа ждал первых признаков отека. Ждал с яростной надеждой. Так мать ждет чуда у постели больного сына.

Сначала опухать начало вокруг губ. Дрожащие пальцы нащупали маленькие шишечки. Довольно скоро всю кожу от носа до скул крепко стянуло. Левый глаз заплыл. И, лишь запрокинув голову, Олэн мог им что-либо увидеть.

Он опять спрятал кусочек лезвия в плавки и с воем рухнул у двери. Теперь Франсуа боялся, что врачи не успеют вовремя помочь. Боялся взорваться. Он словно гнил изнутри.

Надзиратель открыл дверь и в ужасе отшатнулся.

– Что со мной? Что со мной? – голосил Олэн, выползая в коридор.

Охранник опрометью бросился к сигнальной кнопке. Франсуа, неподвижно лежа посреди прохода, прикрывал бесформенное лицо руками. В ушах гремел сатанинский хохот.

Час спустя он оказался в больнице Френ, в боксе для инфекционных больных.

Врач диагностировал рожистое воспаление. Олэна обработали в перчатках, сделали укол и уложили спать.

На том его страдания не кончились. Наутро на лице образовалось несколько гнойных корок. Зато на теле – никаких следов болезни. Франсуа перепрятал пилку в оконную раму.

Вкус дьявольской микстуры Пралине все еще стоял во рту и в горле.

Олэна посадили на диету. Но пока он лишь мелкими глотками пил воду – это хоть немного освежало полыхающее нутро.

Бокс был на первом этаже и выходил окнами в сад. Он видел глухую каменную стену. Ночью по ее основанию шныряли лучи прожекторов. Однако наверху не было дорожки для часовых с автоматами.

Олэна поместили в крыле здания, параллельном внешней стене. Стало быть, выпрыгнув из окна, заключенный оказывался на свету между стеной больницы и оградой, лицом к жандарму, дежурящему во дворе у прожектора с автоматом под мышкой.

Днем он слышал, как караульный зубоскалит с уборщиками. Голос раздавался совсем близко: максимум – двадцать метров, минимум – десять.

Врач с удовлетворением отметил, что отек спадает. Но гнойные корки свидетельствовали о внутреннем воспалительном процессе, природа которого осталась для медиков тайной. Доктор ни разу в жизни не сталкивался с вирусами этой семейки…

– Еще несколько дней держите его под наблюдением, – распорядился он. – Диета – четвертый стол.

То есть пюре, яблочный компот да липовый отвар. Посещения запрещены, даже для адвоката…

Итак, еще несколько дней – и его вышвырнут обратно, в Сантэ. А там ждет карцер…

Пользуясь шумными дневными часами, Олэн принялся за центральный прут решетки. Пилил он рывками, не пользуясь всей длиной лезвия, а словно покусывая металл.

В результате работало всего несколько зубчиков, и в этом отрывистом покусывании никто не узнал бы шума пилы. Звук получался почти незаметным.

К обеду следующего дня Олэн закончил работу.

Вечером он спокойно улегся спать. Паинька паинькой. Все следы болезни уже исчезли, лишь на щеках оставалось по маленькой круглой корочке.

Окно было низким. Около часу ночи Олэн встал. Вцепившись в решетку и упираясь ногами в стену, он выгнулся и потянул.

Вскоре Франсуа уже мог просунуть голову в щель. Тело тем более пройдет… Он был одет в традиционную полосатую пижаму – бледно-голубую с темно-синим.

Олэн глубоко вздохнул, чтобы расслабиться, проскользнул между прутьев, на мгновение завис на внешнем карнизе и спрыгнул на землю. Свет прожектора ослепил глаза.

Он выпрямился и пошел.

– Стой! – крикнул караульный.

– Ну, стреляй! Чего ты ждешь? Стреляй, мне так и так конец!

В глухом голосе Олэна слышались и ярость, и мольба одновременно. А все вместе производило впечатление полнейшего отчаяния.

Он вскинул руки, прошел метра три и замер. Жандарм стоял слева от прожектора. Теперь Олэн видел его куда отчетливее. Внезапно Франсуа схватился за голову и прильнул к стене.

Он рыдал, царапал стену ногтями, потом повернулся, чтобы охранник увидел искаженное страданием лицо, и снова прижался к стене.

– Стреляйте! И покончим с этим! Или вы не видите, что я только этого и жду? Умоляю вас, стреляйте!..

Все это походило на долгий жалобный стон. В конце концов Олэн отлепился от стены и встал спиной к жандарму, скрестив на затылке руки. Теперь их разделяло не более пяти-шести метров.

– Помогите мне! Мое дело – дрянь! Стреляйте же! Я подонок! Ходячая зараза!

Пятясь, он сделал несколько шагов и снова обернулся. Руки болтались, глаза были совершенно безумными, лицо заливали пот и слезы.

До жандарма – всего три метра.

– Ну, иди-ка сюда, к двери, – проворчал жандарм. Он не видел особых причин усугублять муки этого жалкого человеческого обломка.