Однако если он более твердолоб, чем я предполагала, так это потому, что он слышал слишком много печальных историй. Их рассказывают хорошим детям, чтобы те верили в Ноев ковчег больше, чем в умение плавать.
Но теперь он слушает меня. В новых историях, которые я ему рассказываю, нет ни бича Божьего, ни карательных эпидемий. Я поведаю ему о водах, освещенных солнцем, где купаются обнаженными и где веселее работать всем вместе».
Перед глазами Эммануэль предстали лица Жана и Лукаса, ученых и новаторов, которые сознательно открыли свою свободу. Их лицам противопоставлялось лицо Марка. Они были похожи лишь тем, что одинаково запали ей в сердце и она их любила.
Все они значили для нее одинаково много. Ни один из них не мог занять место другого. Все трое освещали ее своим светом, но каждый делал это по-своему. Переливчатыми цветами своего счастья Эммануэль была обязана разнообразию их света. Но она никогда не отвернется ни от одного из своих солнц и ни одному из них не отдаст предпочтения.
Эммануэль завершила свой сложный анализ:
«Самое страшное, что грозит браку, – жить без воображения. Чтобы изобрести сверхчувственную любовь, нужно много фантазии. Нужно, подобно астроному, долгие ночи сидеть, наблюдая за небом, чтобы узнать, что интересна лишь та орбита, которую вычисляешь ты сам. И я, получив шанс это узнать, познакомившись с изобретателем невероятных вещей, преисполнена решимости поделиться этим шансом с моим мужем».
V. Планета для четырех солнц
1
«На улице так прекрасно, что лучше не спускаться в метро. Да и в автобус не хочется», – решила Эммануэль. Она вышла на площадь Согласия и пошла пешком вдоль Сены. Шла она довольно быстро, даже слишком быстро, поэтому прохожим было трудно любоваться удивительными ногами этой девушки.
Некоторым даже хотелось последовать за ней, но невозможно долго следовать за той, чья поступь была так решительна, если только вы не цените связь между эротизмом и гимнастикой. Таких знатоков было немного. Эммануэль была одной из них. Но, по-видимому, в тот день она так и не встретила никого, кто разделял это знание, потому что дошла до Дьёэда одна и довольно быстро.
Эммануэль ему не звонила, чтобы назначить встречу. Она хотела, чтобы этот визит стал для ее старого друга сюрпризом. Девушка называла его старым не из-за возраста, а потому, что те полтора дня, что прошли с момента их знакомства, были заполнены таким сладострастием и такими умными изобретениями, что это время ей представлялось пространством без границ, бесконечной свободой.
Она взглядом оценила крыльцо, оконные рамы, богатую строгость всего фасада, которую совершенно не портили ни простой вид берегов, засаженных зелеными деревьями, ни деревянные скамейки, где днем и ночью сидели влюбленные, ни непритязательность соседнего бара, который нисколько не походил на погреба Капетингов, где принимающие пищу эстеты украдкой воплощали в жизнь свои мечты об островах.
На звонок Эммануэль вышел гигант высотой с дверной проем, в официальном костюме. Он выглядел так, как вымирающая британская традиция описывает (скорее, правда, в театре, чем в жизни) своих джентльменских джентльменов. Наигранные высокомерие и чопорность, щеки, розовые от виски, небольшие баки – все было при нем.
Этот пережиток Викторианской эпохи смерил Эммануэль, одетую в брюки цвета хаки, закатанные до уровня бедер, и слишком облегающую блузку, презрительным взглядом. Он задержал взгляд на сосках, которые выпирали из невесомой блузки, опустил взгляд на носки ее теннисных тапочек и не произнес ни слова.
«На каком языке мне с ним говорить?» – подумала девушка, которая не хотела с самого начала внушать отвращение такой махине.
Поскольку она не была уверена, что сможет произнести имена хозяина, происходящие из многих культур, с безупречным оксфордским акцентом, то в конце концов решила остановиться на французском:
– Сможет ли месье Пайан-Эростен-Белиал-Барабба де Дьёэд меня принять?
Циклоп ответил спокойным голосом, в котором искушенное ухо посетительницы не смогло различить ни малейшего иностранного акцента:
– Как вас представить?
Эммануэль была приятно впечатлена этой немедленной готовностью ее принять. Она скорее ожидала, что этот высокопоставленный цербер отправится выяснять, готов ли его хозяин принимать посетителей. Но он этого не сделал. Казалось, его вышколили принимать незваных гостей так, будто они официально имели постоянное право входить в этот дом.
«Может быть, П. Э. Б. Б. де Д. настолько ничем не занят, что он любит, когда его беспокоят?» – подумала она.
Дворецкий вернулся еще до того, когда она успела придумать причины получше. В его достоинстве теперь присутствовало и почтение:
– Не соизволит ли мадам пройти со мной?
«Надо же! – подумала она. – Похоже, я была ему рекомендована».
Хозяин уже стоял перед ней, протягивая руки. Эммануэль взяла их, но этим не довольствовалась. Она чмокнула его в курчавую бороду, будто хозяин дома был ее старым другом. Мужчина, казалось, этому не удивился, но его улыбка стала гораздо теплее.
Девушка окинула взглядом большую комнату, в которую они вошли.
– Именно этого я от вас и ожидала, Пэбб! – обрадовалась она.
Все стены комнаты от пола до потолка были заставлены книгами, составляя внушительную библиотеку. На полках Эммануэль не заметила ни одной обложки: все книги были в переплетах из кожи или пергамента тускло-золотого цвета, на которых стоял оттиск орнамента из клинков.
Однако между некоторыми книгами стояли гравюры и небольшие картины, написанные акварелью. Иногда встречались даже иконы или какие-нибудь артефакты.
Прекрасно, что эта комната не производила впечатления строгой ученической кельи. Наоборот, такой уютный и сибаритский вид обычно придают своим библиотекам те, кто любит и ценит красивые вещи, но чтение ставит все же превыше всего.
«Главное, что все так приятно пахнет!» – решила Эммануэль, вдыхая пьянящий запах кожи.
* * *
Мягкий желтый бархат обоев освещал комнату мягким светом так же, как и большие оконные рамы, которые он обрамлял.
Эммануэль направилась к этим окнам, но остановилась по пути, чтобы вблизи изучить армиллярную сферу[25], чья подставка из векового дерева, круги из градуированной латуни и необычный размер заставили ее восторженно крикнуть:
– Какая прелесть! Она просто огромна! Думаю, что ее сделал сам Тихо Браге?[26]
Пэбб, казалось, совсем развеселился от того, что Эммануэль заметила эту редкую вещь.
– Автор неизвестен. Но мне хотелось бы так думать.