Читать интересную книгу В компании куртизанок - Сара Дюнан

Я выбегаю из комнаты и вижу, что он уже на повороте лестницы. На нем нарядный плащ и новый бархатный берет. Одежда почти сухая — значит, он прибыл сюда на лодке, хотя для того, чтобы узнать дорогу, кто-то, наверное, шел за мной по пятам. Проклятье! Опять виной всему моя неосторожность!

Но теперь поздно преграждать ему путь. Я быстро шмыгаю обратно в комнату и беззвучно шепчу Фьямметте его имя. Она встает и поворачивается, чтобы приветствовать его, и сияние новых волос на миг заслоняет ее лицо, где за секунду до улыбки мелькнул испуг.

Платье с чужого плеча, волосы с чужой головы… Но красота — по-прежнему своя! В этом нет никакого сомнения — свидетельством тому глаза незваного гостя.

— О… о… Фьямметта Бьянкини, — произносит он, смакуя ее имя во рту словно лакомство. — Что за дивное и долгожданное удовольствие — снова видеть тебя!

— Согласна, — отвечает она неторопливо, и по непринужденности ее тона можно подумать, будто она все утро ждала его прихода.

Я не устаю удивляться: когда мир вокруг нее рушится, удары судьбы, от которых другие в бессилье исходили бы слезами, похоже, только придают ей еще больше силы и спокойствия.

— Венеция — большой город. Как же ты нашел нас, Пьетро?

— А… Прошу прощения. — Он бросает на меня беглый взгляд. — Я не хотел нарушить свое слово, Бучино. Но ты уж очень заметный новичок в этом городе. Если знать, что ты здесь, то нетрудно выяснить, куда ты ходишь и куда возвращаешься.

Торговцы старьем и ростовщики. Ну конечно. Особой хитрости тут не требуется. Надеюсь, тот, кто выслеживал меня, уже заходится кашлем, подхваченным под дождем.

Аретино снова поворачивается к Фьямметте, и они смотрят друг на друга.

— Как давно мы не виделись.

— Да, очень давно.

— Должен сказать, ты… лучезарна. Да, ты все такая же лучезарная!

— Благодарю. А ты, кажется, немного расплылся. Впрочем, богатству полнота идет.

— Ха-ха-ха! — Его смех слишком непринужден, чтобы выражать еще что-нибудь, помимо удовольствия. — Нет на свете ничего острее и слаще, чем язычок римской куртизанки. Бучино говорил мне, что ты спаслась, и я рад, что твой ум остался столь же острым, сколь совершенным тело: я ведь слышал самые жуткие рассказы. Знаешь, я же предсказывал, что все это произойдет. Я напророчил это еще в прошлом году, в Мантуе.

— Ну, разумеется. Значит, тебе приятно было бы услышать, что наемники, ворвавшись в Рим, выкрикивали твои строки о вырождении и порочности Святого престола.

— Нет, я… Я не слышал, я не знал… Это правда? Мои строки? Господи… А ты ничего мне не сказал, Бучино.

Он глядит на меня, и я изо всех сил стараюсь не рассмеяться. Но он слишком проницателен и сразу все понимает.

— А! Мона Фьямметта! Как это жестоко — насмехаться над чувствами поэта! Но я тебя прощаю, твои колкости… превосходны. — Он мотает головой. — Должен признаться, я, кажется, соскучился по тебе.

Она уже открыла рот, чтобы отпустить очередную шутку, но вдруг что-то в его тоне заставило ее остановиться. Я вижу, что она колеблется.

— Взаимно, синьор. Я тоже… по-своему. Как пережил ты коварство Джиберти?

Он пожимает плечами и поднимает руки — одна из них согнута.

— Господь милостив. Он подарил мне две руки. Немного упражнений — и левая уже способна писать правду не хуже правой.

— Надеюсь, даже чаще, — вставляет Фьямметта с легким ехидством.

Он смеется:

— Неужели ты все еще держишь обиду на меня из-за нескольких стихотворных строчек?

— В этих стихах — сплошная ложь. Ты никогда не спал со мной, Пьетро, и было подло утверждать обратное.

Аретино переводит взгляд на меня и тут, кажется, впервые замечает Корягу, которая молча застыла словно камень.

— Что ж… — Кажется, он слегка пристыжен. — Смею надеяться, мои похвальные отзывы тебе не навредили. Но, cara,[6] я пришел сюда не затем, чтобы растравлять старые раны. Видит Бог, довольно! Нет, я пришел предложить тебе свои услуги.

Она ничего не отвечает. Я хочу, чтобы она взглянула на меня — нам ведь предстоит разговор, но она не сводит глаз с Аретино.

— Судьба улыбнулась мне в Венеции. Я живу в доме на Большом канале. Иногда я развлекаю гостей — ученых, кое-кого из богатых купцов, знатных ценителей художеств, которыми полон этот удивительный город. И по таким случаям я приглашаю очаровательных женщин…

Я вижу, как в глазах Фьямметты вспыхивает ярость.

— Разумеется, никто из них не может равняться с тобой, но по-своему они милы. Если бы ты пожелала навестить нас всех как-нибудь вечером… то, я уверен…

Он не договаривает. О, это педантичное искусство оскорбления! Хотя на карту поставлено наше будущее, я не могу не радоваться. Потому что давно уже не видел, как она схлестывается с таким достойным противником.

От ее взгляда в комнате как будто стало холоднее. Она с усмешкой встряхивает новыми кудрями, красиво рассыпающимися по плечам. Боже, благодарю тебя за алчных монахинь!

— Скажи мне, Пьетро, неужели у меня вид женщины, которая нуждается в благодеяниях?

От ее смелости у меня перехватывает дух.

— Нет, конечно, по тебе самой этого не скажешь. Но… — И он поднимает здоровую руку и показывает на стены комнаты.

— А! — Смех Фьямметты похож на звон серебряной ложки, которой ударили по стеклу. — А, ну конечно. Ты проследовал за Бучино и решил… О нет, прошу прощения. Это не наш дом.

Я, наверное, таращу глаза от такой дерзкой лжи, а она уже поворачивается к Коряге:

— Позволь познакомить тебя с Еленой Крузики, знатной прихожанкой здешней церкви. Как видишь, Господь наградил эту добрую душу иным зрением, нежели нас: она слепа к недостаткам мира и ближе к его истинам. Мы с Бучино часто навещаем ее, потому что она нуждается в утешении и беседе, а также в одежде и провизии. Елена?

Легко, словно пушок на нежнейшем бархате, Коряга поднимается и поворачивается к Аретино лицом, мечтательно улыбаясь, раскрыв глаза шире, чем когда-либо раньше, так что в глубинах ее молочной слепоты остается только утонуть.

— Не бойся, Пьетро, — шелестит шелковым голосом моя госпожа. — Ее благодать не заразна.

Но хотя ее слепота и застала Аретино врасплох, он отнюдь не испуган. Он тоже вдруг принимается хохотать.

— О, прекрасная синьора! Как я мог так глупо ошибиться? Пойти за карликом, который несет поношенную одежду в обветшалый дом, и решить, что все это может иметь отношение к вашей драгоценной особе! — Он умолкает и, не таясь, разглядывает ее недостаточно новое на вид платье. — Что ж, мадонна Крузики. Могу лишь добавить, что для меня честь оказаться в присутствии вашей незрячей особы. Я тоже с удовольствием пришлю вам корзинку с едой, чтобы вы вступились перед Господом и за мою ничтожную душу.

Затем он оборачивается к Фьямметте:

— Ну что, carissima?[7] Может быть, на этом мы кончим ломать комедию?

Она не отвечает, и тут я впервые боюсь за нее. Тишина делается зловещей. У нас почти нет денег, и добыть их больше неоткуда. А человек, который мог бы помочь нам, приняв в уплату нашу гордость, вот-вот скроется за дверью.

И вот тут, когда он уже собирается уходить, происходит нечто поистине непостижимое. С кровати доносится голос — чистый и мелодичный, словно колокол, зовущий монахинь к молитве в середине ночи:

— Синьор Аретино!

Тот оборачивается.

Она улыбается, повернувшись в его сторону, ее губы чуть приоткрыты, словно уже ведут разговор, а улыбка под бездонными пучинами ее глаз так нежна и чиста, что все ее лицо светится радостью, и в это мгновенье кажется, что сама Божья благодать светится сквозь ее кожу. Впрочем, так оно или нет, я в это верю…

— Прошу вас. Подойдите ко мне. Сюда.

Он в замешательстве. Мы тоже. Но он слушается и подходит. Когда он приближается к краю кровати, Коряга приподнимается, опираясь на колени, прикладывает ладони к верхней части его груди, проводит пальцами по его шее, до того места, где под соскользнувшим платком виднеется начало шрама. Она нащупывает его кончиком пальца. Я гляжу на мою госпожу, но она не сводит с них глаз.

— Эта рана исцелилась лучше, чем ваша рука, — тихо говорит Коряга. — Вам повезло. Но… — тут ее пальцы скользят вниз по камзолу, — здесь тоже кое-что не в порядке: там, внутри, какая-то слабость. — Она кладет ладонь туда, где должно быть сердце. — Вам следует быть осторожным. Если вы не будете за этим следить, то когда-нибудь слабость сердца убьет вас.

И она произносит все это таким серьезным тоном, что Аретино, хоть и смеется, с тревогой смотрит по сторонам. А я не могу оторвать глаз от них обоих: ибо, если это не дар Божий и не колдовство, тогда, что ж, она — лучшая обманщица, какую я когда-либо встречал за свою жизнь.

11