Читать интересную книгу Дайте нам крылья! - Клэр Корбетт

— Давай ты погодишь с этим запросом, — предложил я. — А то еще спугнем. Лучше я сначала отыщу девочку, а потом уж наводи справки.

— Зак, милый, я же страшно загружена. Мне тут надо срочно закончить один отчет, на него у меня уйдет два дня, не меньше, а я и так с ним безбожно запаздываю. — Она вдруг решила сменить тему, встряхнулась и бодрым голосом спросила: — Хочешь чаю?

— Наконец-то! Я думал, ты и не предложишь.

Кам вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

Я тотчас ринулся к стопке бумаг, на которую она, умница, только что мне указала. Действовать следовало ювелирно, осторожненько, потому что времени у меня было в обрез, от силы несколько минут. Так, документы наверняка лежат в хронологическом порядке. Значит, сверху самые свежие сведения. С них и начнем. Я включил сканер на инфокарте и взялся за дело. Хорошо бы выбрать, да не до того, скопирую все подряд, сколько успею, а там разберемся.

Кам вернулась через несколько минут и принесла поднос с чайным прибором. Я аккуратно подвинул стопку бумаг, расчищая свободное место. Кам утвердила поднос на столе и принялась разливать чай. Размешивая молоко, она спросила:

— Как поживает маленький Том?

— Не такой он уже и маленький, — поправил я. — А поживает неплохо, спасибо.

— Ты часто с ним видищься?

— Как тебе сказать… Лили опять переиграла условия. Теперь отпускает его ко мне раз в две недели на выходные. Иногда на недельку на каникулах, и иногда вне очереди в будни, когда хочет отдохнуть сама. Вот завтра, например.

Кам сочувственно потрепала меня по рукаву.

— Нелегко тебе, понимаю.

— Да, еще как. А потому дам тебе полезный совет опытного человека. — Я постарался говорить шутливым тоном. — Ни в коем случае не разводись. Оно того не стоит. Конечно, надоесть друг другу и разочароваться — проще простого, но, если у вас есть ребенок, то это еще не причины расходиться и потом рвать его на части и футболить друг другу.

Кам рассмеялась.

— Как же, как же, любимая отговорка взрослых, которые собрались разводиться: мол, дети хотят, чтобы родители были счастливы. Господи, да если б мне платили доллар каждый раз, когда какие-нибудь папаша с мамашей оправдывают этой отмазкой свой махровый эгоизм! Детей не волнует, счастлив ты или нет. За свое счастье ты отвечаешь сам.

— Что верно, то верно, — согласился я, прикидывая, сколько еще просидеть вежливости ради и когда откланяться. Уйдешь слишком поспешно — получится грубо, Кам обидится, а обижать Кам нельзя, она ведь единственная, кто способен вывести меня на Пери. Только у нее и могут быть достоверные сведения.

— Ну и каков собой ее избранник? — поинтересовалась Кам.

— Если тебе по душе заносчивые домашние диктаторы, которые душат своей опекой, — а многим женщинам, как ни странно, это нравится, — тогда избранник просто роскошный. Томас Ричарда не слишком жалует, по крайней мере, такое у меня впечатление. Поэтому Ричард покупает ему горы игрушек и балует Томаса как может.

— Но в остальном он не так уж плох, — улыбаясь, то ли подсказала, то ли спросила Кам. Бедняга, ей так хотелось послушать про детей, которым хорошо, — любимых, обласканных, пусть даже избалованных.

— В общем и целом — да, вроде бы ничего. Но Тому наш развод, конечно, во вред. Он плохо спит, у него кошмары, просыпается по ночам с плачем, зовет меня, а меня-то рядом почти никогда и нет. Кошмар ему снится всегда один и тот же: будто мы его бросили в лесу и он заблудился. Раньше я всегда его успокаивал, у нас уже придумался свой способ. Проснется Том в слезах, а я его убаюкаю, расскажу, как нашел он в лесу тропинку, вымощенную беленькими камушками, и зашагал по ней прочь из чащи, и светила ему луна, и выбрался он к самому дому. Я и про деревья в том лесу ему рассказывал, и как лунный свет на тропинке белеет. А Том всегда восхищался: «Пап, а ты никогда ничего не боишься». А я ему отвечал: «Не я ничего не боюсь, а мы с тобой ничего не боимся, ты у меня настоящий храбрец»…

Я спохватился, что слишком увлекся, и глянул на часы.

— Храбрец Томас… — пробормотала Кам. Смотрела она не на меня, а на стопку бумаг и папок на столе, и я с ужасом заметил, что на ресницах у нее блестят слезы. — Да, храбрость ему пригодится. Ох, Зак, не знаю, как тебе, а мне страшно.

— Угу, — буркнул я. Не говорить же «и мне тоже», куда это годится. Сдержался, не сказал. — Кам, вот что, мне неудобно тебя нагружать, но я хочу посоветоваться. У Лили новый бзик — хочет непременно сделать из Томаса летателя. Требует, чтобы мы начали прямо сейчас, чтобы я вложился в процедуры по превращению. Ее так разобрало — она уже грозит судом, если я не соглашусь. Мол, отказывать ребенку в праве на летательство — это тоже форма жестокого обращения, вроде как пожалеть ему лучшей участи. Вот ты мне скажи: это и правда бред? Тебе со стороны виднее.

Кам развела руками:

— Звучит бредово, но ты ведь знаешь свою Лили — она на пустые угрозы распыляться не будет. Найдет способ предъявить иск, подберет подходящего судью. Вопрос в другом: как ты сам думаешь, что лучше для Томаса?

— Пока не решил. Черт, да я, может, никогда не смогу понять, что для него лучше! А если пойму, то будет уже слишком поздно.

Мы молча спустились в безлюдный вестибюль. Прежде чем провести инфокартой по рамке на входе и сдать пропуск, я повернулся к Кам:

— Ты явно хочешь мне что-то сказать, так говори — тут ни души.

— Понимаешь… с досье Пери не все так просто. Я говорила, что там ничего нового, так оно и есть, но…

— Но?

— У нас как в полиции: мы отслеживаем, кто запрашивал досье и когда. Так вот, года два назад досье Пери запрашивали и просматривали, но кто — у нас не зафиксировано.

— И что это значит?

Кам понизила голос.

— А то, что кто-то просматривал досье по запросу, но, вернув в архив, не зафиксировал это. Досье Пери Альмонд, как и все прочие, конфиденциально. Поэтому очень кстати, что сейчас мне нужно связаться с ее приемной матерью — будет законный предлог объяснить, почему я просматривала досье. У нас тут строго, да еще и дело такое неоднозначное. Поэтому давай договоримся, Зак: больше ты мне сюда не звонишь и не приходишь. Понадобится — назначим встречу в другом месте.

— Если у вас как в полиции, Кам, так я тебе скажу — правила по части документов постоянно нарушают. Берут досье и не кладут на место, или кладут, но не на место, или не записывают, кто и когда брал посмотреть — забывают, ленятся, слишком спешат и так далее.

— Да, да, конечно, и это тоже. Просто странно, что досье Пери столько лет никто не интересовался и вдруг — запрос. — Она попрощалась и пошла к лифту.

Когда электричка затормозила у Восьмидесятой станции рельсовки, — на другом конце Города, противоположном Окраинам, — уже совсем стемнело. Отсюда до моего дома было рукой подать. Пока я ехал, разразился очередной тропический ливень, сумрачные небеса извергали потоки воды, и прохожие на улицах, казалось, с трудом пробирались под сплошным водопадом, а в сточных канавах бурлили и пенились грязные реки.

По счастью, все это я наблюдал из окна электрички, а когда вышел на платформу, ливень уже прекратился. Улицы снова исходили паром, усталые толпы спешили домой после работы. Многие промокли до нитки: одежда прилипла к телу, с волос каплет.

У самого дома меня встретил грохот музыки и огоньки розовых фонариков, натянутых между манговыми деревьями. На низенькой кирпичной ограде, окружавшей дом, выстроился мой любимый уличный ансамбль, который наяривал африканский фолк. Их вокалист, знаменитый Папаша Амаду Маккензи-Сене, больше известный просто как Па Зи, в своем традиционном красно-синем полосатом наряде смахивал на тропическую птицу. Над головой у него танцевали на ветру фонарики, а прямо перед Папашей Зи выплясывала, полоща розово-золотым платьицем, его маленькая дочка Коссива.

Тут же раскинул свой лоток местный торговец Марни. Я встал в очередь за рулетами-сатай — жареным пряным мясом, завернутым в кокосовые листья, — а сам с удовольствием слушал музыку. Теперь я редко ужинал дома, чаще перехватывал что-нибудь на улице. Проходя мимо Коссивы, я сунул ей кредитку. Па Зи одарил меня царственным кивком. Я бы охотно постоял и послушал еще, но дома томился голодный Плюш, и к тому же предстояло еще просмотреть документы, которые я так ловко позаимствовал в Управлении.

Открыв дверь квартиры, я прислушался, но Плюш мне навстречу что-то не спешил. В кухне я вытащил из холодильника мясо для льва и пиво для себя. Позвал:

— Плюш! Плю-у-уш! Плюшенька, поди-ка сюда!

Лев пулей вылетел откуда-то из комнат и ворвался в кухню так стремительно, что его даже занесло на повороте.

— «Ты ли ловишь добычу львице и насыщаешь молодых львов, когда они лежат в берлогах или покоятся под тенью в засаде?»[5] — продекламировал я Плюшу, но тот и ухом не повел — уплетал мясо. — Нет, рыжий, для тебя надо сочинить новый глагол. «Уплетать» и «лопать» и даже «пожирать» — это недостаточно выразительно, — сказал я ему. — «Ужрамкивать» или «учавкивать», что ли?