Читать интересную книгу Амгунь — река светлая - Владимир Коренев

— Ну-ка, погоди молотить.

— А чего вы загнали меня сюда? — прорвало Дениску. — Чего вы за мной, как за ребенком, ходите? Я просил вас? Может, я…

— Постой, постой, — остановил его Архипов. — Послушай, что я скажу…

— Я уже слышал, — дерзко отрезал Дениска.

Но Архипова трудно было смутить.

— Не помешает и еще раз послушать, — твердо проговорил он. — Ты мне скажи, как бы ты на моем месте поступил: на кухне нужен человек? А кого я поставлю сюда? Лыкина? Или Карчуганова, Патрина? Ты же умный парень, Денис. Не ожидал я от тебя, честное слово, — Архипов вздохнул неожиданно горько, спросил поникшего Дениску: — Черноиванов не пришел со станции?

Дениска пожал плечами. Архипов вздохнул горше прежнего:

— Ты думаешь, Архипову делать нечего и он тасует, как ему вздумается. Да? — Он прямо посмотрел на Дениску. — А Архипову — хоть разорвись. И чтобы дела были сделаны и никто на тебя не обиделся. А тут еще видишь, — он указал глазами на небо, — все летит вверх тормашками. Наше за нас никто не сделает, Денис. А то, что мы сейчас делаем, нам вот так нужно. Без этого мы я к мосту приступить не сможем. Ты ж понимаешь, что прежде нам база нужна. Хочешь не хочешь, а куда денешься. Думаешь, мне эта возня приятна? — Он посмотрел тоскливо на Дениску и сам ответил: — Да нет же, но, как говорится… Понимаешь?

Дениска молчал, нечего было ему ответить Архипову, хоть тресни, все выходило так, что, как ни крути, прав прораб на все сто процентов, и он, Денис, из-за своей непосвященности и несообразительности заставляет людей ломать головы по пустякам. И так стыдно стало Дениске за свое поведение, что он даже глаза на Архипова не мог поднять и стоял как вкопанный, уперев топор в колодину.

— Значит, не приходил Черноиванов? — переспросил Архипов.

Дениска качнул головой. Архипов поежился, наверное, за воротник прорвалась дождевая струйка, чертыхнулся, туго надвинул на самые брови лыжную шапочку и, нахохлившись, зашагал мимо вагончиков к тупику, где под дождем укладывали рельсовые звенья монтажники да упрямо рычал «Катапиллер» Стрыгина.

Дениска посмотрел ему вслед, потосковал малость за свою судьбу и с новыми силами обрушился на блестевшие от дождя чурбаны, приговаривая:

— Вот тебе! Вот тебе! На-кася! Не на тех напали! А вот еще!

Вскоре задохнулся. Хотел распрямиться — искры из глаз так и посыпались: и вся куча из поленьев засветилась разноцветными звездочками. Пересилив боль, распрямился Дениска, огляделся, довольный: «Будя дров-то, на сто лет теперь хватит!» С маху вогнал топор в колодину, и вразвалочку, будто по палубе, зашагал к вагончику — иначе не шагали носи.

В вагончике тепло, сухо, за шиворот не сыплет дождичек, в печке сухо постреливает огонь, Ирина трет тряпкой клеенку на столе, поет. Услыхала — Дениска вошел, громче запела, приятнее. Песня все та же, так что можно подумать, будто не выходил Дениска под дождь и не колол дрова до синих кругов в глазах.

— Светит незнакомая звезда, — выводит самозабвенно, и Дениска не мешает ей, прислонился к косяку, слушает. От песни грусть навалилась на него, вспомнил он, как здорово они с Неким Патриным работали на тупике и как прогнал его Архипов в столовую.

«Она, наверное, нажаловалась, — подумал Дениска и неодобрительно посмотрел на Ирину. — Она — больше некому. Ябеда».

И как только она замолчала, он набычился для острастки, опросил уничтожающе-укоризненно:

— Ты нажаловалась? — И предупредил: — Только честно: ты?

— Никому я не жаловалась и никому ничего не говорила. — Ирина не оборачивалась, но стол протирать перестала, вроде как чего ждала. Вздохнула горько, спина дрогнула.

Дениске стало жаль Ирину, но обида еще не прошла, и он сказал по-прежнему резко:

— А кто же тогда?

Она пожала плечами:

— Не знаю.

И сказал Дениска — нечего было сказать больше:

— А еще песни такие поешь…

— Знаешь!.. — Ирина резко всем телом повернулась к нему, в глазах гнев. — Знаешь что, умник!.. — Вдруг лицо ее как-то странно вытянулось, глаза округлились: — Дениска, господи, да что это с тобой? Ты же… Ты же весь насквозь промок! Раздевайся! — Она подлетела к нему и принялась стягивать брезентовую куртку, приговаривая: — Бог ты мой! Ты же простынешь, Денисочка. Мамочка ты моя родная! — Ухватилась за свитер, но Дениска вырвался из ее цепких рук.

— Я сам! — и скрестил руки на груди, прикрываясь от помощи.

— Ладно, — сказала Ирина. — Я отвернусь.

Дениска, перегнувшись, начал извиваться всем телом, вылезая из свитера, но вдруг подумал, что толстый свитер высохнет не враз, и джинсы тоже вымокли — хоть выжимай, и их тоже нужно сушить, и все это время ему придется выступать перед Ириной голяком. Он снова натянул на себя холоднющий свитер, сказал Ирине, что пойдет переоденется в сухое и бесстрашно вышел под дождь.

Вернулся он приглаженный, умытый и причесанный, в зеленой офицерской рубашке, которой очень гордился и надевал в особо торжественные случаи. Он знал, что рубашка эта очень идет ему, и потому не удивился, когда встретил ее восхищенный взгляд. Он не удивился, но неожиданно засмущался ее взгляда и вспыхнул, охваченный полоснувшим его жаром от ее «Ох ты-ы!» и вскинутых ресниц.

«Ну и глазищи!» — подумал Дениска. И Ирина, конечно, догадалась, почему он так раскраснелся, неожиданно завлекающе-ласково улыбнулась, потупилась. Как бы невзначай качнула бедром, расколыхав юбочку, спросила, будто ей требовались еще какие-то объяснения:

— Эт чего ты так разоделся? Как на парад.

— У меня ж мокрое все, — растерялся Дениска и показал ей сверток.

Ей приятно было видеть растерянность, смущение парня, она догадывалась, что это значит, и волновалась не меньше его, и ей хотелось нравиться ему еще больше. Она взяла у него из рук сверток и, покачиваясь, привставая на носки, стала развешивать вещи поближе к печке, а он стоял и смотрел на нее, каждый раз мучительно краснея, когда она, дотягиваясь до гвоздя, привставала на носки.

И потому он, не дожидаясь, когда она кончит развешивать, опросил, что он должен делать.

— Что хочешь, — сказала она, посмотрев на него через плечо, и так озорно и задиристо рассмеялась, что Дениска не понял, что она имела в виду, то ли разрешалось с ней делать все, что ему хочется, то ли по кухне управляться, как ему заблагорассудится. — и растерялся.

И встал, опустив руки, глаза нараспах, посреди столовой. А она еще пуще того рассмеялась:

— Дениска! Ой, смертынька моя! Не могу!.. — захлебнулась в смехе.

И к нему, захватала за плечи, за голову, затеребила волосы его льняные:

— Дениска, Дениска, дурачок глупенький! — спохватилась. — Да ты что же? А? Дениска?..

И улыбка сошла с ее лица, глаза упали вниз пристыженно — догадалась, что с ним, шевельнула дрогнувшими губами:

— Зря ты все… Слышишь? — немо постояла, набираясь решимости, вдруг вскинула на него глаза, хотела что-то сказать, но, глядя на его понурую фигуру, не решилась.

Еле-еле, через силу отработал Дениска этот день на кухне. За ужином был тих и незаметен. Лыкин, насытившись и подобрев, хватился его:

— А Корчагин-то куда подевался? — И кликнул: — Или здесь, Денис?

— Здесь, — заместо Дениски отозвался Карчуганов и посоветовал Лыкину разуть глаза, а Дениску подбодрил. — Мое слово, Денис, обратаем, скрутим роги Архипу — не козел ты отпущения.

Откуда было знать Карчуганову, что не только это скрутило Дениску по ногам-рукам, не только это занимало его голову, вдруг ставшую чугунно несообразительной.

После ужина, когда топал Дениска к своему вагончику, нагнал его бульдозерист Стрыгин.

— Чего нос повесил, Денис?

— Да не повесил я, — сказал Дениска, слегка смутившись, — думаю.

Стрыгин помолчал, вдруг засмеялся и сказал, трогая Дениску за плечо:

— Думай не думай, два рубля — не деньги. К себе? — спросил он, видя, что Дениска остановился у входа в свой вагончик. — Слышь, Денис, а ты сало любишь? Сало свиное. Во! В три пальца, солененькое, с чесночком, домашнее, а?

— Да я есть не хочу, — начал было Дениска, но, додумав, что сейчас придется остаться одному в пустом большом вагончике, сказал, что если только попробовать, какое оно…

Стрыгин разулыбался, довольный:

— Во сало!

Стрыгин не молод. Лицо его уже скоробили, исчертили морщины, и вообще, он годился по возрасту Дениске в отцы. Дениска уважал и побаивался Стрыгина. Впрочем, в отряде уважали его все, а Архипов всегда разговаривал с ним так, будто не он, а Стрыгин был начальником на перевалочной базе. Правда, Стрыгин оставался Стрыгиным, и Дениска еще ни разу не видел, чтоб бульдозерист зазнавался или бил себя кулаком в грудь. По Денискиному разумению, Стрыгин — скромный, хороший человек, незаметный до тех нор, пока не сядет за рычаги бульдозера.