Читать интересную книгу Блудные дети - Светлана Замлелова

Мысль провести ночь на платформе приводила нас в ужас. Макс объявил, что самоубийцей никогда не был и быть не собирается. И ждать, когда его посадят в такой же чёрный полиэтиленовый мешок, он не намерен.

– Ты хоть понимаешь, во что мы влипли? – шептал он, стаскивая с себя балахон. – Ты понимаешь, куда мы влезли?

– Ты хочешь сказать, куда ты нас втянул? – не удержался я.

– Ну откуда я знал! Я же не собирался...мокрушничать.

– Да? А что ты собирался, когда в масоны шёл?

– Ну не мокрушничать же!.. И потом... чего ты на меня пальцем тычешь? Я что ли предлагал попрать законы? А?..

– Чего ты несёшь?!

– Я преступлений совершать не призывал. Это ты всё... со своей долбанной теорией...

– Чего ты несёшь?!

– «Надо совершить преступление или признать, что свобода это миф!..» Философ...

– Да-а-а?! Так это я виноват?.. А-а-а!.. Да это ты! А я-то думал, это ты... со своими... долбанными тусовками!.. «Мы скажем, что ты гигант мысли!..» А теперь ищет крайнего... Потаскун...

– Хо-хо-хо! На себя посмотри!..

Кругом было тихо. Деревья замерли в строгом молчании. Луна стыдливо выглядывала из-за леса, разливаясь белым отблеском по рельсам. А мы кричали и размахивали руками. Вдруг кто-то чихнул рядом. А вслед за тем послышалось глухое, неразборчивое ворчание.

– Это они! – зашипел Макс и стрельнул за кассу.

Высовываясь осторожно из-за кассы, я пытался разглядеть фигуру, устроившуюся на скамейке и в тот же миг занявшуюся каким-то свёртком. Свёрток, кажется, не хотел разворачиваться. Фигура досадовала и ворчала.

– Да это бомж какой-то... – предположил я.

– Бомж, не бомж... Мы их лиц не видели! – шептал Макс.

– Ну и они наших не видели...

– А кому здесь быть, кроме нас?! Потом их много, и неизвестно, какие они бывают. А нас двое... Нас всегда двое... Кстати, кое-кто наши лица знает...

– Ну и что теперь делать?

– Пешком пойдём...

Я фыркнул.

– Куда? К стрелочнику в гости?

– В Москву, в Москву!.. Так по рельсам и пойдём...

– Что, до Москвы?!

– Иди до Москвы, если хочешь... А я лично поеду на первой же электричке. На следующей станции сяду и поеду.

Сначала я решил, что Макс шутит. Но он и не думал смеяться.

– Если у тебя есть другие предложения, – объявил он, – я готов их выслушать.

У меня не было других предложений...

До ближайшей станции мы добрались через два часа. Путешествие не показалось нам утомительным. Мы отдохнули и, вообразив, что очень скоро нас ожидает новый отдых, а может быть, даже электричка, поплелись дальше. Но как мы ошиблись! Следующий перегон растянулся на два десятка километров. Мы брели просекой вдоль путей. Было холодно и темно, стал накрапывать дождь. И мне казалось, что мы одни в целом свете, и кем-то обречены на вечное скитание. Поезда пролетали мимо нас янтарными нитками. Вот наконец с визгом пронеслась и первая электричка. Потом вторая, третья... А мы всё брели и брели. А станция всё не показывалась и не показывалась... И не было конца этой чёртовой просеке!..

Когда мы усаживались в электричку в Сергиевом Посаде, был уже седьмой час в начале. Мы были изнеможены. Едва только мы опустились на лавку, как тотчас забылись сном. А в следующее мгновение, как мне показалось, кто-то уже тряс меня за плечо и кричал в самое ухо:

– ...Да вставайте вы... Что ж такое?.. Приехали!.. Москва!.. Пьяные, что ли?.. Москва! Мос-ква!..

Часть вторая

Не могу отказать себе в удовольствии произвести эффект на читателя.

Одиннадцатое апреля. В этот день минула неделя моего отшельничества в Вайермосо, деревушке в северной части Гомеры, острова Канарского архипелага. Как я оказался здесь – чуть позже. Сначала несколько слов о Вайермосо.

В Вайермосо почти всегда пасмурные дни и ослепительно-звёздные ночи. Вайермосо – это горы. Не суровые островерхие скалы, но похожие на смятое одеяло, добродушные, бурые горы. Вайермосо – это охристые, укреплённые камнем террасы, это изумрудные островки пальм, это прилепившиеся к горам домики, напоминающие белые коробки. Вайермосо – это марево, неизвестно откуда берущееся, каждое утро неуклюже поднимающееся и застревающее в горах.

Я живу совершенно один в белом домике с плоской черепичной крышей. Жилищу моему полтораста лет. Когда-то здесь жила одинокая швея, и на втором этаже стоит чёрная швейная машинка с колесом на боку. Хозяйка давно истлела в земле. А орудие, которым она добывала хлеб свой насущный, по сей день стоит памятником в ставшем чужим доме.

Днём я обыкновенно брожу в окрестностях Вайермосо с этюдником или отправляюсь на юг острова. Там солнце, там чудные пляжи, там туристочки в бикини.

Этюдник пусть никого не удивляет. С некоторых пор я почти не расстаюсь с ним. Но об этом тоже потом.

Здесь на острове я научился жить сегодняшним днём. Я не люблю вспоминать прошлое и не хочу загадывать о будущем. Я никому не завидую и не пекусь ни о чём. Жизнь моя спокойна и безмятежна. Единственное моё желание – сделаться хорошим художником. Для чего я отправляюсь на пленэр или, случается, корплю дома над «мёртвой натурой».

Единственный вопрос, который иногда тревожит меня, это: зачем я здесь, на Гомере? Я задаюсь им вечерами, когда рассеиваются облака и пронзительно-синее небо обнажается предо мной, точно красавица, скинувшая грубые одежды. Этот цвет, эта синева волнует меня. Я начинаю тосковать и ждать чего-то. В то же время меня охватывает неизъяснимый восторг. И кажется, что ещё немного и приоткроются великие тайны. Точно душа моя вдруг освободится от тумана и устремится вверх. Туда, в эту пронзительную синеву! Чтобы раствориться в ней, чтобы слиться с кем-то неведомым, но зовущим меня к себе!..

А иногда, особенно в ветреную погоду, я извожу себя дурацкой фантазией. Что если сейчас, сквозь шум ветра, я услышу стук швейной машинки?..

От этих мыслей мне делается жутко. И тогда я пытаюсь отвлечься: напеваю какую-нибудь русскую песню и думаю, что, должно быть, русский язык впервые звучит в этом доме.

Но проходит ночь, и наутро я снова спокоен. И снова отправляюсь бродить со своим этюдником. И это занимает меня больше всего. Ведь я обещал местному пастору две картины для церкви. Потом заказ от одного бара на площади – что-нибудь типично гомерианское. А, кроме того, мой новый приятель Хуан ждёт от меня несколько пейзажей. И я рад, что могу быть полезным добрым гомерианцам...

Впрочем, довольно. К Гомере я вернусь ещё. А пока накопилось слишком много вопросов.

***

Спустя две недели после событий, описанных мною в конце первой части, в Москве случилась Рэйчел. Появившись у Макса и наткнувшись там на Викторию, Рэйчел удивилась. Точно и мысли не допускала, что рано или поздно нечто подобное должно было произойти. Макс рассказывал, что Виктория, сообразив, кто такая Рэйчел, засуетилась вокруг неё и усадила обедать. Рэйчел выкушала щей, потом куриную котлетку с гречневой кашей, потом чаю с молоком. И, расточая улыбки, рассыпалась перед Викторией в самых изысканных благодарностях. Виктория пришла от Рэйчел в восторг и напоследок расцеловала её на европейский манер. Макс вдохновенно изображал потом, как Рэйчел и Виктория, грациозно изогнувшись, прижимались друг к другу то правыми, то левыми щеками, изо всех сил стараясь избегнуть касания губами.

Что до Макса, ситуация возбудила в нём неуместные и парадоксальные чувства. Вместо приличествующей случаю неловкости, Макс оказался во власти... вожделения. И был даже на грани того, чтобы сделать своим дамам совершенно непристойное предложение. Но пока он колебался, Рэйчел упорхнула. А Макс, рисуясь, убеждал меня впоследствии, что задержись она хоть на минуту, он непременно решился бы.

Как бы то ни было, визит Рэйчел в Москву оказался в ряду обстоятельств, стечение которых и привело к неожиданной развязке.

А началось всё с телефонного звонка. Трубка поздоровалась со мной нежным женским голосом и попросила пригласить Иннокентия.

– Я слушаю, – сказал я.

Трубка замешкалась, но через секунду заговорила вновь, переменив, однако, и голос, и интонацию. В выражениях самых нелюбезных мне было объявлено, что я – ничтожный клятвопреступник, а клятвопреступление карается ужасной казнью. Что выбор я делал сам, никто не тянул меня в «братство», но, решившись на первый шаг, отступать нельзя, иначе снова ужасная казнь. Что у меня пока есть шанс вернуться и искупить свою вину, что «братство» пока согласно принять меня в своё лоно, но если я буду медлить, ужасная казнь для меня неминуема.

Я так испугался, что и пошевелиться не мог от страха. Но «ужасная казнь», повторённая в третий или четвёртый раз, вывела меня из оцепенения и даже принудила задать уточняющий вопрос. В ответ я услышал поток брани и обещания сделать ужасную казнь как можно более ужасной.

Звонили и Максу. И после звонка Макс почти перестал выходить на улицу. Даже и в Институт боялся ездить. И всё требовал от нашей отличницы, живущей с ним по соседству, заходить за ним по утрам, чтобы отправляться на занятия вместе. «Ну вместе-то веселей!» – объяснял он своё внезапное и настойчивое требование.