Читать интересную книгу Манипуляция продолжается. Стратегия разрухи - Сергей Кара-Мурза

Но ведь это непонимание мы видим и сегодня. Подобная попытка превратить колхозных крестьян в фермеров привела к глубокому кризису сельского хозяйства. История знает множество таких примеров, однако проку от них мало — подобные утопии модернизации регулярно повторяются в моменты, когда в сознании правящего слоя начинают доминировать евроцентризм и механицизм.

Средний горожанин и сегодня не понимает, в чем причина и суть той катастрофы, что переживает российское село. Он не сможет объяснить, почему колхозы и совхозы вполне обходились 11 тракторами на 1000 га пашни, а среднеевропейская норма для фермеров в 10 раз больше — 110–120 тракторов. Во сколько же обошлась бы в России замена колхозов фермерами, если бы она произошла в полном масштабе? В ценах 2008 года — в 1,3 триллиона долларов!22

Надо трезво признать, что создать современное сельское хозяйство в рамках «рыночной» доктрины Россия не сможет. Здесь мы имеем неумолимую дилемму: или восстановление и модернизация колхозно-совхозной системы с фермерской надстройкой — или архаизация российского сельского хозяйства. На какое чудо надеется власть?

В 1991 г. была провозглашена программа смены всех матриц страны, от детских садов до энергетики и армии. Программа реформ была проникнута отрицанием, вплоть до ненависти, практически ко всем системам советского жизнеустройства. Вот уже 19 лет Россия живет в «переходном периоде» — в процессе демонтажа технико-социальных систем, которые сложились и существовали в Российской империи и СССР, и попыток создать новые системы, соответствующие западному образцу. Это привело все системы в состояние глубокого кризиса.

Одним из важных видов деятельности в экономике является проектирование, то есть выстраивание образа будущего и составление плана действий. При болезни общества система этих операций нередко деградирует, проектирование заменяется имитацией. Реформы в России и стали огромной программой имитации Запада. Имитация часто принимает карикатурные формы. Так, вожди гавайских племен при контактах с европейцами обзавелись швейными машинками, в которых видели символ могущества — и эти машинки красовались перед входом в их шалаши, приходя в негодность после первого дождя.

Видный антрополог XX века А. Леруа-Гуран подчеркивал, что для существования народа необходим баланс между устойчивостью и подвижностью систем его жизнеустройства. Совокупность технических приемов и материальных средств хозяйства представляет собой систему — устойчивую (и изменяющуюся) часть культуры этнической группы (племени, народа и даже нации). Эту целостную систему, соединяющую материальный и духовный миры, любая этническая общность оберегает, отказываясь даже от выгод «эффективности».

Если пробежать мысленно все стороны жизнеустройства, то увидим, что в 90-е годы реформаторы пытались сломать устойчивость всех систем. Л. Пияшева писала в 1990 г.: «Когда я размышляю о путях возрождения своей страны, мне ничего не приходит в голову, как перенести опыт немецкого «экономического чуда» на нашу территорию… Моя надежда теплится на том, что выпущенный на свободу «дух предпринимательства» возродит в стране и волю к жизни, и протестантскую этику».23

В сфере хозяйства имитацией была попытка переделать советское хозяйство по шаблонам англосаксонской рыночной системы. Экономист-реформатор В.А. Найшуль пишет: «Рыночный механизм управления экономикой — достояние общемировой цивилизации — возник на иной, нежели в нашей стране, культурной почве… Рынку следует учиться у США, точно так же, как классическому пению — в Италии, а праву — в Англии» [76].

Это кредо имитатора — найти «чистый образец» и скопировать его в своих условиях. Это совершенно ложная установка, противоречащая и науке, и здравому смыслу. Известно, что копирование принципиально невозможно, оно ведет к подавлению и разрушению культуры, которая пытается «перенять» чужой образец. При освоении чужих достижений необходим синтез, создание новой структуры, выращенной на собственной культурной почве. Так, например, был создан «конфуцианский капитализм» в Японии.

Утверждение, что «рынку следует учиться у США», не просто ошибочно, но и наивно. Рынок — большая система, сотканная особенностями конкретного общества. Она настолько переплетена со всеми формами человеческих отношений, что идея «научиться» ей у какой-то одной страны находится на грани абсурда. Почему, например, рынку надо учиться у США — разве рынок в США лучше рынка в Германии, Японии или Сирии?

Да и как можно учиться рынку у США, если его сиамским близнецом, без которого он не мог бы существовать, является, образно говоря, «морская пехота США»? Это прекрасно выразил советник Мадлен Олбрайт Т. Фридман: «Невидимая рука рынка никогда не окажет своего влияния в отсутствие невидимого кулака. МакДональдс не может быть прибыльным без МакДоннел Дугласа, производящего F-15. Невидимый кулак, который обеспечивает надежность мировой системы благодаря технологии Силиконовой долины, называется наземные, морские и воздушные Вооруженные силы, а также Корпус морской пехоты США».

Учиться у других стран надо для того, чтобы понять, почему рынок у них сложился так, а не иначе — чтобы выявить и понять суть явлений и их связь с другими сторонами жизни общества. А затем, понимая и эту общую суть явлений, и важные стороны жизни нашего общества, переносить это явление на собственную почву (если ты увлечен странной идеей, что в твоей собственной стране рынка не существует).

Доктрина реформ отвергает национальные традиции России определенно и осознанно. Вот рассуждения В.А. Найшуля в 2004 г. [77]: «Проблема, которая до сих пор не решена, — это неспособность связать реформы с традициями России. Неспособность в 85-м году, неспособность в 91-м, неспособность в 2000-м и неспособность в 2004 году — неспособность у этой группы [авторов доктрины реформ] и неспособность у страны в целом. Никто не представляет себе, как сшить эти две вещи… То, что можно сделать на голом месте, получается. Там, где требуются культура и традиция, эти реформы не работают. Скажем, начиная от наукоемких отраслей и банковского сектора, кончая государственным устройством, судебной и армейской реформой. Список можно продолжить».

Таким образом, авторы доктрины не отрицают, что для них характерна «неспособность связать реформы с традициями России» (на эту неспособность у «страны в целом» нечего кивать). Какая безответственность!

Найшуль вскользь высказал важный тезис реформаторов: «То, что можно сделать на голом месте, получается. Там, где требуются культура и традиция, эти реформы не работают». Вопрос: где в России «голое место»? Что означает это понятие? Какая часть бытия России не обладает «культурой и традицией»?

Как выразился в 2004 г. В.В. Путин, в результате реформы «Россия потеряла почти половину своего экономического потенциала». Но гораздо опаснее не разрушительный результат, а его философские предпосылки. Если враг сбросил на завод бомбу и разрушил его, то вопрос ясен. Надо разбить врага и восстановить завод. А если собственная власть вместо модернизации отечественной экономики осуществляет ее демонтаж, причем грубый, в виде разрушения «старого здания», то велика угроза остаться вообще без народного хозяйства.

В начале реформ наблюдалась поразительная вещь: ни один из ведущих экономистов не сказал, что советское хозяйство может быть переделано в рыночное хозяйство западного типа. Никто и не утверждал, что в России можно построить экономическую систему западного типа. Ситуация в интеллектуальном плане аномальная: заявления по важнейшему для народа вопросу строились на предположении, которого никто не решался явно высказать. Никто не заявил, что после замены всех больших систем (матриц) возникнет дееспособное хозяйство, достаточное, чтобы гарантировать выживание России как целостной страны и народа. Сколько ни изучаешь документов и выступлений, никто четко не заявил, что он, академик такой-то, уверен, что курс реформ выведет нас на безопасный уровень без срыва в катастрофу. А вот предупреждений об очень высоком риске сорваться в катастрофу было достаточно.

Итак, главные эксперты не утверждали, что хозяйство страны может быть переделано без катастрофы — но тут же требовали его переделать. Академик А.Н. Яковлев сказал в мае 1991 г.: «Серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ брежневизма — точнее, периода 60-х — середины 80-х годов — еще впереди, его даже не начинали» [78, с. 24].

Если так, то элементарные нормы научности запрещали давать категорические оценки обществу за целый исторический период 60-80-х годов и тем более требовать его радикальной переделки! Специалист обязан сначала изучить объект реформы, провести его «серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ».