Читать интересную книгу Несколько печальных дней (Повести и рассказы) - Василий Гроссман

И в свободные от работы минуты он запускал руку по локоть в бочонок с графитом, перебирал его, пока пальцы не касались шершавого дерева. Зачем он это делал? Он и сам не знал.

Часто в цех приходил Кругляк и говорил:

- Ну как? - и, не дожидаясь ответа, сам отвечал: - Все в порядке, я уже видел. Скоро пустим шихту на фильтр-пресса. - Он волновался, подозрительно нюхая графит, сердито говорил: - Ой, помол, помол!

В выходной день он так и не поехал прыгать натощак с парашютной вышки, а просидел до вечера в лаборатории, составляя длинные письма тресту Уралграфиткорунд и заводу. Он просил улучшить размол графита, чтобы "по крайней мере восемьдесят процентов проходило через шелковое сито с десятью тысячами отверстий на квадратный сантиметр".

Действительно, сибирский графит был очень крупный, легко можно было рассмотреть отдельные листочки, из которых он состоял.

Патрикеев, щупая графит, пожимал плечами, делал круглые глаза и, переглядываясь с мастерами, смеялся так, точно у него во рту была деревянная коробочка, в которой прыгал камешек. На Кругляка он смотрел дружелюбно и снисходительно, покачивая головой и улыбаясь.

- Под вашу личную ответственность, милейший Борис Абрамович, - говорил он, - под вашу личную ответственность на нас двигается с Урала сто тонн этой прелести.

Кругляк велел остановить на десять минут шаровую мельницу и, опечатав отверстие барабана фабричной печатью, сказал новому химику:

- Днем он смеется, но откуда я знаю, что он делает ночью?

Работавшие в цехе чувствовали какое-то напряжение, глядя на размеренно вращающийся барабан с болтавшимися вокруг сургучной печати ленточками. А новый химик все больше времени проводил на складе; там он поставил себе маленький столик и занимался ситовым анализом различных образцов графита. На складе, кроме него, был только один человек: рабочий, весовщик Горшечкин, шестидесятилетний лобастый старик, с большой головой, большим носом, большим беззубым ртом, большими ушами. Горшечкин был самым веселым человеком на фабрике, говорил он только рифмами. Когда на склад входил рабочий и, вытирая пот, жаловался:

- Ох, Горшечкин, и жарко! - тот подмигивал и отвечал:

- А мне не жалко.

Когда девушка-работница, смеясь, сказала ему:

- Что ты, товарищ Горшечкин, в таких валенках ходишь? Некрасиво! - он ответил ей:

- Некрасиво, зато спасибо.

С новым химиком он говорил много и охотно, рассказывая ему массу всяких историй, и каждый раз, когда индус, уходя с фабрики, церемонно пожимая ему руку, четко выговаривал:

- Товарищ Горшечкин, прощайте! - Горшечкин, радостно, улыбаясь во всю ширь лица, отвечал:

- Не стращайте!

Иногда новый химик приходил в лабораторию, его встречали шумно, точно он приезжал издалека.

Особенно почему-то радовались оба Петрова. А Нюра начинала волноваться и снова мыть только что вымытые стаканы, колбы и воронки, от растерянности бросала в раковину недокуренную папиросу. И он привык, сам того не замечая, к фабрике, к желтолицему Квочину, к секретарю ячейки Кожину, каждый день шепотом, точно у больного, спрашивающего:

- Ну, как твои дела, товарищ Николай Николаевич?

Привык к лаборантам, к веселому старику Горшечкину, к Нюре Орловой, к Кругляку.

Он уже однажды повздорил с мастером Горяченко, не хотевшим пропускать пробу через мешалку, и пошел с ним к Патрикееву. Патрикеев начал было вертеться и шутить, но индус закричал резким, как у птицы, голосом, а глаза его стали вдруг так страшны, что Патрикееву показалось - вот-вот новый химик его хватит чем-нибудь тяжелым.

Иногда он сидел в курилке с рабочими и слушал, о чем они говорят; по глазам его было видно, что он вслушивается внимательно в каждое слово, не думая в это время ни о чем другом. И только когда в цеховом складе он подходил к бочонкам графита, с ним начинало твориться неладное. Горшечкин это давно уже заметил. Николай Николаевич задумывался, отвечал невпопад, а большей частью и вовсе не отвечал. И Горшечкин все думал: отчего это Николай Николаевич дуреет?

Шихту выгрузили из мельницы, и Кругляк вместе с индусом ревниво ходил вокруг нее, сердился, когда кто-нибудь подходил к ней слишком близко, точно в темном чане болтал ножками младенец.

В тот день, когда шихту пропустили через вальцы и мешалку и, наконец, торжественно загрузили в патрон масляного пресса, чтобы отжать нить графитного стержня, Кругляк ни разу не пошел на фабрику-кухню.

- Ну как? - задыхаясь, спросил он у работницы, клавшей нить на длинный лоток.

Старуха, работая быстрыми темными пальцами, поглядела на индуса, сидящего перед ней на корточках, на жадные глаза Кругляка и улыбнулась той улыбкой, которой могут улыбаться только старухи-работницы, - улыбкой, которую не следует описывать потому, что ничего не выйдет из такого описания.

- Хороший товар, крепкий! - негромко сказала она. Кругляк с размаху сел на пол и захохотал.

- Хороший товар! - только и мог повторить он несколько раз.

Они не ушли, пока последняя нить не была уложена на лоток, пока стержни не были раскатаны и поставлены вялиться на стеллажи.

Поздно вечером они все еще сидели в кабинете Кругляка, и Кругляк беспрерывно говорил:

- Вы думаете, я не дрейфил? Ого, еще как! Между нами говоря, когда зашипел пресс и пошла нить, я подумал: "Ей-богу, прыгать с парашютом не так уж страшно!"

Он смеялся, и индус, который тоже был рад удаче, улыбался широкой улыбкой.

- Слушайте, - сказал Кругляк, - давайте сегодня хорошенько выпьем. Пойдем в "Ку-ку", "Ливорно"? Вы думаете, это пустяки, все это? Ведь мы освобождаем страну от импортной зависимости.

Николай Николаевич согласился. Правда, он не пьет вина, только пиво.

- Ну, ничего! Вы будете пить пиво, а я возьму графинчик, - сказал Кругляк и, подумав, добавил: - А потом еще один графинчик. В этом "Ливорно" есть такая цыганка, что можно лопнуть. - Он задумался и сказал: - Она, вероятно, такая цыганка, как я цыган, но это дела не меняет.

В ресторане Кругляк вдруг почувствовал ненависть к Патрикееву.

- Мне надоел этот тормоз! - говорил он. - Что я, нанялся его уговаривать? - Он перегнулся через столик и заговорил шепотом: - Ты партийный парень, ну так слушай: Кожин смотрит на это дело так, как я смотрю. Кое-кто считает, что, если человек старый и имеет специальность, так он старый специалист. Ну, а секретарь считает, что он просто старый оппортунист в новой технике.

А к концу второго графина Кругляк вдруг открыл в себе способности певца. Он начал помогать хору. К ним подошел массивный человек в черном фраке, должно быть министр иностранных дел какого-то крупного государства, и пригрозил вывести певца на улицу.

Потом Кругляк ходил звонить по телефону и, вернувшись, сказал:

- Хотел позвать сюда одну знакомую девушку, но какой-то сосед ее начал мне читать мораль, что трудящихся не будят в половине третьего. Я ему говорю: "Не ленитесь, я по голосу слышу, что вы молодой человек", он мне говорит: "Приходите, парнишка, я вам обещаю открыть дверь". - Кругляк рассмеялся. - Я бы пошел, но, черт его знает, вдруг это какой-нибудь инструктор высшей физкультуры, который бросает левой рукой ядро на два километра. О чем говорить с таким человеком?

Они расстались на углу Рождественки и Кузнецкого моста. Кругляку вдруг так захотелось спать, что он шел по улице, то и дело закрывая глаза. Он шел совершенно прямо и, подойдя к своему дому, оглядел пустую серую улицу и хвастливо сказал:

- Кругляк бывает пьян, но никогда не блюет.

Когда сонный швейцар, чем-то очень громко гремя,

открыл ему парадную дверь, Кругляк проговорил:

- Тебе, наверно, все равно, товарищ, но с четвертого квартала мы пишем советским графитом. - И он обнял швейцара.

А новый химик совсем не спал в эту ночь.

Он шагал по комнате и думал.

Работая в цехе вместе с Кругляком, глядя на работницу, улыбнувшуюся им, радуясь удаче опыта, он чувствовал много замечательных вещей. В каких только странах по обе стороны экватора он не жил за последние годы! Там все люди были для него иностранцами. Здесь была страна друзей. Он ходил по комнате и думал о другой стране, где живые краски ярче и прекрасней всех анилинов, о болотистом острове, зараженном лихорадкой. Да, если б это зависело от него, вот сейчас он вышел бы на улицу и пошел туда пешком.

VII

Коммерческий директор фабрики Рябоконь сохранил все славные традиции боевого комбрига. И когда посторонний человек заходил в отдел снабжения, где гремел Рябоконь, окруженный могучими парнями, одетыми в хаки и носившими на голове кубанки и кожаные фуражки, человек робел; ему казалось, что он попал в штаб партизанского отряда, где не очень-то ценят свою и чужую жизнь.

Рябоконь считал Кругляка самым ученым человеком, повыше разных академиков и профессоров, и относился к нему с большим уважением. Этого хорошего отношения не нарушил даже один случай, происшедший не так давно.