Читать интересную книгу Останкинские истории (сборник) - Владимир Орлов

Ничего ни у кого из домовых Шеврикука не выспрашивал и уж тем более не обращался ни к кому из устроителей экстренных подвальных посиделок. Напротив, к нему стали подбираться, притекать всякие личности, знакомые и неизвестные. И такие ничтожные, как Колюня-Убогий с Ягупкиным, и уважаемые в Останкине Артем Лукич, Велизарий Аркадьевич, старик Иван Борисович, эти уж непременно заседали в подвале. Шеврикука молчал. Его молчание лишь усиливало интерес и старания навязчивых собеседников. Раз молчит — значит, знает. А годами ходило мнение, что Шеврикука разведывал о многом расторопнее других. «Ничего я не знаю. И знать мне ничего не положено, — угрюмо говорил Шеврикука. — Что в моих подъездах — я знаю. И более ничего». «Ну напрасно вы на нас обижаетесь, — вежливо укорял Шеврикуку Велизарий Аркадьевич, по его мнению, целиком состоящий из высокой духовности. — Мы ни при чем. Вас еще призовут. Перед вами извинятся». («А ведь Велизарий-то долго соседствовал и дружил с Петром Арсеньевичем! — сообразил Шеврикука. — Как я запамятовал об этом!») «Неужели вы, Шеврикука, не знаете о том, что…» — начинал старик Иван Борисович. «Ни о чем я не знаю», — стоял на своем Шеврикука.

А из вопросов и гаданий собеседников он выяснил вот что. Иные считали, что уже началось, вот-вот всех поднимут, напрягут и поставят под кочергу. Иные придерживались мнения, что погром — разведка боем, что Отродья Башни были намерены лишь припугнуть домовых, а в решительный поход пойти на них не отважатся. Тихо и намеками говорили о будто бы предъявленном Отродьями ультиматуме. Кому предъявленном? Неизвестно кому. Кому-то. Можно лишь предполагать кому. И якобы в этом ультиматуме Отродья требовали передать им некое достояние домовых, приобретенное и накопленное ими чуть ли не в столетиях. Иначе, мол, достояние будет отобрано силой и техническими средствами, а домовые опустятся на колени и станут мелкими услужниками Отродий. Что это за достояние такое, какие такие добро, или клады, или сокровища возжелали Отродья, домовые словно бы и не знали. Многие, возможно, и впрямь не знали. Но кто-то ведь знал.

Ведь тот же Велизарий Аркадьевич наверняка знал. Хоть кое-что. Но помалкивал. «Двадцать старцев, не скованных и не связанных…» — вспомнилось Шеврикуке. — «…Стережет змей огненный, а под змеем ключ семипудовый… На море на Окияне есть бел-горюч камень Алатырь. Под тем камнем сокрыта сила могучая, а силе нет конца… Двадцать старцев…» Чушь какая! Годится разве что для фольклорных сборников или антологий старинных диковин.

Неспокойно было в те дни в Останкине. Но новые нападения не происходили, домовых пока не поднимали, не напрягали и не ставили под кочергу.

А не связана ли атака Башни со всполошением в Доме Привидений и Призраков, подумалось Шеврикуке. Не повлияло ли всполошение на помыслы и действия Отродий? Опять Шеврикука пожелал возобновить тень Фруктова и отвести ее на лыжную базу. Шеврикука собрался было отправиться в жилище бакалейщика Куропятова, но тут в квартире пенсионеров Уткиных начались преобразования. И стены ее пропали, и будто бы исчез Землескреб, а Шеврикука оказался внутри сполохов северного сияния. Электрические разряды происходили в нем, сыпались искры, и нечто трещало. А потом Шеврикуку втянуло в лавину, снежную или песчаную, летящую из высей, закрутило и поволокло в пропасть. Он ослеп и оглох, не воспринимал никакие внешние шумы, но в нем существовал пронзительный, противный, разрывающий все звук, он оставался единственным ощущением жизни. Звук завершился визгом бензопилы, утих, стены возвратили квартире Уткиных, Землескреб стоял в Останкине. Возле Шеврикуки состоялось движение некой пластины, будто стальной или платиновой. Пластина двигалась то рывками, то перетекая с места на место, словно подчиняясь правилам компьютерной графики. Над пластиной угадывалась голова посетителя. Она была плоская и резкая, как лезвие. Но, может быть, голова эта примерещилась Шеврикуке.

— В вас, Шеврикука, возникла потребность, — прозвучало металлическое. — Пребывайте в готовности.

Пластина вошла в стену, пропала, а в месте ее исчезновения на обоях остался рисунок, виденный Шеврикукой в музыкальной школе. Подчиняясь возникшему чувству, Шеврикука тут же отправился на кухню, горячей водой намочил тряпку и попробовал рисунок стереть. Обои были моющиеся, и рисунок исчез. «Конечно, будем пребывать, — чуть ли не с отвагой (или с вызовом?) пообещал кому-то Шеврикука. — Конечно, будем всегда в готовности!»

Он задумался. Сообщить ли о явлении Белого Шума Пэрсту-Капсуле? Одно дело — лакированная карточка с золотым тиснением, адресованная товарищу Дудареву О. С., другое дело — физическое присутствие Белого Шума в Землескребе (физическое ли? метафизическое? или еще какое?). Кто бы ни был или кем бы ни состоял ПэрстКапсула, посчитал Шеврикука, его надо оповестить. И оповестил. Пэрст-Капсула, найденный им, был жизнерадостен, хотел о чем-то рассказать Шеврикуке, возможно, о подруге, которой был намерен обзавестись или уже обзавелся, но, услышав о Белом Шуме, стал серьезным.

— Принял к сведению, — сказал Пэрст-Капсула.

— И что же, тебе придется покинуть наш дом? — спросил Шеврикука.

— Не знаю. Еще не понял. Подумаю. Установлю. Я сам себе установление.

— Ну и хорошо, — сказал Шеврикука.

Он спустился из получердачья лифтом и вышел во двор. Тотчас же, будто подстерегали его в стриженых кустах барбариса, к Шеврикуке подбежали Колюня-Убогий и Ягупкин. В руке у Колюни-Убогого была бумажка, он ее Шеврикуке и вручил.

— Уведомление, — сказал Ягупкин. — Мы посыльные. Велено передать. Тебе назначена встреча с Увещевателем. Где и во сколько — указано.

— С малым Увещевателем? Или с очень большим? — Шеврикука хотел пошутить. Но шутка вышла неудачной.

— С большим! — с трудом и будто страшась неминуемой немилости сильных, выговорил Колюня-Убогий. — А может, и с самим. С Великим.

Так. Этого не хватало. Не только не призвали в подвал на экстренные посиделки, но еще и назначили беседу с Увещевателем!

А может, оно и к лучшему?

Но, впрочем, все зависело от того, кого нынче определили в большие Увещеватели.

Шеврикука вздохнул. Предощущение заставило его взглянуть на небо.

Над ним, над Останкином, над Москвой висел Пузырь.

— Что это? — удивился Шеврикука. — Откуда?

— Плюха какая-то, — сказал Ягупкин. — Обосновалась и не движется. Уже часа полтора.

Пузырь был тот самый, что являлся Шеврикуке во сне. Как и во сне, он был исполинский, границ вроде бы не имел, но вроде бы имел и границы. Происходили преобразования его форм и свойств, при этом менялись и его цвета, и внешние — оболочные, и доступные созерцанию внутренние. То они были нежно-серые, то перламутрово-палевые, то бледно-фиолетовые, то тихо-бурые. И будто волны неких колебаний или даже чувств исторгал Пузырь. В наблюдателях (а уже много зевак глазели на небо вблизи Шеврикуки, стояли среди них и Свержов, и давно не виденный Шеврикукой человекобык Бордюков) они вызывали то тихонравие и ожидание благ, то тревогу и нервический зуд. Остановился возле Шеврикуки проходивший к месту жительства после подвижнической торговли мороженым в Медведкове Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный. Подъехал и Дударев, теперь уже в серой «тойоте».

— Дредноут какой-то плавает, — сказал Крейсер Грозный. Потом, подумав, добавил: — Но народ не унывает!

А не встала ли в Останкине и Всемирная Свеча, озаботился Шеврикука. Нет, Всемирная Свеча не встала. Внутри же Пузыря вспыхнули, замерцали таинственные, томящие душу огни, Пузырь словно бы потянулся, выгнул спину, как проснувшийся кот. И сразу успокоился, притих.

— Но народ не унывает! — подтвердил Крейсер Грозный.

Никто ему не возразил.

28

К Увещевателю Шеврикуке следовало отправляться в Китай-город, на Никольскую улицу. Он мог не спеша пройтись туда Первой Мещанской, Сретенкой и Лубянкой, но решил опуститься в глубины метрополитена. И вышло, что в Китай-городе оказался раньше предложенного. Посидел на скамейке возле первопечатника, разжевал плитку не раз спасавшего футболиста Добровольского от истощения шоколада «Сникерс». Услышал: за «Детским миром» при входе в «Савой» стреляли из «калашникова». Известное дело. Приятного, несомненно, мало. Разборка скоро утихла. Шеврикука стал припоминать, есть ли у него знакомые домовые в «Савое» или «Детском мире». Есть. В «Детском мире» даже двое. Каково им нынче-то на бойких и кипящих местах? Хотя где теперь места тихо-мирные? К тому же всегда находились любители мест именно бузотерных. Шеврикуке самому захотелось заглянуть в «Савой» и, коли знакомец его не дрыхнет и не схоронился от житейских безобразий в простенках, побеседовать с ним. Просто так, для естественного развития. Как им тут, в Белом городе? И как вообще нынче в Белом городе? Пузырь, нависший над Останкином, от перво пе чатни ка не был виден.