сырья для каучуковой, мыловаренной, шоколадной и других отраслей промышленности. За два десятилетия до Первой мировой войны олово и каучук сделали британскую Малайю особенно богатой колонией; производство там лишь частично находилось в руках международных корпораций, а китайское меньшинство играло важную предпринимательскую роль.
Новый спрос европейской и американской промышленности вызвал появление экспортных отраслей во многих странах мира, независимо от того, были ли они формальными колониями или нет. В Латинской Америке это положило конец многовековому господству драгоценных металлов в заморской торговле. В ряде стран на смену серебру и золоту пришли новые товары: Перу, классическая страна серебра, после 1890 г. стала важным поставщиком меди для электротехнической промышленности, так что к 1913 г. на ее долю приходилась пятая часть всех экспортных поступлений. В Боливии серебро также утратило свое значение, уступив место олову, которое к 1905 г. составляло 60% экспорта. Чили впервые появилась на мировом рынке как производитель меди, но переход на селитру привел к тому, что к 1913 году на этот минерал приходилось 70% всего экспорта. Однако, несмотря на эти изменения, специализация на небольшом количестве товаров оставалась отличительной чертой многих латиноамериканских экономик. Экспорт, включавший также кофе, сахар, бананы, шерсть и каучук, способствовал росту экономики, но чем более узким был ассортимент продукции, тем более уязвимой была страна к колебаниям цен на мировом рынке; гуановый бум в Перу закончился крахом перед началом великой мировой экспансии тропического сырья. Только Аргентина сумела в достаточной степени распределить риски за счет диверсификации до 1914 года. Имея менее 10% населения Латинской Америки, она в то время была самым успешным экспортером региона и обеспечивала почти треть экспорта. Другими факторами макроэкономического успеха экспортной ориентации были: (1) производство осуществлялось на трудоемких семейных предприятиях, сохранявших прибыль внутри страны и относительно равномерно распределявших ее в обществе, или (2) доминирующей формой были плантации и шахты, на которых в основном работали низкооплачиваемые наемные рабочие и которые принадлежали иностранным компаниям, переводившим большую часть своей прибыли за рубеж. В целом второй тип был менее выгоден, чем первый, для национальной экономики и общего развития общества. Если в рамках второго типа и происходил рост, то он зачастую ограничивался изолированными анклавами и не оказывал стимулирующего воздействия на другие отрасли экономики. Исключением из этого правила стала только Южная Африка.
Не каждая индустриализирующаяся страна использует свои возможности наилучшим образом. В ХХ веке есть несколько примеров неудачных стратегий индустриализации, не учитывавших местную специфику. Что касается экспортных экономик, то на всех континентах постоянно возникает вопрос, была ли полученная прибыль направлена на инвестиции в промышленную переработку, т.е. был ли прирост производительности труда в экспортных анклавах перенесен в неэкспортные сектора экономики. Нельзя говорить о какой-либо автономной индустриализации, если отрасли, о которых идет речь, не обслуживают в основном внутренний рынок. В Латинской Америке до 1870 года такое случалось редко. В дальнейшем, по крайней мере в некоторых странах, экспортные доходы распределялись в обществе таким образом, что покупательная способность населения повышалась. Распространение железных дорог традиционно решало проблемы заторов, а освоение электрических технологий устраняло энергетические узкие места. Как и почти во всех других регионах мира, текстильная промышленность присутствовала и в районах, где не было местных запасов хлопка или шерсти. Одежда нужна всем, и правительства периферийных стран, боровшиеся за введение защитных тарифов, делали это в первую очередь для того, чтобы не допустить импорта текстиля. Кроме того, относительно высокая степень урбанизации во многих регионах Латинской Америки создавала пространственную концентрацию рынка вблизи мест расположения текстильных фабрик.
В 1913 году из всех латиноамериканских республик наиболее высоким уровнем индустриализации отличалась Аргентина (где текстильная промышленность была на втором месте), за ней следовали Чили и Мексика. Однако тяжелая промышленность в регионе практически отсутствовала, доминирующими отраслями были пищевая и стимулирующая, затем текстильная. Хотя на ранних этапах индустриализации уровень импорта потребительских товаров по сравнению с машиностроением (включая железнодорожные пути и подвижной состав) снизился, так что из Европы пришлось удовлетворять только спрос на предметы роскоши, более сложная промышленная структура не возникла нигде. Даже такая крупная страна, как Бразилия, достигшая на какое-то время высоких темпов роста, не смогла вырваться из порочного круга бедности и стимулировать промышленность за счет роста внутреннего спроса. И ни Бразилия, ни какая-либо другая страна не достигли уровня промышленного производства, способного выйти на экспортные рынки. Нигде ремесло или (широко распространенная) протоиндустрия не стали подготовительным этапом к автономной индустриализации, а во многих малых странах индустриализация даже не началась. Почему странам Латинской Америки не удалось вписаться в индустриальную динамику Западной Европы, Северной Америки и Японии до экспериментов с государственным импортозамещением в период между двумя мировыми войнами? Этот вопрос остается без ответа.
Затрудненный старт Китая
Мы не ставим перед собой задачу систематически объезжать весь мир в поисках свидетельств появления новых отраслей. Достаточно нескольких ярких примеров. Не менее интересным, чем контрфактическая проблема "большого расхождения" - почему Индия и Китай не совершили свою промышленную революцию до 1800 г., - является тот факт, что они начали индустриализацию чуть более ста лет спустя. В Китае, с его большими традициями домеханического ремесленного производства и широко распространенной протоиндустриализацией, не было прямого пути от более древних форм технологии и организации к современному фабричному производству. До 1895 г. иностранцам не разрешалось создавать промышленные предприятия на территории Китая, даже в портах, с которыми заключались договоры; те немногие из них, которым все же удалось начать работу, имели малое значение. На этом первом этапе индустриализации Китая государство взяло в свои руки рычаги управления. Начиная с 1862 г. губернаторы нескольких провинций, а не императорский двор, приступили к реализации ряда масштабных проектов, в которых использовались иностранные технологии и консультанты: сначала оружейные заводы и верфи, затем в 1878 г. - крупная угольная шахта в Северном Китае, чуть позже - несколько хлопкопрядильных фабрик, а в 1889 г. - металлургический завод Ханьян в провинции Хубэй. Главным мотивом такой политики была оборонительная направленность: 70% капитала направлялось на предприятия военного значения. Было бы слишком упрощенно списывать все эти ранние инициативы на неудачу. Большинство из них показывает, что Китай был вполне способен освоить современные технологии, а Ханьянг в первые несколько лет после начала производства в 1894 году был фактически самым крупным и современным металлургическим заводом в Азии. Правда, проекты были нескоординированными, ни один из них не стал полюсом роста даже в рамках региональной стратегии индустриализации. До начала китайско-японской войны 1894-95 годов, закончившейся оглушительным поражением, Китай приступил к индустриализации, но еще не нашел пути