В общем, у меня весьма хорошие новости, единственный.
Изобличить полностию таковую компанию, исключительное легкомыслие коей совершенно изумляет меня, тебе не будет стоить, я уверена, особого труда. Ну, с моей помощью, конечно. И посылами и делами, любимый, я всегда с тобою.
Жду тебя, родной мой. Тоскую без тебя просто неимоверно.
Вся твоя
К,
беспрестанно ожидающая встречи с ненаглядным женихом своим.
Июнь 1825 года
* * *
Любимый мой,
хочу известить тебя, что князь Леон Сапега, хоть у него и есть невеста (между прочим, сапеговская кузина!) и даже свадьба как будто назначена, не удовлетворился лёгким амурным сближением и усиленно вьётся вкруг меня.
Так что то, чего ты столь хотел, само собою ныне устраивается; даже устроилось уже.
Помимо званых вечеров, мы встречаемся часто наедине. И то, что я узнаю, до крайности меня изумляет. Разговоры его во многих отношениях поистине поразительны; я почерпнула из них массу интереснейших сведений. Сапега – не человек, а живая энциклопедия. Но меня, конечно, более всего интересуют политические его высказывания.
Сей богатейший человек, королевского роду (потомок великого князя Литвы и Руси, Ольгерда, как ты знаешь), великолепного образования (учился в Сорбонне и в Эдинбургском университете), потрясающих манер, французским владеет лучше любого француза (ещё бы! воспитывали ведь его отборнейшие парижские аристократы), и вообще умница, и император российский к нему более, чем благосклонен.
Казалось бы всё для князя Леона складывается наипревосходнейшим образом. Так нет – он ненавидит и презирает русских, о царях же отзывается поистине ужасно.
Не понимаю, чего же ему не хватает?
Он готов пожертвовать всем, что имеет (а имеет он, как ты знаешь, очень и очень многое), и ради чего? Ради мифической польской независимости? Правда, сам Сапега, при всём громадном уме своём, эту идею отнюдь не почитает несбыточной.
Ещё в некотором роде он и самого себя ведь полагает королевской особою. Его называют «господарем Галиции», и он сим обстоятельством чрезвычайно гордится, и даже не пробует скрывать.
То бишь князь, несмотря на обширные познания свои, политически ведёт себя не только глупо, а, пожалуй, ещё и довольно-таки бессмысленно, как я считаю.
В общем. утверждаю неопровержимо, единственный мой: князь Леон Сапега душою и помыслами своими заодно с лютыми врагами нашими. Увы, но это так!
Он готов к измене и совершенно не дорожит благосклонностию к нему российского императора. Князь безрассудно ждёт лишь удобного случая, дабы примкнуть к мятежу, буде тот только возникнет. По крайней мере, так следует из откровений его, коих я стал свидетельницей.
Обнимаю тебя, родной, нежно и жадно.
Люблю и тоскую ужасно.
Неизменно твоя
К.
Июнь 1825 года
Одесса
Post Scriptum
Родной, сообщаю тебе ещё две маленькие детальки, которые, не исключено, хоть что-то объяснят нам в поведении князя.
Не уверена, помнишь ли ты, но родитель Леона Сапеги был в своё время камергером самого Наполеона Бонапарта – он-то, видимо, и научил сызмальства своего наследника презирать и ненавидеть Россию.
И второе. Матушка князя, урождённая графиня Замойская, заронила в него фантазийную идею восстановления Великой Польши, куда должны войти и Галиция, и Бессарабия, и Малороссия с Белороссией, и многие австро-германские земли. Сие отнюдь не есть моя выдумка, милый. Дело всё в том, что князь Леон самолично и в подробностях поведал мне о возвышенных рассказах матушки своей про Речь Посполитую.
* * *
Янек, родной!
Спешу сообщить, что небезызвестный тебе граф Густав Олизар, участник Патриотического общества, является нередко на мои собрания в сопровождении графа Александра Потоцкого, братца твоего по матери.
Оба они ведут совершенно крамольные речи, персонально направленные супротив царствующего российского государя. И это притом, что Олизар есть ведь лицо, можно сказать, официальное – он же киевский губернский маршал. Однако, любимый, имей в виду: сие обстоятельство ничуть не останавливает его.
Ещё Олизар ныне в дружбе с Мицкевичем, но великий лирик в общем разговоре крамольных тем особо не поддерживает, и, выходит, ведёт себя умнее и вашего братца и графа Олизара, ибо, думаю, не потерял покамест надежды стать профессором Ришельевского лицея.
И ещё гораздо более важное: сей Олизар явно имеет какие-то делишки с русскими карбонариями, людьми из окружения полковника Пестеля, и это уже, мне кажется, очень даже сериозно.
Что скажешь на всё это, родной?
В общем, имей в виду, что граф Олизар путается отнюдь не только с Мицкевичем и другими здешними поляками. Он имеет самые прямые отношения с конфидентами полковника Пестеля. Но и это не всё.
Граф приятельствует также с Сергеем Муравьёвым-Апостолом, подполковником Черниговского полка, а это, как ты отличнейше ведаешь, личность наиподозрительнейшая, смутьян ещё тот.
А также граф водит знакомство, и достаточно близкое, с одним из заводил северных заговорщиков – с князем Сергеем Трубецким. Вот каков наш милейший Олизар!
При этом я не понимаю одного, милый. Рассуди.
Заговор, даже самый верный, всегда связан с громадным риском.
Зачем всё-таки граф Олизар ввязался в Патриотическое общество, снюхался с русскими заговорщиками, ведь он может потерять совершенно всё?! А ему есть что терять, ибо богат он, как Крез, ты же знаешь.
Вот эта исключительная непонятность Олизара и смущает меня.
Прежде мне непонятными казались одни идиоты, однако граф совсем не идиот – напротив.
Любимый, а что скажешь ты о Густаве Олизаре? Для тебя он очевиден или так же смутен, как для меня?
Ему ведь русские сохранили все его громадные имения, дозволили вот, чтоб он был избран председателем киевского дворянства, а граф всё равно никак не успокоится и не оставляет подозрительных своих связей, даже скорее наращивает их. Может, он всё-таки не в себе?
Жду твоих разъяснений, как всегда в подобных случаях бесценных; я ведь знаю, что ты как никто изучил поганую душу заговорщика.
Мысленно целую тебя, родной мой Янек, со всею силою бесконечной нежности моей.
Со страшным нетерпением жду весточки и с невыразимым томлением – нашей встречи, родной мой и единственный.
Твоя верная
К.,
любящая, тоскующая
и преданная.
Август 1825 года
Одесса
* * *
Самый ненаглядный человек мой!
Сообщаю последние новости; уверена, что они весьма порадуют тебя.
Граф Александр Потоцкий, братец твой по матушке твоей, великой и несравненной Софии Потоцкой, принял меня приватно в одесском своём особняке, громадном и роскошном.
Начали беседу мы в библиотеке, а затем переместились в опочивальню. И те и другие апартаменты поразили меня каким-то королевским величием своим, что, конечно, есть прямая заслуга великой твоей матушки, по чьему указанию и возводился особняк.
Приватная беседа наша была поистине восхитительной, в высшей степени занятной, доставившей мне подлинное наслаждение.
Братец твой оказался превосходно образован. Тонок, изыскан, по-настоящему галантен и вообще такой умница! Однако как только речь заходила о царствующем императоре Александре Павловиче, картина резко менялась: он приходил в исступление, в подлинное неистовство и проклинал весь род государя и особливо бабку его, Екатерину Великую. Как я поняла, сии мысли внушил ему родитель его, граф Станислав Щенсный Потоцкий, твой приёмный отец, как видно обиженный на императрицу за раздел Польши.
Тебя же, радость моя, граф Александр, признаюсь как на духу, называл «проклятым виттовым отродьем», «романовским прихвостнем» и «заклятым врагом Польши» (это ещё самые невинные из его определений).
Не хочу ничего от тебя скрывать, любимый мой, ибо верна тебе совершенно исключительно и крайне озабочена как личным. так и служебным благополучием твоим.
Только по этой причине и решилась я воспроизвести некоторые из наинесправедливейших высказываний графа Александра Потоцкого.
Интересно, что он совершенно не боялся и не стеснялся извергать хулу на тебя из красивейших своих уст, хоть и знал прекраснейше о нашей с тобой близости.
Слишком уж душила его ненависть, вот и не мог он никак сдержаться. Полагаю, объяснение заключается именно в этом.