Читать интересную книгу Смерть в чужой стране - Донна Леон

Брунетти отреагировал мгновенно:

— Я думал, он в тюрьме.

— Был в тюрьме, синьор, но уже две недели как на воле.

— Вы показали ребятам фотографии?

— Да, синьор. И они считают, что это он. Они заметили большие уши.

— А что хозяин палаццо? Ему вы показывали фото?

— Нет еще, синьор. Я только что вернулся после разговора с этой бельгийской парочкой. Сдается мне, это Руффоло.

— А что двое других? Описания бельгийской парочки похожи на описания хозяина?

— Ну знаете, синьор, было же темно, и они не очень-то обратили внимание.

— Но?

— Но они совершенно уверены, что ни у кого из них не было бороды.

Брунетти немного поразмышлял, а потом спросил Росси:

— Сходите в больницу с фотографиями и спросите, узнает ли он его. Он в состоянии разговаривать, этот миланец?

— О да, синьор, он в порядке. Несколько синяков, подбитый глаз, но все в порядке. В доме все застраховано.

Почему это всегда кажется, что преступление становится не таким серьезным, если все застраховано?

— Если пострадавший опознает Руффоло, сообщите мне, тогда я схожу к его матери и выясню, где он сейчас.

Услышав это, Росси фыркнул.

— Знаю, знаю. Она наврет и самому Папе, если это поможет ее маленькому Пеппино. Но разве можно ее в этом винить? Это ее единственный сын. И потом, мне самому хотелось еще раз взглянуть на эту старую бой-бабу. С тех пор как я последний раз арестовывал его, я видел ее всего раз или два.

— Она ведь попыталась тогда пырнуть вас ножницами, синьор? — спросил Росси.

— Ну, на самом деле она не очень-то старалась, и там был Пеппино, который ее остановил. — Брунетти, не скрываясь, усмехнулся, вспомнив об этом, явно самом нелепом случае за время его службы. — К тому же это были всего лишь фестонные ножницы.

— Она крепкий орешек, эта синьора Кончетта.

— Воистину, — согласился Брунетти. — И пусть кто-нибудь следит за этой его подружкой. Как ее зовут?

— Ивана вроде.

— Да, да.

— Хотите, чтобы мы с ней поговорили, синьор?

— Нет, она скажет только, что не видела его. Поговорите с теми, кто живет под ней. Это они сдали Руффоло в последний раз. Может, они позволят нам поместить кого-нибудь к себе в квартиру, пока он не появится. Попросите их.

— Хорошо, синьор.

— Что-нибудь еще?

— Нет. Ничего.

— Я пробуду у себя час или около того. Доложите мне о том, что узнаете в больнице, Руффоло ли это. — Он пошел к двери, но Росси окликнул его:

— Еще одно, синьор. Вчера вечером вам звонили.

— Кто звонил?

— Не знаю, сэр. Оператор сказал, что звонок был сделан примерно в одиннадцать часов. Звонила женщина. Она назвала вас по имени, но по-итальянски она не говорила, или почти не говорила. Оператор еще что-то сказал, но я не помню, что именно.

— Я зайду и поговорю с ним, — сказал Брунетти и вышел.

Он не стал подниматься по лестнице, а задержался в конце коридора и заглянул в комнатку, где сидел телефонный оператор. Это был молодой полицейский-новичок, со свежим лицом, на вид лет восемнадцати. Имени его Брунетти не помнил.

Увидев комиссара, юноша вскочил, потянув за собой провод, который связывал его наушники с коммутатором.

— Доброе утро, синьор.

— Доброе утро. Сядьте, пожалуйста.

Молодой человек подчинился, нервно присев на краешек стула.

— Росси сказал мне, что вчера вечером мне кто-то звонил.

— Да, синьор, — сказал новичок, с трудом удерживаясь от желания встать, разговаривая со старшим по званию.

— Это вы приняли звонок?

— Да, синьор. — И, предупреждая вопрос Брунетти, почему он все еще находится здесь спустя двенадцать часов, молодой человек пояснил: — Я замещаю Монико, синьор. Он болен.

Брунетти, не интересуясь этими подробностями, спросил:

— Что она сказала?

— Она назвала вас по имени, синьор. Но она говорила по-итальянски совсем плохо.

— Вы помните, что именно она сказала?

— Да, синьор, — ответил оператор, перебирая какие-то бумаги, лежавшие перед ним на коммутаторе. — Я записал вот здесь. — Он извлек из вороха листков один и по нему прочел: — Она спрашивала вас, но не оставила ни своего имени, ни чего бы то ни было. Я спросил, как ее имя, но она не ответила или не поняла. Я сказал, что вас сейчас нет, но тогда она снова попросила позвать вас.

— Она говорила по-английски?

— Наверное, синьор, но она произнесла только несколько слов, и я ее не понял. Я попросил ее говорить по-итальянски.

— Что еще она сказала?

— Она сказала что-то вроде «basta», или это могло быть «pasta» или «posta».

— Что-нибудь еще?

— Нет, сэр. Только это. А потом она повесила трубку.

— Как звучал ее голос?

Юноша задумался и потом ответил:

— Да обычно, синьор. Я бы сказал, она просто огорчилась, что вас нет.

— Хорошо. Если она еще раз позвонит, соедините ее со мной или с Росси. Он говорит по-английски.

— Слушаю, синьор, — сказал молодой человек. И когда Брунетти повернулся к двери, он не устоял перед искушением вскочить на ноги, чтобы отдать честь удаляющейся спине комиссара.

Женщина, по-итальянски почти не говорит. «Molto poco», — вспомнил он слова доктора. «Очень мало». И еще он вспомнил одну вещь, которую его отец сказал про рыбалку, когда еще в лагуне можно было рыбачить, — что нехорошо дергать наживку, так только рыбу распугаешь. Она во всяком случае пробудет здесь еще шесть месяцев, а он никуда не денется. Если она не позвонит еще раз, в понедельник он позвонит в госпиталь и попросит ее к телефону.

А теперь вот Руффоло на свободе и снова занялся своим делом. Мелкий воришка и взломщик, Руффоло за последние годы то попадал в тюрьму, то выходил на свободу, и дважды его сажал Брунетти. Родители Руффоло много лет назад приехали сюда из Неаполя, привезя с собой это преступное дитя. Его отец упился до смерти, но прежде успел-таки вложить в своего единственного сына принципы, согласно которым семейство Руффоло не создано для такой заурядной вещи, как работа, или торговля, или даже учеба. Истинный плод своего папаши, Джузеппе никогда не работал, единственная торговля, которой он когда-либо занимался, была продажа краденых вещей, а единственное, чему он когда-либо обучался, это как лучше открыть замок или ворваться в дом. Если он вернулся к своим занятиям так скоро после выхода из тюрьмы, значит, два года отсидки не прошли для него впустую.

Но при этом Брунетти не мог не испытывать симпатии и к матери, и к сыну. Пеппино, кажется, не считал, что Брунетти виноват в том, что его арестовали, а синьора Кончетта, когда со временем забылся случай с фестонными ножницами, была благодарна за показания, которые дал Брунетти на судебном процессе Руффоло, — что тот не прибегал к силе и не угрожал насилием, совершая свои преступления. Возможно, именно эти показания помогли ограничить приговор за ограбление всего двумя годами.

Брунетти не нужно было посылать за досье Руффоло в регистратуру. Рано или поздно Руффоло появится в доме своей матери или у Иваны и снова попадет за решетку, чтобы усовершенствовать свои преступные дарования и еще дальше продвинуться по этой дорожке.

Придя в свой кабинет, он поискал донесение Риццарди о вскрытии американца. Когда они разговаривали, патологоанатом ничего не сказал о наличии наркотиков в крови, и Брунетти не заострял на этом внимания на том этапе следствия. Он нашел донесение у себя на столе, открыл его и начал пролистывать. Как и грозился Риццарди, язык донесения был совершенно неудобоварим. На второй странице Брунетти нашел то, что могло быть ответом, хотя и трудно было разобраться в длинных латинских терминах и головоломном синтаксисе. Он прочел донесение три раза и полностью убедился, что в крови не найдено никаких следов наркотиков. Он был бы удивлен, если бы вскрытие показало что-то иное.

Зазвучал звонок служебного телефона. Он быстро ответил:

— Слушаю, синьор.

Патта не стал интересоваться, откуда Брунетти знает, кто звонит, — верный признак, что звонок срочный.

— Мне бы хотелось поговорить с вами, комиссар. — Употребление звания вместо имени подчеркивало важность звонка.

Брунетти сказал, что сию минуту спустится в кабинет вице-квесторе. Набор настроений у Патты был ограничен, каждое было легко понять, и нынешнее настроение было из тех, к которым следует отнестись со всем вниманием.

Он нашел своего начальника сидящим за пустым столом со сложенными перед собой руками. Обычно Патта пытался создать видимость напряженной работы, даже если перед ним лежала всего лишь пустая папка. Сегодня перед ним не лежало ничего, в наличии было только серьезное, можно даже сказать, торжественное лицо и пара сложенных рук. Пряный запах какого-то семейного одеколона исходил от Патты, чье лицо в это утро, казалось, было скорее смазано маслом, чем выбрито. Брунетти подошел к столу и стал перед ним, размышляя, сколько времени Патта будет молчать, — средство, к которому вице-квесторе нередко прибегал, когда хотел подчеркнуть важность того, что намеревался сказать.