будущего не захочет искать, — посерьезнев, пояснил дед Овтай.
Я нервно сглотнула, вспоминая реку забвения Лету, испробовав вод которой, души умерших уже не могли вернуться назад, а старый ведун продолжил свои наставления.
— На волшебном озере тоже поосторожнее, с русалками лучше разговоров не заводите. Защекочут до смерти. Дива тоже не слушайте. Орет дурным голосом, а мозги-то — птичьи! От кота-баюна и то больше толку. С сестрицами-ведовицами из Медного, Серебряного и Золотого царств тоже ухо востро держите. Хитры больно, себе на уме, да в сторону Темной Нави глядят чаще, чем надо. Все злата-серебра им мало. Совет они могут, конечно, дать дельный, но слишком дорого берут. Надо знать, как спрашивать, и, главное, не продешевить.
— С сестрицами как-нибудь разберемся, — заверил деда Левушка. — Их можно, если что, обхитрить, подкупить или припугнуть. Ты лучше дорогу до их теремов объясни.
— А что тут объяснять? — удивился дед. — Как Молочную реку перейдете, так клубочек кинете. Дальше сами знаете. Куда покатится, туда дорогу и держите.
— Какой клубочек? — непослушными губами спросила я, непроизвольно потянувшись к лежавшему под лавкой рюкзаку.
— Да тот самый, который ты давеча в свою торбу вместе с каким-то ненужным хламом положила, — как о чем-то само собой разумеющемся пояснил дед.
Иван оторопело глянул на мой моток ниток, а Левушка только с улыбкой покачал головой, подмигнув другу, мол, я же говорил. Впрочем, через миг лицо его вновь посерьезнело. Он поднялся и с поясным поклоном повернулся к деду Овтаю.
— Спасибо за ласку, за хлеб за соль, за добрые советы.
— Что ж про путь через Калинов мост не спрашиваешь? — испытующе и едва не с болью спросил старик.
— А что толку? — пожал плечами Левушка. — Знаю, что там за рекой Смородиной только духов-помощников надо кликать, которых у меня нет, — добавил он виновато и тихо.
— Духи сами собой не появятся, — согласился старый ведун. — Их только поймать или приручить можно. Для этого тебе дудочка-нуделка моя дана. Сумеешь ею разумно воспользоваться да силы рассчитать — и духов обретешь, и Кощееву невесту спасешь, и друзей своих из Нави живыми выведешь. Ты на них не смотри, что посвящения ведовского не проходили. Оно им и не надобно. У них своя сила есть. Ей, — он указал на меня, — от рождения дана. Ему — сделал жест в сторону Ивана, — перепало от выползня, когда замки сдуру открыл. Ну а если совсем никак, проси заступничества у духа-прародителя. Он не откажет и платы не возьмет. Только в человечий образ не забудь, как потом вернуться.
На прощание дед вручил нам серебряные обереги, которые — мне это, оказывается, не приснилось, — нынешней ночью выковал. Ивану — наборный пояс и нож, украшенный громовым колесом. Мне — венчик с парой височных колец в виде птиц и браслеты с бубенцами, звенящие при каждом шаге. Давно о таких мечтала, да только все подходящие под концертный костюм не находила. Сейчас венец непривычно холодил лоб, а обручья сгодились закрепить слишком длинные рукава. Хотя дед позволил нам переодеться в свое, посконные рубахи с оберегающим орнаментом, пущенным по вороту и рукавам, велел не снимать, носить до конца пути в качестве исподнего, как Василисину исцельницу. Левушку дед нарядил еще и в безрукавку из медвежьей шкуры, подпоясанную сыромятным ремнем с оберегами верхнего и нижнего мира, на котором тоже висел характерной формы нож с рукоятью, украшенной знаком Велеса.
— Постарайся, внучек, вернуться живым, — проникновенно попросил Левушку дед Овтай, и мне даже показалось, что его залепленные бельмами глаза на какое-то время обрели способность видеть. — И птичку свою певчую выведи. Ты ведь знаешь, что остался последним в нашем роду. Единственным, кому моя дудочка без испытаний далась. Отпусти меня. Устал я сотню лет границу охранять. Пора и на покой. А Сураю, Кочемасу и Атямасу непутевым моего благословления не передавай. Нет его и не будет!
Дед Овтай проводил нас до калитки и долго смотрел вслед, пока его изба не скрылась под густым косматым пологом леса, ведущего к Молочной реке.
Хотя в нашем мире заканчивалась весна, сбросившая с майскими грозами яблоневую пенную фату и принаряжавшаяся в пестрые цвета лета, на этой стороне царила осень. Нарядные терема лип и ажурные березовые чертоги, казалось, увенчались золотыми куполами. Гроздья рябины и россыпь ягод в малиннике горели кумачовыми вставками покосной рубахи, пестрели нарядными лентами орловского или курского кокошника. Пугливые осины напоминали рощицу денежных деревьев с китайского развала, а могучие дубы сияли начищенной медью, словно готовясь исполнить «Шум леса» или «Полет валькирий».
Хотя я примерно догадывалась о причине так внезапно произошедшей смены сезонов, я свои предположения держала при себе. Иван же откровенно недоумевал, засыпав вопросами притихшего, задумчивого Левушку.
— Если ты о временах года толкуешь, — не сразу разобрав, о чем у него пытаются допроситься, рассеянно пояснил Лель, — то они различаются между собой только в нашем мире в Яви, где время движется вперед, балансируя между будущим и прошлым. В тонких мирах все иначе. За вечной весной и непрекращающимся летом надо отправляться в Правь, на небеса, в мир грядущего, куда есть доступ только праведникам и птицам. Мы же сейчас вступаем в Славь, а эта часть Исподнего мира связана с прошлым, уходящим и невозвратным. Но здесь еще покой и свет, потому тут деревья отягощены плодами, а золотая листва никогда не опадает.
— А в Нави, куда мы отправляемся, тогда, получается, зима, — испуганно пискнула я, с тоской вспоминая мамины наставления о теплых вещах, которые я поленилась тащить, захватив с собой лишь легкий свитер.
Левушке дед Овтай хотя бы медвежью безрукавку дал, а Иван и того не имел, если не считать за теплую одежду спальник. Лель, однако, меня поспешил то ли успокоить, то ли совсем напугать.
— Навь — это самая темная часть нижнего мира, почитай, черная дыра, где из-за горизонта событий сбиваются координаты пространства и времени, отсутствует привычный порядок вещей.
— И за пределы гравитационного радиуса нельзя вырваться, — сдвинув брови, мрачно добавил Иван.
— Пока никто просто не пробовал, — возразил ему Левушка. — А вот из Нави очень даже вырывались. Только не всегда надежно запечатывали за собой проход. Этому путешествию половина героических сказаний и все волшебные сказки посвящены. Дед Овтай тоже там бывал и говорит, что там все воспринимается иначе: холод жжет, огонь не согревает, и единственная истина — это смерть.
— Почему ты называешь его дедом? — поинтересовался Иван, рассеянно пробуя на вкус ягоды дикой малины.
Вроде бы на местные плоды запреты не распространялись, да и Левушка нам подавал пример, набрав и