Читать интересную книгу Глобальное политическое прогнозирование - Александр Панарин

Дух предельного релятивизма и скептического уныния на одной стороне, Люциферова гордыня новых сверхчеловеков — на другой — таковы нигилистические крайности позднего модерна. Не случайно новейшая модернизация, охватившая страны "второго мира", формирует людей двух формаций: на одной стороне — неспособных выдерживать пронзительный холод секуляризированного мира беглецов-эскапистов, уходящих в наркотики или в "виртуальную реальность", на другой — суперменов великой криминальной революции, превращающих общество в джунгли.

Это предельное истощение культуры и морали — человеческой среды в собственном смысле сочетается с предельным истощением природной среды — основы нашей жизни. Не свидетельствует ли это самым наглядным образом о том, что фаза западного модерна истекает, что прометеев человек в нетерпении своей гордыни покорителя и завоевателя мира до срока промотал отпущенное ему историческое время? Вместо положенных 1000 лет (обычное время фазы большого цикла) он "управился" за половину этого срока.

Тупики и "пределы роста", причем не только экологические, но и антропологические, связанные с иссяканием прометеева энтузиазма и вырождением страдающего за всех "похитителя огня" в вороватого и вероломного "приватизатора", устраивающего свои дела за спиной остальных, свидетельствуют об иссякании западной фазы мирового цикла. Есть ли у западной цивилизации духовные резервы для смены самой прометеевой парадигмы существования, выраженной в знаменитой фразе одного из корифеев модерна — "знание есть власть"? Миропотрясательный эффект знания-власти связан с тем, что инструментальная наука подменяет процесс постижения (понимания) мира процессом утилитарного овладения (присвоения). Весь секрет западного индустриального рывка как раз и связан с тем, что инструментальная наука дает средства утилитарного овладения прежде познания. В христианской картине мира знание есть любовь-сопереживание окружающего мира как насыщенного смыслом и пронизанного благодатью. Западный человек эпохи модерна сначала принизил мир, представив космос в виде механического конгломерата мертвых тел, и на основе этого получил карт-бланш осуществлять свои процедуры потрошения "кладовых природы".

Вся наука западного модерна основана на редукционистских процедурах сведения высшего к низшему. Чем последовательнее осуществляется такая процедура, тем успешнее продвигается прометеев человек к идеалу точного экспериментально-математического знания. Основной парадокс поджидал его там, где был осуществлен прорыв от точного естествознания к точному обществоведению, давшему "великие учения" современности: марксизм, фрейдизм и либертаризм. Сутью этих учений стало принижение самого человека — в результате редукционистских процедур научного заподазривания мы получили вместо морально ответственного, духовно ориентированного субъекта подлого раба низменных экономических или сексуальных инстинктов.

Круг модерна, кажется, замкнулся: предельная прометеева гордыня обернулась предельным самоуничижением и самоотрицанием. Это самоотрицание — факт не только морально-метафизического плана; он может в самом скором времени обрести прямые политические последствия. Предельное обесценение и самообесценение человека способно сегодня облегчить сползание к практикам геноцида, заказ на который, кажется, уже созрел у тех, кто осознал, что ресурсов планеты на всех не хватит.

Поэтому наш духовный запрос Востоку — это не культурологическая экзальтация людей, пресыщенных западным модерном и ищущих экзотики. Речь идет о жизненно важном: можно ли еще спасти духовно опустошенный мир, катящийся в бездну социал-дарвинизма и геноцида, и каковы планетарные культурные резервы такого спасения? Если западные вершители дел мира устремляют свои взоры на Восток в поисках неистраченных (ими же) природных и экологических ресурсов, то те, кого не устраивает эта хищническая модель мироустройства, обращаются к Востоку в поисках нерастраченных духовных резервов. Восток внутренне достаточно разделен; но, может быть, каждая из обособившихся традиций Востока содержит свою альтернативу хищническому модерну, и в этом все они вместе содержат основу нового консенсуса человечества, ощутившего тупики технической цивилизации.

Задача глобальной прогностики — выявить альтернативный потенциал великих восточных традиций, объективно уже затребованный человечеством, и попытаться открыть те инварианты или универсалии восточного опыта, которые позволяют выстроить идентичность Востока как такового — инициатора глобальной духовной реформы. Восток, рассыпанный в мозаику экзотических учений и традиций, вряд ли может открыть новую фазу всемирно-исторического цикла. Убедительность восточной альтернативы — и по критериям культуры, и по критериям политики — зависит именно от того, удастся ли создать общий язык нового восточного синтеза, восточной альтернативы в целом. Речь идет о "менделеевской таблице" восточной панорамы культур, периодической системе элементов восточного опыта, которая может стать основой альтернативных практик и технологий

Перейдем теперь к предварительному анализу другой дихотомии — "Север — Юг".

3.3. Прогностическая модель Север — Юг

В культурологическом отношении эта модель выглядит крайне обедненной по сравнению с предыдущей. Само понятие "Юг" здесь лишено того духовного очарования и тех обещаний, которые содержатся в понятии "Восток". С точки зрения Запада, "Юг" — просто синоним крайней отсталости, бедности, неустроенности. В некотором смысле понятие "Юг" — это конструкция высокомерного западного разума, готовящегося управлять миром и для этого принижающего его статус посредством культурно пустого образа.

"Север — Юг" — это плоскостная линия, лишенная качественных критериев и оставляющая лишь количественные оценки, относящиеся к уровню технико-экономической развитости, при которых отсталость "Юга" не компенсируется какими бы то ни было аргументами внеэкономического свойства. В пределах этой дихотомии "Юг" — пустое место, вакуум или "черная дыра" современного мира. При этом, как предупреждают некоторые аналитики, эта "дыра" содержит поистине инфернальные потенции: она способна расширяться и втягивать в себя все новые страны и континенты, отбирая их у цивилизации и вовлекая в антицивилизацию { Неклесса А. И. Постсовременный мир в новой системе координат. // Восток, 1997, № 2. } . Здесь мы находим новые антиномии процесса вестернизации: он демонстрирует эффективность в разрушении нормативной культурной базы незападных стран, но одновременно — бессилен дать полноценную замену разрушенному в лице новых норм.

Между разрушительными и созидательными возможностями вестернизации образуется расширяющийся зазор, или щель, в которую рискует провалиться мир. Истинным продуктом вестернизации в большинстве случаев является не современная "адаптированная личность", а социальный, экономический и духовный маргинал, живущий вне каких бы то ни было норм. Эта материальная и духовная пауперизация Юга одновременно выступает и как культурная экспроприация Востока, ибо те регионы и анклавы Востока, которые очутились в духовно опустошенном пространстве "глубокого Юга", вряд ли имеют шансы подняться, опершись на великую восточную традицию,— она теперь как же далека от них, как и обещанная западная.

Не способна ли эта воронка "глубокого Юга" — глубокого в смысле глубины падения — поглотить земную цивилизацию вообще? Запад уже, кажется, сформировал свою защитную стратегию, которая сводится к воздвижению санитарного кордона, защищающего благополучный Север от наплыва "нового варварства". Своеобразная стратегия: сначала в ходе самоуверенных колониальных экспроприации, материальных и духовных, плодить варваров, а затем защищаться от них барьерами и новой гонкой вооружений.

Есть ли у человечества в резерве другой ответ на проблемы "Юга"? Думается, такой ответ содержится в опыте христианства. Эллинизм и позднеримская эпоха создали своего рода прецедент всемирной вестернизации: античное вторжение в мир других культур создавало на уровне привилегированного меньшинства рафинированных стилизаторов античного "модерна", на уровне большинства — опустившихся и духовно опустошенных пауперов. А на вершине мира, в качестве заправил, стояли римские господа — адепты принципа силы, социал-дарвинисты и расисты, убежденные в "недочеловеческом" статусе всех остальных. Перед человечеством встала проблема, которую нельзя было разрешить средствами просвещения, ибо просвещение, лишенное нравственной основы, стало плодить циников и скептиков (в современном смысле слова), но не людей высокого духовного подвига.

Христианство перевернуло перспективу: оно не просто обнадежило людей "глубокого Юга" того времени, пауперов и изгоев, но дало им обетование в качестве носителей духовного первородства, удостоенных "наследовать землю". Само собой разумеется, что такое обетование не могло быть дано в логике обычного светского просвещения: ведь речь шла не только о материально обездоленных, но и духовно выпавших из всех культурных традиций. Христос пошел на великую метафизическую жертву, разделив Дух и Знание, Добро и Красоту, для того чтобы вопреки логике Просвещения отдать господам мира сего языческое знание и языческую красоту, но первородство духовности и нравственности оставить за "нищими духом". Языческий мир не знает таких парадоксов. Он рассуждает в логике естественного отбора и естественных соотношений: имеющие наилучшие стартовые условия имеют и наилучшие шансы на будущее, а те, у которых стартовые условия наихудшие, будущего вообще не имеют. Сюда, по-видимому, добавляется и логика базисно-надстроечного детерминизма: преимущества материальные и преимущества духовные образуют единый взаимозависимый ряд, давая в результате целостный образ героя — господина мира.