— Почему моя жена предпочла другого? Почему бросила меня? Почему я не любил ее достаточно сильно, не дал и не пообещал ей достаточно много, чтобы она осталась? Титула и богатств, которые она не смогла бы потратить за всю свою жизнь, оказалось мало, чтобы удержать се рядом с мужем. Вы об этом хотели меня спросить?
Прошло мгновение, другое.
— Нет, не об этом.
Она потрогала кончик листика, он был коричневым, непонятно почему: листик казался здоровым и жизнеспособным.
— О чем же тогда?
Мэри-Кейт подняла на него глаза, в которых застенчивость боролась с отвагой.
— Вы поцелуете меня?
Глава 18
— Вы поцелуете меня?
Она в самом деле так хорошо владеет собой? Или румянец на ее щеках говорит об истинных чувствах?
— Мой муж никогда не целовал меня. Не так, как, мне кажется, это должно быть. А больше меня не касался ни один мужчина.
Она с такой неохотой произнесла эти слова, что они прозвучали правдой. Он не хотел правды, не хотел видеть, как ее щеки медленно заливает румянец. Он не хотел узнать ее так, как предлагала себя она, — для наслаждения. Рыжеволосая нимфа с душой распутницы и несносностью амура.
Если бы ее голос так не дрожал, не говорил о неведении девственности, о первом пробуждении девушки, о невинности весны. Ей следовало бы, если уж она так хочет, исполнять роль дамы полусвета — распутной, опытной и сгорающей от желания.
А она бросает ему вызов: поиграй со мной. Искушение, против которого не устоит и святой. Скользкий путь таит опасность, того и гляди — упадешь. Все глубже и глубже — куда? В пропасть смятения, из которой никогда не выбраться.
Кто она? Пришедшая из древности нимфа, подруга, соблазнительница или что-то еще более неуловимое? Смело высказывающаяся женщина с глазами, полными желания, которая хочет играть страстями ради них самих, испробовать поцелуй и узнать его силу?
Он глупец, если думал, что она так проста. Тем не менее он подошел ближе, влекомый ее запахом, исходящим от нее покоем. Она стоит и ждет его решения. Нет? Ответ взрослого человека, мудрый, сдержанный, пристойный. Да? Ответ ребенка, обещание наслаждения, пусть даже и минутного, неблагоразумного, слегка порочного.
Он улыбнулся и пытливо посмотрел на нее. Мэри-Кейт даже не двинулась с места.
— Значит, хотите поставить опыт на мне?
Сент-Джон протянул палец и дотронулся до ее губы. Усмехнулся, увидев, что она снова вспыхнула, наполнившись теплом его взгляда, который и отталкивал, и манил.
Он наклонился к ней, почти коснувшись губами ее губ, но отодвинувшись на расстояние дыхания. Нежно очертил пальцами ее подбородок, провел по шее вниз и вернулся назад, тронув мочку уха.
— Алиса рассказала вам, как легко меня можно совратить?
Она непонимающе смотрела на него. Только величайшая актриса могла изобразить такое смущение.
— Я, признаюсь, изменял жене, Мэри-Кейт, — лениво проговорил Сент-Джон, перебирая пряди волос над ее виском.
Интересный цвет, яркий и богатый, как первый проблеск утренней зари.
— Но я сделал это только тогда, когда она отдала предпочтение чужой постели, — прошептал он.
Как манит его эта совершенная кожа, мягкая, нежная.
— И то не сразу. Разве такое уж преступление, если вы окажетесь в моей постели, Мэри-Кейт?
— Я хочу только поцелуя.
Тихий всплеск слов. Он сжал ее голову, запустив пальцы в густую массу волос. Одна за другой выпали шпильки, и пряди рассыпались по плечам, подчиняясь настойчивым пальцам.
— Но, Мэри-Кейт, глазурь не заменит пирога.
В запертой комнате в конце восточного коридора, рядом с кухней, находилась комната пряностей, где хранились специи для приготовления пищи. Кориандр, тмин, кардамон, черный перец, паприка — все было аккуратно разложено в снабженные этикетками стеклянные банки. Бок о бок стояли там молотый перец чили, порошок карри, куркума, мускатный орех, корица, имбирь, гвоздика Валюта империи Сент-Джона.
А от Мэри-Кейт исходил тончайший аромат, принадлежащий женщине нежной, желанной, неуловимый, будоражащий, таинственный запах. Он вдохнул его, победитель, чувствующий себя побежденным ее молчанием и напряженным ожиданием.
Она не сводила с него широко раскрытых глаз. От ее взгляда его тело запылало. Словно она мысленно поцеловала его своими мягкими полными губами, словно соприкоснулись их языки, и его рот накрыл ее губы жадным, голодным поцелуем.
А ведь он еще не дотронулся до нее. — Алиса послала вас в качестве утешения, Мэри-Кейт? Возмещение за украденное у меня доброе имя? Мне оставить вас себе вместо моей неверной жены? — уже не в первый раз спросил он.
Она не успела ответить, потому что его губы тихо соединились с ее губами. Сокровенное движение узнавания. Возможно, так жрец в последний раз прикасается к своей жертве, прежде чем нанести роковой удар. У нее был вкус гвоздики и Мэри-Кейт.
Мягкие и чуть влажные губы, как будто пробуешь самый запретный плод. Вряд ли достаточно одного прикосновения языком. Ему захотелось впиться в нее так, чтобы завтра утром, проснувшись, она ощутила на губах его вкус.
Приподняв ее лицо, он отдал его, словно жертву, своему горячему языку. Губы Мэри-Кейт сразу же открылись ему навстречу, покоряясь его натиску.
Она издала тихий звук, выражая удовольствие, словно попробовала что-то необыкновенно вкусное, — засахаренные фрукты, вишни в сиропе или заморские сласти. Арчер улыбнулся бы этому звуку, если б не стремился, уже с меньшей осторожностью и с большей жадностью, пробовать ее дальше. Она распалила его до крайности. Девственница она или нет? Он ничего не знал и не хотел знать.
Он познавал ее так, как узнают друг друга любовники: по вкусу губ, по изгибу рта, по мягкой коже и гладкой эмали зубов. Он познавал ее, как собственный разум. Запоминал ее рот, губы, дыхание так, чтобы она стала частью его.
Наконец он оторвался, чуть отодвинулся и провел языком по ее губам, будто остужая их. Она всхлипнула, слабо протестуя. Он закрыл глаза и прижал ее голову к своей груди.
Возбуждение причиняло ему боль, одновременно приятную и требующую разрешения. Кровь пульсировала, откликаясь на этот зов, дыхание вспарывало грудь, каждый мускул готовился к проникновению. Он не животное, не существо, наделенное примитивными желаниями и лишенное разума, но сейчас говорили только чувства, инстинкт, древний, как человечество, требовал, чтобы он соединился с нею, разжал притиснутые к его груди кулаки и положил ее ладони на свою обнаженную грудь. Она вопьется в него ногтями, он оставит ей отметины своим ртом. Она будет теплой, влажной и зовущей… лоно, ожидающее семени, от которого мечтает освободиться его тело. Он отступил, отошел от нее.