— Я непременно напишу тебе, как только это случится, — пообещал мне Джаспер.
— Да, напиши, — кивнула я, — и еще напиши, когда он станет есть мясо. Он растет, не может же он всю жизнь питаться одной кашей.
— Буду писать тебе обо всем. И непременно буду сообщать тебе о каждом новом прорезавшемся зубике.
Я потянула Джаспера за руку, и он повернулся ко мне.
— Послушай, если он заболеет, — прошептала я, — тебе, конечно, посоветуют ничего не писать мне, не тревожить меня понапрасну. Только я все равно буду тревожиться, если не буду знать, здоров он или болен. Поклянись, что сразу же известишь меня, если Генри хоть немного заболеет или если с ним случится какая-нибудь беда.
— Клянусь, — отозвался Джаспер. — Не беспокойся. Я все сделаю, чтобы он был здоров и вне опасности.
Мы посмотрели на детскую кроватку. Генри стоял в ней, крепко держась за высокие перила, и лучезарно нам улыбался. За его кроваткой было небольшое зарешеченное окошко, и на мгновение в стекле передо мной мелькнуло наше с Джаспером отражение. Мне вот-вот должно было исполниться пятнадцать, Джасперу — двадцать семь. Отражаясь в темном окне, как в зеркале, мы выглядели словно молодые родители этого чудесного малыша, словно красивая семейная пара…
— Я обязательно навещу его, как только мне позволят, — с отчаянием произнесла я.
Мой маленький Генри не понимал, конечно, что я пришла с ним попрощаться, и все тянулся ко мне, требуя взять его на ручки.
— Я буду делиться с тобой всеми подробностями его жизни каждый раз, как буду приезжать в Англию, — заверил Джаспер.
Он наклонился и вынул мальчика из кроватки; Генри тут же прильнул к нему, прижался щечкой к его шее. Чуть отступив, я смотрела на них обоих, пытаясь запечатлеть в памяти эту картину — мой сын на руках у своего опекуна — и представлять ее, когда, закрыв глаза, стану за них молиться. Я знала, что так и будет, знала, что в течение всего остального дня и по ночам, когда я буду лежать без сна, страстно мечтая увидеть их обоих наяву, сердце мое будет мучительно ныть от тоски по ним.
— Не спускайся во двор, — со слезами на глазах попросила я Джаспера, — не надо меня провожать. Скажу, что ты кому-то срочно понадобился по делу. Мне этого не вынести.
Его лицо застыло от внутреннего напряжения. Он посмотрел на меня и сурово заявил:
— Конечно же я спущусь и сына твоего возьму. Было бы в высшей степени странно, если бы я, твой деверь и опекун твоего сына, не вышел с тобой проститься. Теперь ты снова вступаешь в брак, Маргарита, и должна заботиться о том, как выглядишь в глазах света и своего будущего мужа.
— Полагаешь, сегодня мне небезразлично, как я выгляжу в его глазах? — возмутилась я. — Сегодня, когда я должна расстаться с тобой, когда я должна расстаться со своим маленьким сыном? Ты считаешь, мне не все равно, что он подумает обо мне? У меня ведь сердце разрывается!
Но Джаспер был непоколебим.
— И сегодня, и во все последующие дни ты должна вести себя очень осторожно и всегда учитывать его мнение. Отныне он будет распоряжаться всем твоим имуществом и всеми твоими землями. Твое доброе имя поручено его заботам; и именно ему предстоит решать вопрос о наследстве твоего сына. Если ты не сможешь быть для него любящей женой… — Джаспер поднял руку, не давая мне возразить, — то хотя бы веди себя так, чтобы ему не в чем было тебя упрекнуть. Его семья одна из знатнейших в нашей стране. Он унаследует огромное состояние. Если он умрет, какая-то часть этого наследства достанется тебе. Постарайся быть для него такой супругой, на которую он ни в чем не сможет пожаловаться, Маргарита. Это самый лучший совет, какой я могу дать. Ты станешь его женой, а значит — его служанкой, его собственностью. А он станет твоим господином. И тебе же будет лучше, если он всегда будет тобой доволен.
Я не приблизилась к Джасперу ни на шаг, не прикоснулась к нему. После того случая за обедом, когда я невольно накрыла рукой его ладонь, а он поспешно ее отдернул, я больше никогда до него не дотрагивалась. Может, я и была всего лишь четырнадцатилетней девчонкой, но у меня имелась своя гордость. И потом, некоторые вещи, как известно, значат так много, что их невозможно выразить словами.
— По крайней мере, позволь мне хоть сейчас честно признаться: я не хочу выходить замуж за Стаффорда и покидать замок, — ровным тоном промолвила я.
Глядя на меня поверх круглой головенки моего сына, Джаспер улыбнулся, но глаза его потемнели от боли.
— Знаю, — кивнул он. — Я тоже могу тебе признаться: душа моя наполнится тоской, когда ты уедешь. Я буду очень скучать по тебе.
— Но ведь ты любишь меня как сестру!
Я была упряма и словно бросала ему вызов, пыталась вывести на эмоции.
Джаспер отошел в сторону, потом встал на прежнее место. Генри вертелся у него на руках и все тянулся ко мне, считая, что все происходящее — просто игра. Теперь Джаспер находился всего в полушаге от меня, так близко, что я чувствовала на щеке его теплое дыхание, так близко, что мне достаточно было повернуться — и я бы оказалась в его объятиях. Если бы я осмелилась повернуться.
— Ты прекрасно понимаешь, что сейчас я ничего не могу ответить, — сдавленным голосом произнес он. — Через неделю ты станешь леди Стаффорд. Но, уехав отсюда, помни: я буду думать о тебе каждый раз, беря на руки твоего сына, каждый раз, опускаясь на колени для молитвы, каждый раз, приказывая привести своего коня. Каждый час и каждый день я буду думать о тебе. Есть слова, которые, блюдя свою честь, не могут сказать друг другу граф Пембрук и леди Стаффорд, так что я оставлю их при себе. А тебе придется удовлетвориться тем, что уже сказано.
Резким движением я вытерла глаза и обнаружила, что мои руки мокрые от слез.
— Но ты же так ничего и не сказал мне! — воскликнула я в сердитом отчаянии. — Ничего по сравнению с тем, что могла бы я сказать тебе! И совсем не то, что я желала бы от тебя услышать!
— Так надо, Маргарита. Зато теперь тебе не в чем будет каяться ни мужу, ни священнику на исповеди. Как, впрочем, и мне. — Джаспер помолчал. — А теперь идем.
Я первой спустилась во двор, где уже ждали лошади. Мой жених тяжело спрыгнул на землю и, подсадив меня в седло, шепотом заметил, что путь дальний и что вскоре мне, возможно, захочется пересесть на седельную подушку или же на носилки; и я в очередной раз сообщила ему, что неплохо умею ездить верхом, что мне это нравится, что мой конь Артур, которого Джаспер подарил мне на свадьбу, чрезвычайно надежен и я готова хоть весь день провести в седле.
Наша вооруженная охрана, вскочив на коней, выстроилась в ряд и склонила знамена перед графом Пембруком, который держал на руках маленького графа Ричмонда, моего сына. Сэр Генри тоже отсалютовал ему, довольно, впрочем, небрежно. Несколько секунд мы с Джаспером неотрывно смотрели друг на друга, затем я тронула поводья и поскакала прочь от Пембрука, прочь от этого замка и его владельца, и даже не стала оборачиваться и выяснять, смотрит ли Джаспер мне вслед: я и так знала, что смотрит.