«…В одну минуту погибла сильная, крепкая жизнь, полная гения, светлая надеждами, – писал В. А. Жуковский Сергею Львовичу Пушкину. – Не говорю о тебе, бедный дряхлый отец; не говорю об нас, горюющих друзьях его. Россия лишилась своего люЬимого национального поэта. Он пропал для нее в ту минуту, когда его созревание совершалось… У кого из русских с его смертью не оторвалось что-то родное от сердца?…»
Приведу еще один яркий образец подобного письма. Александр Карамзин – брату Андрею в Париж: «…Говорили, что Пушкин умер уже давно для поэзии… в последних же произведениях его поражает особенно могучая зрелость таланта; сила выражений и обилие великих глубоких мыслей, высказанных с прекрасной, свойственной ему простотою; читая их, поневоле дрожь пробегает, и на каждом стихе задумываешься и чуешь гения. В целой поэме не встречается ни одного лишнего, малоговорящего стиха!.. Плачь, мое бедное отечество! Не скоро родишь ты такого сына! На рождении Пушкина ты истощилось!..»
В огромном числе списков распространялось лермонтовское стихотворение, в котором был не только плач по поэту, но и гражданское негодование и требование возмездия.
Николай I моментально отреагировал на этот призыв и без оглядки на «божий суд» учинил свой, царский. Уже 25 февраля было велено «Лейб-гвардии гусарского полка корнета Лермонтова… перевести тем же чином в Нижегородский драгунский полк, а губернского секретаря Раевского[26] выдержать под арестом в течение одного месяца, а потом отправить в Олонецкую губернию для употребления на службу по усмотрению тамошнего гражданского губернатора».
* * *
Законный наследник Пушкина, М. Ю. Лермонтов повторил его путь: от ссылки – к смерти на дуэли и – к бессмертию. Стихотворение, за которое он заплатил столь дорогой ценой, открыло многим глаза на истинных виновников трагической гибели Поэта.
«Трагическая смерть Пушкина, – вспоминал И. И. Панаев, – пробудила Петербург от апатии… Все классы петербургского народонаселения, даже люди безграмотные, считали как бы своим долгом поклониться телу поэта. Это было уже похоже на народную манифестацию, на очнувшееся вдруг общественное мнение».
По самым скромным подсчетам перед гробом Пушкина прошло несколько десятков тысяч людей. «На похоронах Пушкина и в предсмертные дни его был весь город», – пометил Вяземский в своей записной книжке.
Толпы народа запрудили улицы, по которым должна была двигаться похоронная процессия. С момента декабрьского восстания Петербург не видел такого многолюдья. Во «всеподданнейшем отчете» корпуса жандармов за 1837 год настроение общественных масс запротоколировано следующим образом: «Собрание посетителей при теле было необыкновенное; отпевание намеревались делать торжественное, многие располагали следовать за гробом до самого места погребения в Псковской губернии; наконец, дошли слухи, что будто в самом Пскове предполагалось выпрячь лошадей и везти гроб людьми, приготовив к этому жителей Пскова. Мудрено было решить, не относились ли все эти почести более к Пушкину-либералу, нежели к Пушкину-поэту…»
Но Николай еще не забыл унизительных минут страха, пережитого им 12 лет назад. Опасаясь антиправительственных выступлений, он скомкал прощание с поэтом. И не просто скомкал, а запутал и облек в тайну всю похоронную церемонию.
Назначенный для отпевания Исаакиевский собор, о чем уже были разосланы извещения, неожиданно заменили на небольшую церковь Конюшенного ведомства, а вместо торжественного выноса тела гроб перенесли в поспешности ночью.
В том же жандармском отчете об этом говорится без обиняков: «…имея в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное, как бы народное изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либералов, высшее наблюдение признало своей обязанностью мерами негласности устранить все почести, что и было исполнено».
Дом на Мойке оккупировали переодетые жандармы. На улице и в близлежащих дворах были выставлены солдатские пикеты.
«В минуту выноса, на который собрались не более десяти друзей Пушкина, – писал Бенкендорфу жестоко обиженный Жуковский, – жандармы наполнили ту горницу, где молились о умершем, нас оцепили, и мы, так сказать, под стражею проводили тело до церкви…»
Старшая дочь H. M. Карамзина Софья Николаевна, искренне оплакивавшая Пушкина, так описала брату Андрею обстановку панихиды (я снова цитирую бесценную «Тагильскую находку»):
«…В понедельник были похороны, то есть отпевание. Собралась огромная толпа, все хотели присутствовать, целые департаменты просили разрешения не работать в этот день, чтобы иметь возможность пойти на панихиду, пришла вся академия, артисты, студенты университета, все русские актеры. Церковь на Конюшенной невелика, поэтому впускали только тех, у кого были билеты, иными словами, исключительно высшее общество и дипломатический корпус, который явился в полном составе (один дипломат даже сказал: я только здесь первый раз узнаю, что такое был Пушкин для России. До этого мы его встречали, разговаривали с ним, и никто из вас (он обращался к даме) не сказал нам, что он ваша национальная гордость). Площадь перед церковью была запружена народом, и, когда открыли двери после службы, все толпой устремились в церковь: спорили, толкались, чтобы пробиться к гробу и нести его в подвал, где он должен оставаться, пока не отвезут его в деревню Один молодой человек, очень хорошо одетый, умолял Пьера (Мещерского) разрешить ему только прикоснуться рукою к гробу; тогда Пьер уступил ему свое место, и юноша благодарил его со слезами на глазах…»
Памятник на могиле А. С. Пушкина
Чтобы остановить нескончаемый людской поток, гроб сразу же спрятали под замок в церковном подвале. Но на этом «меры предосторожности» не кончились: прах поэта увозили из столицы тоже ночью, тайком, с непристойной поспешностью в сопровождении жандармского офицера. Александру Ивановичу Тургеневу, единственному из друзей поэта, было дозволено проводить его в последний путь. Впрочем, в траурном поезде был еще один близкий А. С. Пушкину человек – Никита Тимофеевич Козлов, его «дядька», не пожелавший расставаться с останками своего барина до самой могилы. Очевидец вспоминал о переживаниях Н. Т. Козлова: «Смотреть было даже больно, как убивался. Привязан был к покойному, очень привязан. Не отходил почти от гроба: не ест, не пьет…»
Спешили. Нещадно погоняли лошадей (за Псковом под гробом пала лошадь). А впереди мчался царский курьер с депешей «о невстрече», как определил ее смысл А. И. Тургенев.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});