В этой компании я увидел девушку лет двадцати удивительной красоты — наверняка актрису или модель. Она была безвкусно одета в белую мужскую рубашку и бикини.
Резким контрастом по сравнению с этой девушкой выглядела обворожительная женщина лет под сорок, которая на нетвердых ногах выбралась из джипа. Макияж на лицо был наложен безупречно. Ее голову прикрывала копна рыжих волос, глаза были скрыты за дорогими солнечными очками в белой оправе, ноги обуты в сандалии на веревочной подошве, а через плечо переброшено пляжное полотенце с изображением Дональда Дака.
Теологос тяжело вздохнул. Мы переглянулись.
Мужчины гурьбой вошли в таверну, осмотрелись, увидели меня, и один из них закричал:
— Тома! Мелья сказала, что ты здесь!
Выпивка, еда и секс
Это оказались норвежцы. Двоих мужчин — обладателя квадратной челюсти фотографа Магнуса и угловатого высоченного Йенса, отец которого занимался строительством прогулочных судов, — я знал уже лет десять, еще с Миконоса. Двое других, на мотоциклах, были как-то связаны с европейским кинобизнесом, и эта связь довольно, кстати, запутанного свойства все равно приносила им достаточно денег, чтобы проводить два месяца в году на Патмосе.
Рыженькая, Лили, еще одна моя старая подруга, также имела какое-то отношение к киноиндустрии, но вот какое именно, никогда не удавалось выпытать. Создавалось впечатление, что у нее постоянно имеется куча свободного времени и она всегда старается держать с остальными людьми дистанцию. Когда мы познакомились и я задал ей обычный вопрос: «А что вы по жизни делаете?», она уставила на меня стекла солнцезащитных очков, улыбнулась и низким, как у Греты Гарбо, голосом ответила: «По возможности, как можно меньше».
Молоденькая блондиночка Анна, похоже, была последним из многочисленных и постоянно меняющихся увлечений Магнуса. Каждый раз, приезжая на отдых, он привозил с собой новую девушку, неизменно оказывающуюся моделью. Анна, в отличие от них, училась в магистратуре и собиралась стать юристом. Быть может, она и станет той самой единственной и неповторимой, которую искал Магнус.
— А где Даниэлла? — улыбнулась мне Лили.
— Дома, разбирает вещи и краски, — ответил я, — с детьми.
— Ах да, точно, — кивнула Лили, — у вас же их целых двое! Теперь вам никогда не знать свободы!
Мы сели за столик на террасе и взяли себе выпить. Первая выпивка за день. Мы с Магнусом и Йенсом занимались тем, что делали каждое лето, — освящали открытие нового сезона, и празднество обещало затянуться на весь день. Мы собирались всласть поболтать за пивом и рециной[8].
Происходящее являлось ритуалом, который при встрече старого друга проводит каждый достаточно поживший на каком-нибудь греческом острове. Если вы торчите здесь все лето и зиму, то считаетесь кем-то вроде хозяина, следовательно, не просто обязаны испытывать восторг при виде приехавшего друга, но и честь по чести отпраздновать его появление. Само собой разумеется, что к августу у вас уже серьезно начинает пошаливать печень, особенно если друзья приезжают каждую неделю. Нельзя сказать, что в сорок два года я себя ощущал дряхлой развалиной, но, памятуя о вчерашней Пятидесятнице, чувствовал, что уже вряд ли могу позволить себе гулять так, как в прежние времена. При этом я не мог так просто взять и отказать в праздничной встрече. По крайней мере, этим старым друзьям.
Я спросил о Мелье.
— Что у тебя с ней произошло? — поинтересовался Магнус.
— А она что рассказывает?
— Ничего. Только твердит, что не хочет говорить на эту тему.
Во всех подробностях я поведал о случившемся:
— Она считает, что мы с Теологосом специально сговорились, чтобы не брать ее в дело.
— И это правда?
— Нет, конечно!
Европейцы совсем не похожи на греков. Греки не верят, что им говорят правду. Они верят только в то, что мы американцы, впрочем, сейчас я даже в этом уже сомневаюсь.
— Не волнуйся, — успокоил меня Магнус, — она придет. Она всегда возвращается.
В этот раз все может сложиться иначе, решил я.
— А какую еду ты тут будешь готовить? — спросила Анна.
Я улыбнулся ей, будучи признательным за то, что она перевела разговор на другую тему. Несмотря на то что я понимал, что Мелья обиделась на меня совершенно незаслуженно, меня не оставляло ощущение, что я каким-то образом ее предал. Может, мне следовало пойти на принцип и позволить Теологосу сдать таверну кому-нибудь другому? Впрочем, кто сейчас верит в принципы?
Я с радостью принялся во всех подробностях описывать блюда в будущем меню, завершив красочный рассказ фразой:
— Я приступаю в следующий понедельник! Приводите всех, кого можете!
Повисло молчание.
— Мы не можем, — изрек Магнус.
— Почему?!
— Мы прилетели только на неделю, — ответил Йенс.
— Неделю назад, в пятницу, в Осло мы собрались все за стаканчиком… — сказал Гуннар.
— Мы впервые встретились с прошлого лета, — добавил Магнус.
— Мы немного выпили. Ну, знаешь, — осклабился Гельмут.
— Я и глазом не успела моргнуть, как уже сидела в самолете, направляющемся в Грецию! — промолвила Анна. — Просто невероятно! — Она взяла Магнуса под руку и улыбнулась ему, В ответ он похлопал ее по ладошке.
— В воскресенье нам надо улетать, — сказал он, — в понедельник нам всем на работу.
— Только не мне, — возразила Лили. — Я приду к тебе на открытие.
— Спасибо, — промямлил я.
— Мы еще приедем этим летом, — пообещал Магнус.
— Тома, — позвал меня Теологос, стоявший в дверях таверны. Он поманил меня, жестом предложив зайти внутрь.
Извинившись перед друзьями, я направился к нему.
Теологос отвел меня к кладовке возле кухни, где громоздились ящики и пустые бутылки:
— Я все подсчитал. Народ в воскресенье много выпил. Запасов меньше, чем я думал. На поездку мне надо пятнадцать тысяч. По рукам?
— Теолого…
— Вот мои расчеты.
Он протянул мне клочок серой бумажки, на которой греки выписывают чеки, если нет кассовых аппаратов. С обеих сторон он был покрыт цифрами и каракулями на греческом. Греческие буквы, написанные от руки, бывают совершенно не похожи на печатные. Сейчас был именно такой случай. С тем же успехом Теологос мог написать и по-арабски.
Я посмотрел на эту малопонятную кашу из букв и цифр. На бумажке внятно читалась лишь одна сумма-итог, для удобства обведенная в кружочек, — тридцать тысяч драхм. Я ничего не сказал.
— Тебе совсем не обязательно платить все сразу, — продолжил Теологос. — Десять тысяч у тебя есть?