Читать интересную книгу Свидетели - Жорж Сименон

Жув, видимо, обрел уверенность в себе — недаром, отклонив версию убийства из ревности, которая позволила бы говорить о смягчающих обстоятельствах, он с таким же пренебрежением отметал теперь версию о несчастном случае.

Тот самый Жув, который три дня назад советовал своему подзащитному признать себя виновным, шел теперь ва-банк.

Его удачной находкой явилась параллель между смертью Мариетты Ламбер и смертью многих женщин легкого поведения, чьи трупы обнаруживают подчас за какой-нибудь изгородью и тайна гибели которых навсегда остается нераскрытой.

Этот аргумент явно произвел впечатление на присяжных. Отныне мотивов убийства искать больше не приходилось, и Ламбер меньше, чем кто-либо другой, был способен его совершить.

— Господа присяжные, обвинение не представило ни одного вещественного доказательства, в том числе орудия преступления. Что же касается разных гадательных версий…

Ломон не без досады следил, как Жув пользуется доводами, которые он ему косвенно подсказал.

— …то я могу в течение нескольких минут выдвинуть столько же подозрений против, по меньшей мере, полудюжины лиц, и, если бы ваши суждения покоились на таких случайных посылках, никто не был бы застрахован от самых тяжких обвинений. Мы даже видели здесь двух свидетелей, которые…

Конец речи своей сентиментальностью смахивал на душещипательный роман.

— …и я верю, что вы оправдаете этого человека, который в течение ряда лет тщетно силился создать достойный семейный очаг. Как знать, не станут ли завтра некоторые его слова пророческими? Разве не сказал он: «Может быть, у нас когда-нибудь будут дети?»

Жув передергивал. Он цитировал не совсем точно. К тому же, было рискованно напомнить присяжным об Элен Ардуэн, связь Ламбера с которой прокурор д’Армемье вначале хотел использовать как мотив для умышленного убийства, хотя впоследствии от этого от казался.

Наступила мертвая тишина. Лишь в глубине зала у одной женщины вырвалось рыдание.

Во время заключительной части речи Жува Ламбер, вероятно по совету адвоката, опустил голову и закрыл лицо руками, так что можно было подумать, будто он плачет или крайне взволнован.

Ломону не терпелось закончить, и он, вопреки ожиданиям, не объявил перерыв до завтра. Теперь ему казалось, что дело ускользнуло у него из рук и самостоятельно двигается в направлении, которое он задал.

Он, пожалуй, был даже растерян и встревожен тем, что все пошло быстрее и дальше, чем он предполагал.

В подготовленном им резюме он поочередно рассматривал свидетельские показания, стремясь определить доказательственную ценность каждого и вскрыть в нем противоречия. Вопрос о времени ухода и прихода замешанных в деле лиц имел решающее значение, и Ломон досконально его проанализировал.

Он даже перестал пользоваться своими заметками — это оказалось излишним; вместо того, чтобы изложить их последовательно, он лишь почерпнул там самые важные детали.

Главным ему представлялся фактор времени, и Ломон особо подчеркнул разногласия в заключениях профессора Ламуре и доктора Бени.

Следствие не смогло не только установить время преступления, но даже определить, каким орудием пользовался убийца и указать место, где Мариетта была убита.

Насколько можно судить, в восемь вечера она находилась на углу Железнодорожной улицы и высказывала намерение пойти спать. Никто, однако, не видел, как она вошла в дом, и нет никаких подтверждений, что она это сделала.

Вернулся ли к этому времени Ламбер? Это ведь вопрос минут. Девочка Жанина Риё была в булочной, когда часы пробили восемь, и несколько минут спустя видела, как обвиняемый скрылся в дверях.

Он был пьян. Встретился ли он с женой, которая могла вернуться несколькими минутами раньше? Тогда ли в порыве гнева он ударил ее?

Если да, то мало вероятно, что в состоянии опьянения он мог сразу же отнести труп на насыпь. К тому же, акушерка видела мужчину, спускающегося по каменной лестнице, лишь около одиннадцати часов.

Уснул ли Ламбер сразу после убийства и, проснувшись подле трупа, решил замести следы, для чего и отнес его на рельсы?

Такова была гипотеза, и присяжным предстояло решить, достаточно ли она подтверждена фактами и не осталось ли места для обоснованного сомнения.

Возвратилась ли Мариетта домой раньше мужа и успела ли подняться на второй этаж? Или он очнулся позже, поднялся туда и убил жену?

Чтобы принять такую версию, следовало предположить, что Мариетта легла в постель одетой, не сняв ни пальто, ни туфель, а это представлялось неправдоподобным, или что обвиняемый сам одел труп. Врачи и полицейские считали такую операцию слишком трудной, и вряд ли Ламбер был в силах ее совершить, даже проспав несколько часов на лестнице.

Ничто не доказывает, что он пролежал всю ночь на лестнице, так и не протрезвев; равным образом ничто не подтверждает, что он выходил из дома на Верхней улице.

Ничто не доказывает, что мужчина, спустившийся по каменной лестнице и замеченный акушеркой, был не он. Ничто также не подтверждает, что он не убил жену ударом молотка, а после каким-то образом избавился от орудия убийства.

— Суд напоминает присяжным, что любое сомнение толкуется в пользу обвиняемого. Я оглашу сейчас вопросы, на которые господа присяжные должны ответить в меру своего разумения, повинуясь лишь голосу совести и не поддаваясь соображениям, не имеющим отношения к настоящему делу.

Вопрос первый. Виновен ли обвиняемый в том, что девятнадцатого марта между восьмью часами вечера и часом ночи умышленно убил свою жену Мариетту Ламбер?

Вопрос второй. Виновен ли обвиняемый в том, что, пытаясь отвести от себя подозрения и навлечь их на одного или несколько других лиц, отнес тело на железнодорожный путь, где оно неизбежно должно было быть обезображено?

Вопрос третий. Действовал ли обвиняемый предумышленно?

Ломон чувствовал себя обессиленным, словно для того, чтобы дойти до этих трех главнейших вопросов, ему пришлось перевернуть горы.

— Присяжные и суд удаляются на совещание.

Ломон поднялся, надел шапочку и направился в совещательную комнату, куда за ним последовали заседатели, а потом поочередно зашли присяжные, не сразу осмелившиеся сесть в готические кресла вокруг большого стола.

Еще несколькими годами раньше присяжные должны были бы совещаться одни и принять на себя всю ответственность за приговор. Теперь, по новому закону, они сидели за одним столом с судьями, и каждый имел равные права при голосовании.

— Сударыня, господа, я готов ответить на вопросы, которые вам угодно будет задать.

Сперва присяжные от волнения не решались заговорить. Каждый, чтобы подбодрить себя, поглядывал на соседа. Наконец, г-жа Фальк первая робко подала знак, о чем, видимо, пожалела, едва председательствующий предоставил ей слово.

— Я не совсем поняла смысл второго вопроса и хотела бы уточнить, может ли ответ повлиять на меру наказания.

— Конечно, — ответил Ломон. — Первый вопрос касается статьи двести девяносто пятой Уголовного кодекса, которая гласит: «Умышленное лишение жизни почитается умышленным убийством».

Второй вопрос относится к статье триста четвертой, которая оговаривает: «Умышленное убийство влечет за собой равным образом смертную казнь, если оно было совершено для приготовления, облегчения или выполнения проступка либо для благоприятствования побегу или обеспечения безнаказанности виновников или соучастников этого проступка».

Наконец, статья триста четвертая четко определяет: «Во всяком другом случае виновный в умышленном убийстве карается пожизненными каторжными работами».

Страховой агент, ободренный примером г-жи Фальк, в свою очередь спросил:

— А если налицо предумышление?

— Тогда обвиняемый подпадает под статью двести девяносто шестую: «Всякое умышленное убийство, совершенное с предумышленней или из засады почитается предумышленным убийством».

— В этом случае статья триста вторая предусматривает смертную казнь, — добавил Ломон.

Лица всех посуровели. Каждый вдруг отчетливо осознал, что им, маленькой кучке людей, предстоит решить вопрос о жизни человека.

Деланн наблюдал за присяжными и живо интересовался выражением лица каждого; Фриссар сидел с недовольной миной и не поднимал глаз.

— Полиция действительно прошла по всем следам возможного убийцы? — спросил один из присяжных, архитектор по Профессии, увлекавшийся акварелью.

— Могу вас заверить, что комиссар Беле — один из самых знающих и дельных сотрудников уголовной полиции. Расследованием он руководил с предельной тщательностью.

— Есть ли во дворе у Ламберов колодец? Я немножко знаю улицы этого старого квартала и…

— Да, есть. Инспектор полиции несколько раз спускался в него, но не нашел ни молотка, ни какого либо другого орудия. Он извлек лишь проржавевшее ведро, которое, видимо, пролежало в колодце много лет.