Читать интересную книгу Наркомент - Сергей Донской

Вот что я прочитал в ее взгляде. И, осторожно тронув бывшую классную руководительницу за локоть, который она поспешила непроизвольно отдернуть, тихо сказал:

– Опять я вру – вы же меня знаете. На самом деле все не так, все шиворот-навыворот. – И с неожиданной искренностью добавил: – Знаете, я бы сейчас все отдал, чтобы опять оказаться в школе. Помните? Лохматый, вредный. А вы вся такая правильная, строгая. Согласились бы еще раз попытаться научить меня уму-разуму?

– Нет, – улыбнулась Тамара Осиповна. – Кого угодно, только не тебя.

Странное дело, это прозвучало совсем не обидно. И, улыбнувшись в ответ, я сказал:

– Как живете, Тамара Осиповна? По-прежнему с двоечниками мучаетесь?

– Нет. – Она покачала головой. – Торгую газетами на улице. Доходы невелики, зато всегда в курсе событий.

– Если я дам вам денег, возьмете? – угрюмо спросил я, заранее зная ответ.

– Нет. Нищенствовать я начну позже, когда совсем состарюсь. Но все равно спасибо. А ты стал другим, Бодров. Глаза у тебя нехорошие, недобрые глаза.

– Я и в школе не был добреньким.

– Нет, не в этом дело. Раньше ты злым притворялся, роль такую играл. А теперь стал таким на самом деле. Советую посмотреться в зеркало и сделать выводы. И водочкой не увлекайся. Честно говоря, не слишком приятно видеть своего бывшего любимчика в таком виде.

– Любимчика? – опешил я.

– Бывшего, – подчеркнула Тамара Осиповна и пошла прочь, опасливо семеня на скользких участках.

А я смотрел ей вслед, пытаясь понять, отчего это с любимчиком, если он даже бывший, не захотели попрощаться?

2

Металлическая дверь Марининой квартиры болталась не то чтобы нараспашку, но была слегка приоткрыта, и сверкающие клыки хитроумных замков бесцельно скалились в пустоту. На яично-желтом паркете прихожей лежала пятнистая туша дога, которого при жизни величали Джерри. У него была проломлена башка. Когда меня выводили под белы рученьки, дог был жив-здоров, хотя выглядел угнетенным после полученной трепки. Что произошло в квартире за минувшую ночь?

Переступив через собаку, я нашел ладонью ребристую рукоять пистолета, а потом двинулся дальше, стараясь делать это беззвучно.

Явственный аромат кофе заманил меня в кухню, где обнаружилась уже знакомая мне стервочка с ласковым именем Верунчик. Голоногая, в какой-то невообразимой черной распашонке, разорванной на плече, она уставилась на меня своими бесцветными глазищами и ошеломленно спросила:

– Ты?

– Граф Монте-Кристо, – представился я. – Слышала о таком?

– Это шампанское? Или одеколон? – Верка пятилась от меня все дальше, хотя пистолет я уже оставил в покое, не желая попусту напрягать и без того перепуганную девчонку.

– Классику надо знать, – наставительно сказал я, невольно вспомнив уроки своей бывшей учительницы. – Ты думала, я на нарах парюсь благодаря тебе, а я – вот он, свободный и очень сердитый. Как человек благородный, я готов тебя простить, но только если ты попросишь извинения очень убедительно.

– Извини, что мало, – злорадно осклабилась Верка и взобралась с ногами на табурет, зачем-то шаря рукой в недрах сверкающей вытяжки.

– Почему дверь открыта? – строго спросил я, целомудренно удерживая взор на уровне Веркиных коленей. Поскольку я нуждался в кормежке и крыше над головой, следовало как-то наладить контакт с подрастающим поколением.

– Гости были, – запыхтела Верка, продолжая копошиться под колпаком вытяжки, отчего ее распашонка неумолимо задиралась все выше и выше. – Погостили и ушли, не попрощавшись.

Глаза никак не хотели ограничиваться коленями, поэтому пришлось отвести их подальше – в окно, за которым маячил серый городской пейзаж под белесыми небесами.

– А где Марина?

– Отдыхает, – пропыхтела Верка, – устала после приема гостей.

С этими словами она спрыгнула с табурета и замерла напротив меня, сжимая обеими руками пузатенький блестящий револьвер с коротким стволом. В кухне было достаточно светло, чтобы заметить в направленном на меня дуле перемычку, которую ставят на газовом оружии.

– «Перфект»? – осведомился я с видом знатока. – Хорошая игрушка. Восьмой калибр. Когда я был помоложе и поглупее – как ты сейчас, – я мечтал о таком же.

Произнося эти обманчиво-миролюбивые фразы, я незаметно шел на сближение с Веркой, примериваясь к направленному на меня стволу.

– Не подходи! – взвизгнула она, заметив, что я оказался чересчур близко, но было поздно.

Слезоточивая струя лишь немного обожгла мне щеку, а вот отключить меня газом после поглощенной натощак водки нечего было и пытаться – алкоголь в таких ситуациях срабатывает как сильнейшее антитоксичное средство. Вот если бы «перфект» был заряжен патрончиками с паралитиком, тогда другое дело, в этом случае валялся бы я на полу, беспомощный и неподвижный. А так на пол отправилась Верка, со свистом проехавшись по гладкому мрамору своей задницей.

Когда я выкручивал ей руку, отнимая опасную игрушку, мне бросилась в глаза грязноватая повязка, наложенная на левое запястье. Склонность к наркотикам и суициду – отличный послужной список для молоденькой девочки, только-только вступающей в большую жизнь. Несладко ей придется без покойного братика-бандюги, подумал я. Нахлебается дерьма, пока не поумнеет, если успеет поумнеть до того, как отбросит свои длинные ноги навсегда.

– Ты совсем чокнутая или прикидываешься? – осведомился я, глядя на поверженную Верку сверху вниз.

– Не-на-ви-жу! – произнесла она по слогам.

– Меня? – Я изобразил на лице обиду. – Это за что же такая немилость?

– Всех вас ненавижу! – уточнила Верка.

– Человечество? Или мужской пол? Если все человечество скопом, то это называется мизантропия. А если ты не перевариваешь конкретно мужчин, то это говорит о твоих лесбийских наклонностях. Дело поправимое. Сейчас многие выбирают однополую любовь и ничего, не жалуются.

– А-а-а-о-о-у-у! – Верка завыла так отчаянно, что я тут же бросился ее утешать.

– Не плачь, глупая. Я пошутил. Никакая ты не лесбиянка, будут у тебя мальчики, станут тебя на тачках катать, по дискотекам водить.

– На хрену я видала твоих мальчиков! – завизжала она, а дискотеки отправила еще дальше и совсем глубоко. – У нас с Мариной все хотят отнять! Квартиру! Дачу! Машину! Они хотят нас без копейки оставить!

– Кто «они»? – посерьезнел я.

– Козлы эти вонючие, вот кто! Когда Мишаня был жив, они на цырлах перед нами ходили, задницы были готовы нам вылизывать, а теперь… – Она зарыдала еще горше.

– Цыц! – рявкнул я, когда Веркины стенания стали совсем уж неразборчивыми. – Задницу и сама подотрешь, не барыня! Служить собачку обучишь – лучше всего болонку, а не дога. Насчет остального поговорим, когда втянешь сопли обратно и сможешь изъясняться членораздельно. Где Марина?

– В спальне, – проскулила Верка.

– Пойдем, – велел я. – Устроим маленький военный совет.

Подав ей руку, я одним рывком поставил ее на ноги и поволок за собой по квартире.

– Подожди, – вяло упиралась она. – Сначала я должна выпить кофе. Ломка у меня. Организм хоть какой-нибудь дури требует.

– Перебьется твой организм без дури. Некогда балдеть, Верунчик.

В первую очередь мы наведались в прихожую, где она старательно заперла дверь на все замки, потом я направился в спальню. То, что Марина не вышла меня встречать и никак не прореагировала на шум, поднятый ее родственницей, наводило меня на не слишком веселые предположения. И я не ошибся.

Марина лежала поперек кровати лицом вверх и безучастно смотрела на зеркальный потолок, где ее отражение с распростертыми руками казалось парящим над комнатой.

На ней были только короткие чулки да пояс на талии, и все ее синяки, ссадины и багровые кровоподтеки были как на ладони. А еще царапины и следы укусов на груди и шее. Вздутые губы и заплывший глаз выглядели наиболее безобидно на общем кошмарном фоне. Последнее, что я заметил, прежде чем решился открыть рот, это разводы засохшей крови на внутренней части Марининых бедер.

– Мишины боевые друзья? – спросил я, и мне показалось, что мое горло забито песком – так трудно оказалось выдавить из себя первую фразу.

– Да. – Это был даже не шепот, а шелест, почти безжизненный и потусторонний.

– Приходили за деньгами?

– Да.

– И много они хотят?

– Да.

Похоже, другие слова Марина просто позабыла. Когда я спросил, могу ли я ей чем-то помочь, она просто медленно повела головой справа налево.

– А врач? – настаивал я. – Вызвать «Скорую»?

Последовал тот же отрицательный жест. Я уже решил, что больше не услышу от Марины ни единого слова, когда она разлепила потрескавшиеся губы и тихо сказала:

– Синяки – ерунда. Здесь, – она положила руку на грудь, – здесь больно… Так больно!

И беззвучно заплакала. Ее лицо оставалось неподвижным, как посмертная маска, только слезы ручьями текли из-под сомкнутых век.