– А вы меня не пугайте, ваша милость, мы здесь и так под Богом ходим, так что нас особо не запугать, – не поддался на провокацию Корзень.
– А я и не собирался пугать, Корзенюшка, я просто говорил, что может случиться, если кто-то вовремя не получит пару словечек от проверенного друга…
– Хорошо-хорошо, я понял. Так что там надо сделать? – смирился Корзень с участью наемника.
Вот только почему в месте чуть повыше сердца остался неприятный холодок, указывающий, что не все так просто? Такое уже было пару раз у стрелецкого десятника. В первый раз во время второго похода на Азов, когда его должны были отправить на работы по укреплению лагеря, а чисто случайно забрали его сослуживца, который и отдал Богу душу в тот же день от удара одного из янычар.
Второй раз неприятный холодок был, когда ему предложили идти в Москву к царю челобитную подавать. Но и в тот раз десятнику Корзню повезло: он лежал с простудой, забравшей все его силы на неделю, а потом еще пару недель ему пришлось отходить от последствий болезни. А через месяц десятник узнал, что стрельцы взбунтовались, да вот только управа на них быстро нашлась. После этого сразу же начались аресты и допросы. Хорошо хоть Корзня не было рядом со столицей, иначе не выбраться бы ему из холодной[2].
– Есть человек, который ездит по одному маршруту каждый месяц, необходимо его пощипать…
– А потом отпустить? – наивно спросил Корзень.
– Нет, вот отпускать его не надо, надо как раз успокоить его, раз и навсегда. Я понятно объясняю?
– Конечно, ваша милость, куда уж понятней.
– Тогда держи.
Гость передал в руки Корзня свиток.
– Что это? – не открывая, поинтересовался глава банды.
– Открой.
В переданном гостем свитке была нарисована карта местности с отмеченной на ней дорогой и примерным маршрутом поездки неугодного его милости человека.
– Но это же за триста верст отсюда, ваша милость, если не больше…
– Пятьсот, если быть точным, но вас это не должно касаться. Вскоре подойдут подводы, вы загрузитесь в них, и вас доставят в нужное место без хлопот и забот. Деньги за дело ты получишь сейчас, а как закончите, еще половину от этого плюс к ним все, что найдете на телах.
– Вы же сказали, там один человек? – нахмурился Корзень.
– Если бы все было так просто, то и ты со своей ватагой не понадобился бы. При нем еще человек восемь-десять ездит, так что думай, что да как.
– Ясно, ваша милость.
– Вот и хорошо! Смотри, не разочаруй меня, Корзенюшка, у меня разговор короток…
– Конечно, ваша милость!
– Жду от тебя весточки. Хотя не надо: думаю, я и так все узнаю. А теперь прощай. И смотри, чтобы дело выгорело!
– Конечно, ваша милость, – вновь повторил Корзень.
Гость головы вышел на улицу, тут же в сопровождении охраны отправившись по восточной дороге, оставляя между собой и хутором разбойников все большее расстояние.
– Голова, там паренек к тебе, – без стука вошел первый помощник Корзня.
– Веди, – устало сказал главарь.
Через минуту перед столом стоял юноша весен семнадцати.
– Я провожу вас по пути, чтобы на солдат не напороться, – первым делом сказал юноша главарю.
– Когда нам собираться? Когда будут подводы? – спросил Корзень.
– Через пару дней подойдут.
– Что ж, время есть…
* * *
Ноябрь 1707 года от Р. Х.
Рязань
Алексей Романов – Иван Пестерев
Как обычно бывает, многое в жизни непонятно и неясно, даже не беря в расчет душу такого существа, как женщина. Про них разговор особый, частенько заканчивающийся для спорщиков головной болью и продолжающимся, как и встарь, непониманием. Ну да ладно, оставим премудрости философам и примемся за более легкие задачи.
В последнее время, просыпаясь, я все чаще начинаю прокручивать в голове те мысли, которые навевают сновидения. Причем надо заметить, у меня никогда (то есть в той жизни) не было снов – ни плохих, ни хороших. Словно стоял барьер, который запрещал им появиться у меня в голове. Хотя, может, дело во мне? А впрочем, чего гадать? Что было, то было, сейчас же передо мной с каждым новым сном открываются все новые горизонты для просторов мысли.
Одни сновидения не дают никакой полезной информации, другие заставляют немного по-другому смотреть на вещи в мире. Вот и сегодня мне снилось что-то в этом роде. Правда, назвать приятным то, что мне снилось, я бы не решился, но вот смысл в этом выверте мозга был однозначно…
В темной комнате квартиры я сижу в кресле и внимательно смотрю в телевизор. Идет передача. Силуэты меняют друг друга, даже не успев замереть на месте, но в конце концов один из режущих глаза кадров замер на месте, давая зрителю оценить всю обстановку целиком.
Стоит памятник воинам, погибшим во Второй мировой войне, а вокруг него, словно сытые удавы, стальные тросы, пружиня и дергаясь, начинают его наклонять, до того момента, когда он уже сам начинает заваливаться.
Солдат в шинели, сжимающий в руках ППШ, медленно наклоняется и падает, ломая ствол своего оружия. К нему подлетают молодые пацаны с ломами и начинают усиленно, с каким-то яростным азартом долбить его. Хотя ломы в их руках не причиняют ему вреда, мое сердце сжимается от боли, видя, как потомки тех людей, которых спасли русские воины, издеваются над нашей памятью, втаптывая в грязь нас самих.
Кадр меняется, и теперь на фоне упавшего воина стоит бритоголовый паренек в черной куртке, с красной повязкой на рукаве, на которой изображена свастика. Он с улыбкой говорит о таких вещах, которые мне и в кошмарах не могли присниться.
Я сидел и стонал, но не от боли, а от ярости, переполнявшей меня.
Пара свечей тлела в моей комнате, слегка освещая ее. Сон и явь смешивались, погружая меня в какую-то дремоту. Однако я по-прежнему ощущал, что не сплю, но и не бодрствую. После воспоминания о сломанном памятнике перед моими глазами поплыли новые картинки видений. Скорость их пролистывания возрастала с каждым мгновением, пока не появилась картинка с пылающим городом, из руин которого чадили тяжелые столбы дыма. Изображение замерло и поплыло, увеличиваясь с каждой секундой до того размера, когда все можно прекрасно рассмотреть, но дотянуться, увы, нельзя.
Город пылал, разрушенные дома стояли по всему городу, в этом аду уже не осталось ни одного целого здания, всюду были видны воронки взрывов. По стенам домов змеились трещины, готовые того и гляди обрушить едва стоящие обломки бетонных сооружений. Груды металла валялись искореженными изваяниями, давным-давно выгоревшие дотла, ставшие братской могилой сотням солдат, заживо сгоревших в этих монстрах.
Холодный пот заливал мне глаза. Наконец мне удалось избавиться от наваждения. Руки сжимают подлокотники кресла с такой силой, что я не чувствую своих пальцев. По спине течет ручеек пота, а в голове до сих пор стоят картины возможного будущего.
«У меня есть выбор…»
«Да нет у тебя выбора, и ты сам об этом знаешь!» – хотел закричать я, но не мог, четко понимая, что все мои слова уйдут в небытие, которое никогда не должно наступить.
– Такого будущего не будет! Не будет…
«Сон, спасительный сон». Глаза закрываются сами собой, погружая меня в сладостное забвение.
Проснулся я оттого, что по лицу мазнул лучик солнца, пробив брешь в сладостном забвении. Новый день, новые свершения. Жаль только, воспоминания о кошмарах никуда не делись, хотя, быть может, оно и к лучшему: о таком надо помнить.
Между тем, несмотря ни на что, солнечный зайчик играет на стене, отражаясь от клинка моей шпаги, мерно покачивающейся на подставке, словно непонятная неваляшка.
– Пора вставать, – наконец сказал я сам себе, отводя взгляд от скачущего по стене зайчика.
Перед кроватью около изголовья лежит одежда – чистая, выглаженная и ко всему прочему надушенная. Не сказать, конечно, что мне не нравится, но все же одно дело, когда запах едва уловим, а совсем другое – когда он разит лучше шпаги. Определенно, сия мода мне не нравится!