Читать интересную книгу Новочеркасск: Роман — дилогия - Геннадий Семенихин

— Тетя Анастасия, а тетя Анастасия, какие у вас красивые ноги. Я плясунью на картинке видела, так у вас стройнее.

— Чегой-то ты?.. Вот выдумала! — сдавленно захохотала хозяйка. Но Любаша покачала головой, и глаза ее затуманились.

— Нет, тетя Анастасия, я правду говорю. Вы и сама красивая-красивая. Что лицо, что стан. Небось в молодости Луке Андреевичу не раз приходилось с парнями за вас воевать.

Анастасия задумчиво прижмурилась, будто от яркого солнца, хотя солнце в глаза ей вовсе и не било. Что-то далекое вспоминая, не сдержала польщенной улыбки.

— Приходилось, — подтвердила она. — Не раз на кулачки он хаживал. Он у меня с виду лишь щуплый, а костью твердый. Один раз весной мне двое пьяных на мостках дорогу было загородили, приставать со всякими словами начали. Так мой Лука одного так двинул, что тот в воду полетел, а второго стал душить, тот аж захрипел. Еле отняла.

— Вы его любите, тетя Анастасия?

Хозяйка подняла на нее посвежевшее, в редких веснушках лицо и добродушно рассмеялась.

— А кто ж его, дурашку, любить будет, ежели не я, — рассудительно заключила Анастасия, и обе принялись за прерванную работу.

Тем временем хозяин при усердной помощи Андрейки ладил сбрую, выводил на выпас гладких, добротных коней, перебирал вентери и сети, менял на крыше проржавевшие листы кровельного железа, купленные у армян в Нахичевани по сходной цене.

По вечерам все собирались в просторной горнице либо в тесной комнатке флигелька, где теперь обитали новые их жильцы, и до полуночи звучали там сказы и песни. То нескончаемые и заунывные, от которых печаль острой хваткой брала за сердце, то походные, буйной отвагой наполненные. Сидя в углу, Андрейка наливался в такие минуты упругой нерастраченной силой и с затаенным желанием думал про себя о том, как хорошо было, если бы его взяли казаки хотя бы в один из своих походов. Он бы показал тогда свою силу и ни перед кем не ударил бы в грязь лицом.

Вечерами все чаще и чаще присоединялся к ним и Дениска Чеботарев. В последнее время не было случая, чтобы пропускал он аникинские посиделки. Снимая с головы шапку с барашковым верхом, он старательно вытирал в сенцах подошвы начищенных сапог о хозяйские половики и только потом, шагнув в горницу, ласково говорил собравшимся:

— Добрый вечер!

Говорил, обращаясь ко всем, а глаза останавливались на одной только Любе, и через минуту-другую, глядя лишь на нее, он прибавлял:

— Ну как моя крестница?

— Почему крестница? — удивлялась Любаша.

— Нешто не знаешь, — картинно поведя плечом, пояснял Дениска. — Ежели я тебя из такой пучины, из лап самого царя водяного извлек, стало быть, ты и есть моя крестница. Во как!

Все смеялись, а у Любаши смущенно опускались глаза и еще более алели щеки. Дениска сделался как-то собраннее, молчаливее. Нахальная улыбка гуляки-парня уже не блуждала на его чуть влажных розоватых губах. А взгляд все чаще и чаще останавливался на девушке. Не отвечая на этот взгляд, Лгобаша вся вспыхивала и отворачивалась.

Однажды Андрейка и Аникин вышли по какой-то надобности на баз, а хозяйка на кухню. Любаша уронила небольшой вышитый платочек, который почти всегда комкала то в правой, то в левой руке, и поспешила поднять. Дениска кинулся на подмогу. Девушка успела уже накрыть платок, но вдруг горячая рука парня молча легла на ее ладонь.

— Пусти, — прошептала Любаша, но Дениска ладонь ее не отпускал, лишь сдавливал все сильнее и сильнее.

— А если не пущу? — промолвил он с вызовом.

В таком положении их и застал Андрейка, вернувшийся со двора вместе с Лукой Андреевичем. Он сделал вид, будто ничего не произошло, но но его расстроенному лицу Дениска и Любаша сразу поняли, как не по себе стало парню. Прошла минута напряженного молчания, прежде чем все сели на свои места. Вошла Анастасия с горкой дымящихся блинов на широком блюде.

— Гостюшки дорогие, давайте закусим чем бог послал. Я еще глечик со сметаной и кринку молока принесу зараз.

Они ели румяные горячие блины, запивали их душистым топленым молоком. Заботливая Анастасия каждому в стакан положила кусочек темно-коричневой поджаристой пенки. Никто за ужином не проронил ни слова. Андрей мрачно думал: «Это плохо, если он начнет тревожить Любашу. Трудно мне будет его урезонить. Ведь он же действительно ее спас. Может, сам одумается и отстанет».

Но Дениска отставать не собирался. В субботу он догнал Любашу, шедшую домой с вечерней церковной службы, жарко зашептал ей в самое ухо:

— Слышь, крестница, а я ведь тоже зараз к дяде Луке держу путь. Может, в ногу шагать оно сподручнее?

Разлив уже спадал, и в этой части Черкасского городка, не прибегая к помощи мостков, вполне можно было идти — рядом. Но Любаша ухватилась, как за последнюю соломинку, за возможность шагать по мосткам.

— Не балуй, Дениска, в грязь меня столкнешь.

— А ты сама с мостка сойди, пойдем рядом. Тут смотри сухота какая. — И он уже не так решительно взял ее за руку.

— Не балуй, — повторила она тихо и грустно. — Андрейка может встретиться. И тебе, и мне, и ему будет не по себе.

И действительно, из плотных сумерек со стороны донского берега надвинулась на них фигура Якушева. Андрейка шагал вразвалочку, засунув в глубокие карманы шаровар тяжелые кулаки. Едва сдерживая закипающую ярость, сказал:

— Он опять приставал к тебе, Любаша?

— Да нет, что ты, — растерянно промолвила девушка и попыталась было взять его за локоть, но Андрейка резко отошел в сторону.

— Нет, ты погоди, — сказал он сурово. — Дома нас всех хозяин с хозяйкой ждут. Ты туда торопись, а нам с Денисом двумя словами переброситься надо.

Но Любаша стояла не двигаясь.

— Ты чего? — строговато окликнул Андрейка.

— Я боюсь, ты бить его будешь, — прошептала она.

— Не… — укоризненно закрутил головою Андрейка. — И как только ты могла вообразить обо мне такое, моя ласточка? Да нешто я душегуб какой, чтобы руку на человека, тебя и меня спасавшего, поднять!

Любаша сделала несколько замедленных шагов, остановилась и оглянулась. Очевидно, мирная поза парней вконец ее успокоила, потому что она зашагала снова, зашагала твердо, решительно и уже не оборачивалась. Дениска достал из кармана пригоршню семечек, широким беспечным жестом протянул Якушеву.

— Поплеваться хочешь?

— Благодарствую, — холодно отрезал Андрейка.

Дениска презрительно передернул плечами.

— Как знаешь. Была бы честь предложена.

Андрейка потоптался, чувствуя, что попадает в неловкое положение, и нерешительно начал:

— Слышь что! Поговорить я с тобою имею желание.

— А нешто мы не говорим? — миролюбиво усмехнулся Дениска.

— Перестань мою Любашу преследовать… Христом богом прошу тебя об этом.

— А откуда ты взял, что она твоя? — насмешливо промолвил Дениска, и последующие его слова хлыстом ожгли Андрейку. — Ты с ней что? Законным браком в церкви сочетался? Не примечал я что-то этого. И потом с чего ты заключаешь, что я ее преследую? Хочу и я на этот счет знать твое мнение.

Ощущая свое полное превосходство над противником, Дениска картинно выплевывал семечковую кожуру и ждал ответа с немалым любопытством.

— Как с чего? — запнулся вдруг Андрейка. — Ты ж глаз с нее при всех не спускаешь.

— Ну и что же? — совсем уже весело рассмеялся Чеботарев. — У нас Дон — край свободный, и за погляд денег не берут. На кого хочу, на того и смотрю. Ты же мои зенки не откупил, чтобы управлять ими.

— Словом, я тебя предупредил, — протянул мрачно Якушев. — А теперь пошли, потому как Лука Андреевич дожидается.

— Валяй, — небрежно ответил ему из темноты Дениска. — Мне чегось не хочется. — И, повернувшись, быстро зашагал домой.

13

Разлив начинал спадать. Неровная линия воды отошла от куреней, оставляя на желтом песке влажный след. Но окрепшее весеннее солнце след этот быстро высушило. Уже не плавали на баркасах по улицам Черкасска, потому что совершенно сухими стали эти улицы, и не было надобности казакам и казачкам передвигаться по неудобным, вечно грохотавшим под ногами деревянным, трясущимся при ходьбе тротуарам. Хотя в эту пору еще и задували сильные и холодные ветры, в особенности астраханец, всегда приносивший тьму пыли, но тепло уже развеяло напрочь остатки застоявшегося зимнего холода, небо над городком было ослепительно синим, и от всего этого веселее становилось на душе человеческой.

В ту пору сам по себе Черкасск являл собою довольно пеструю картину. Если в войске казачьем была установлена единая обязательная форма, то в мирском обиходе жители рядились кто во что горазд. Это в особенности бросалось в глаза тому, кто попадал в бойкие торговые ряды, где с утра и до вечера кипела жизнь. Слышалась разноязычная речь. У многочисленных лавок разгорались страсти покупающих и продающих. Нарядные нахичеванские армяне продавали бог весть каким путем добытые ими египетские финики и апельсины. Грузины в круглых хевсурских и сванских шапочках казались величественными на фоне огромных бурдюков с вином и корзин с отменно сохраненным прошлогодним виноградом, и уж куда какими жалкими выглядели на их фоне, в своих треугольных малахаях и грязных халатах, недавние завоеватели и поработители Руси-матушки — татары, угодливым лепетом уговаривавшие проходивших мимо казаков и казачек: