Неодолимая сила, влекущая в огонь ночных бабочек, понесла меня к свету. В дубовой раме высокой двери золотился королевскими лилиями витраж. Изысканные цветы и витиеватые письмена, похожие на бегущих зверей составляли затейливый орнамент. Проскользнув на цыпочках по мягкому ковру темной комнаты я прильнула к огненным лилиям и осмелилась заглянуть в приоткрытую створку. То, что я увидела, не шло ни в какое сравнение с ужасами обветшалого замка Бледного. Не знаю, кто и зачем устраивал этот спектакль, но второе действие явно удалось коллективу экспериментаторов. Похоже, увлечение наших мафиози театрализованными представлениями прогрессирует. Может, у них в моде свой Толкиен, определивший эстетику новых игр? Вообразите приятную комнату в малом Трианоне для интимных ужинов самого расточительного из Людовиков. Свечи в канделябрах выхватывали из полумрака прибамбасы барочной роскоши. На изящном столе, небрежно задрапированном парчовой скатертью, стояли бокалы, бутыли вина и фрукты в многоэтажных фарфоровых вазах. Все вместе, включая букет какого-то несовременного фасона, представляло собой натюрморт, ожидавший придворного живописца. В камине белого мрамора жарко горело пламя, отбрасывая подвижные тени на лицо расположившегося в кресле мужчины. Он небрежно играл с наполненным гранатовым вином бокалом, словно с воздушным шариком и был чрезвычайно похож на Девида Копперфильда.
Вас наверно раздражает, что все персонажи моего рассказа кого-то обязательно напоминают? Разумеется, подлинные Менсон, Копперфильд или Депардье вряд ли появятся на моем пути, но только не думайте, что я приглашаю их знаменитые тени отразиться в зеркале своего бытия из провинциального тщеславия. То есть, в соответствии с личной заповедью тяну на себя одеяло чужого праздника. Поверьте: дубликаты ничем не уступают прославленным оригиналам! Уверяю вас, Виктор Робертович Блинов, окажись он в Голливуде, а не ФСБ, стяжал бы не меньшие лавры на актерском поприще, чем Депардье, а тот, кто сидел у камина понравился бы и самому Копперфильду, и даже не на шутку влюбил бы в себя Клавдию. Мускулистый брюнет не утратил присущей обаятельному магу загадочности в панковом прикиде исключительно черного окраса. Обноски дырявой футболки украшали подтяжки с алмазными маршальскими звездами, а сказочные сапоги лоснящейся кожи невероятно шли к балетному трико, художественно побитому молью. К тому же чувствовалось, что по части иллюзии он большой мастер: бокал пружинисто перелетал из ладони в ладонь, не потеряв ни капли содержимого.
— Подведем итоги. Наш визит в целом проходит удачно, — промолвил брюнет, очевидно, по-русски, поскольку никакой иной язык не доступен мне в такой степени совершенства.
— Ага, а потери? Какой-то идиот бросил горящую газету прямо в воздуходув. А там внизу тротилу мешок кинули. Во шуточки, ни фига себе! Еле успел перекрыть шахту собственным телом. Костюм обгорел. Жалко. Это вам не какой-нибудь коллекционный от кутюр, это настоящая свалка! — говоривший был хрипат и громогласен. Он сидел на корточках у камина, выгружая из корзины сосновые чурки. Крепкий зад обтягивали прожженные лосины, всклокоченный рыжий затылок подпирал высокий ворот мундира, напомнившего Голубкину из «Гусарской баллады».
— Нечего было мудрить. Оделся бы в служебное, — возразил брюнет.
— Мы ж в Москве, а ни где-нибудь! Наполеон, растяпа, думал что она сгорела, и они — местные — сокрушались. Нам-то известно, что не горят не только рукописи, а вообще — ничего! Надо ж было проявить хоть капельку патриотизма. Когда я попал на свалку того, что тут у них сгорело, то знаете ли, заплакал! Такие глубокие чувства! — Рыжий у камина засопел. — Какая богатая страна! И что ни сделают — прямиком на свалку — напасть какая-то!
— Отставить эмоции! Высказываться только по делу, — брюнет отправил летучий бокал на стол и с хрустом размял узкие бледные кисти.
— На моем участке пгоцесс идет в позитивном напгавлении, — подал гнусавый голос третий. Он сидел за мольбертом и, откидываясь на рояльном стульчике, разглядывал полотно. Рука с палитрой отлетела в сторону, блеснув кружевом розоватых брабантских манжет. Вы будете смеяться, но узкие очки, покрой бледно сиреневого сюртука и остальные черты его благородной внешности напомнили мне Леонида Парфенова, повествующего о Пушкине.
— Негативные силы еще не обезвгежены. Однако мои контакты с влиятельными пегсонами позволяют гассчитывать на благополучный исход опегации, — гнусавые, на французский манер, интонации художника несколько нарушали сходство с телезвездой. Попробовав на язык охру из тюбика, он поморщился и утратил акцент: — Не привык работать продуктами отечественного производителя. Написано «Икра баклажанная», а похожа на паюсную… Впрочем, кажется, мне удалось передать настроение. Эпическое полотно — «Вещевой рынок „Коньково“ при утреннем освещении». Не легко дается обнаженная натура. Одежду гражданам я дорисую потом. Когда они сделают свой выбор.
— Пфф… — встав за спиной картавого Брюнет разглядывал холст. — Пошловато. Рубенс какой-то. И очевидное влияние импрессионистов. Что сказать о себе? Я все еще подбираю кандидатуры для реализации задания. Трех наблюдал на расстоянии, с одной встречался во сне. В ее, разумеется, сне. Увы, условия контакта так сложны, что торопиться нельзя. В общем — ничего определенного. — Взяв со стола гранат, он выжал сок на палитру картавого. — Немного терпкости не помешает… Пожалуй, композиция смотрится не плохо. Какие тела, какие лица — чудесный народ!
— В целом впечатление приятное. Воруют, интригуют, заказывают, продают, покупают, размножаются. Все как у людей. Впрочем, нравственно-интеллектуальный фон довольно напряженный. Национальный колорит. — Сделав несколько прицельных ударов по холсту, художник отложил кисть. — Обуви будет достаточно? Обнаженное тело всегда смотрелось правдивей.
— Да ну их, с колоритом! Бедствуют и бедствуют! Страдают и страдают! — у меня прямо нервы не выдерживают. — Рыжий хряснул ребром ладони толстую чурку.
— Поможем, — вздохнул брюнет. — Научим, поправим, подскажем. Вот только… — Он настороженно огляделся, я мгновенно нырнула в прикрытие витража. Но не сбежала — не могла не дослушать. Голос брюнета прозвучал с торжественной печалью:
— Надо признаться, без инструкций мы слабы. Обидная потеря.
— Как без рук… — поддакнул с безупречной дикцией художник.
— Искать надо, а не рисовать голых граждан, человеколюб! — Рыжий поднялся, со скрипом разгибая спину. — Мы чё, не знаем кто упер Ариус?
— Нам известны лица, заинтегесованые в пговале нашей миссии, — закартавил от волнения художник, блеснув над узкими очками тревожным взглядом. — У них и надо искать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});