class="p">Потом брат летит наземь и слышится этот противный, выворачивающий нутро хруст…
И я снова кричу, кричу, кричу и срываю связки. А после проваливаюсь в пустоту без света и дна.
Прежде я никогда не видела отцовской слабости. Он был образцом стойкости даже в тот день, когда ушла моя мать. Слёзы этого несгибаемого человека выбили почву из-под ног окончательно. Хотелось зажать уши и выколоть глаза, вырвать из груди сердце, лишь бы не видеть, не слышать, не чувствовать.
Не видеть, как отец баюкает на груди окровавленную голову Орма, не видеть взгляд Ренна – безумный, непонимающий, полный боли и безнадёжной тоски…
И багровый ручей на рубашке, штанах и земле, как во сне-предсказании.
Он упал – упал прямо на раскисшую землю, в чёрную грязь, зажимая страшную рану рукой, будто это могло помочь. И меня не пустили к нему – исцелить или просто попрощаться. Последний раз прикоснуться к руке, почувствовать тепло и тяжесть ладони, разгладить упрямую морщинку между бровей, упасть на грудь лицом, вдохнуть-запомнить его запах…
Всего этого меня лишили.
Знала бы, как всё обернётся – ни за что бы не позволила себе даже посмотреть в его сторону. Не пришла бы в ту проклятую пещеру, на тот проклятый балкон, выбросила бы из головы все бунтарские мысли и молча служила богине до конца своих дней. А то надумала себе невесть что, потакала глупым эгоистичным мечтам, хотела найти то, что не суждено иметь Каменной жрице.
И с чего только взяла, что Ренн – для меня? Он степной ветер, а я хотела его присвоить и только погубила.
Из горла вырвался сухой всхлип. Слёз больше не было – настало полное опустошение и отупение, когда отрешаешься от собственного тела и проваливаешься в чёрное бессмысленное болото без просвета и выхода. Душу сковало милосердное оцепенение, именно оно не позволяло скатиться в пучину безумия, но внутри...
Глубоко-глубоко, под обломками, вопреки всему пульсировала крохотная искорка надежды. Слабая, как распустившийся в абсолютной тьме цветок.
Из уголка глаза выкатилась одинокая слеза и скользнула по виску, оставив горячую дорожку. Пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы собрать остатки воли в кулак и подняться с постели. Комната плыла перед глазами. Я медленно побрела к окну и распахнула створки, впуская холодный осенний рассвет. Проём заволакивало колеблющееся марево, похожее на легчайшую ткань или текучую ртуть – защита от побега. Правда, учитывая высоту, он стал бы, скорей, самоубийством. Странно, но эта мысль не вызвала у меня ни страха, ни отвращения – я попросту не видела свою дальнейшую жизнь, я уже умерла близ Лестры, на старом капище Первобога, в кругу зачарованный камней.
Облака набухли в предчувствии дождя и окутали вершины гор белёсым коконом. Когда я уезжала, вокруг буйствовала зелень, а сейчас лес был усыпан хлопьями ржавчины и сбрызнут кармином.
С недавних пор я ненавижу этот цвет, он напоминает о пролитой крови.
А город, несмотря ни на что, просыпался: скоро всё наполнит стук молотов в кузнях, звонкое дзыньканье кирок, ритуальное пение жриц и простых искателей и жужжание распиловочных дисков. В воздух взовьётся каменная пыль вперемешку с запахами дыма, из пекарен понесутся ароматы свежего хлеба, а старый Далл с сыновьями погонит кудлатых овец на выпас.
А я что?... Я больше никогда не буду принадлежать этому миру так, как прежде. Я этого не заслуживаю.
Я не успела помочь Ренну. Не уберегла Орма. Как жестоко порой смеётся судьба! Я думала, что у меня в запасе предостаточно времени, что я сумею всем помочь, всех спасти, а на деле… Оказалась так слаба и слепа, погрязла в своих чувствах и горестях, что перестала смотреть по сторонам.
А ведь брат изменился после того похода. Он забрал чужие жизни, и они легли на плечи непосильным грузом, сломали, ведь душа искателя не терпит насилия. Если бы всего этого не случилось, если бы я была настойчивей, если бы поговорила с ним до этого, Орм не вызвался бы драться с Ренном.
Скрежет со стороны двери заставил напрячься и вскинуть голову. Я стала узницей в своей комнате, отец лично нанёс на стены руны, запирающие Дар создания врат, чтобы я не смогла убежать. На дверь повесил замок, отобрал все амулеты до единого.
– Здравствуй, отец.
Он сделал несколько шагов и замер, будто натолкнувшись на преграду. Боль от потери единственного и любимого сына, гордости и наследника, выпотрошила его до дна, потушила взгляд, оставив на дне тлеть костёр отчаянья и злости. В один миг он постарел лет на пятнадцать, виски припорошило сединой, лицо взбороздили морщины. И, если в глубине души я до сих пор не могла поверить, что случившееся не кошмарный сон, эти изменения разбивали все надежды.
– Не смей больше называть меня отцом, Рамона… Просто не смей, – жёсткие слова резанули больнее бритвы, он презрительно дёрнул верхней губой и сжал пальцы.
– Я не хотела, чтобы так вышло, я скорблю вместе с тобой.
– Скорбишь? – он вскинулся, как потревоженный хищник и сделал шаг ко мне.
По дороге в Антрим отец сильно меня избил, рёбра и спина болели уже несколько дней.
– Я любила Орма, ты же знаешь…
И я не лгала – старший брат был мне дорог, несмотря на ревность и борьбу за одобрение отца, на разницу в возрасте и непонимание друг друга. А теперь уже ничего не исправить – его тело отпели жрицы, и горы приняли своё дитя.
Конечно, отец не позволил мне проводить его в последний путь.
– Этого выродка ты тоже любила? – зло спросил он, и взгляд стал ещё холодней. – Или просто хотела мне досадить?
Стиснув зубы, я отвела взгляд. Пусть в моих глазах отец не прочтёт даже тени настоящих чувств и моей скорби по Ренну – всё это принадлежит только мне.
Он молчал, тяжело дыша, а потом проговорил:
– Мне не удалось ничего утаить – слишком много оказалось свидетелей. Гибель Орма и того... человека вызвала много вопросов. После случившегося нам пришлось убираться очень быстро, чтобы лестрийцы не устроили самосуд и не порвали нас в клочья.
Судорожный вздох вырвался сам по себе – я зажала руками трясущиеся губы. Матерь Гор... я всего этого не помнила! Я была не в себе.
– Лорд Брейгар будет в ярости, это ведь его вымесок... – продолжал рубить отец, не щадя моих чувств. – А ведь Этера, всё предвидела, обо всём знала... Орм оказался просто разменной монетой, орудием!
–