Как и все в этом поместье, библиотека прозябала в небрежении. Книг было мало – всего несколько полок, да и те скорее всего были приобретены, чтобы создать иллюзию того, что хозяин чему-то учится. Половину коллекции составляли проповеди и подшивки старых и неинтересных журналов. Абсолютно случайный подбор книг уже давал надежду на то, что среди них найдется та, которая откроет ему тайну его сознания. Адам подкрутил лампу, сделав свет ярче, и принялся изучать книги.
Мария шла на кухню перекусить, когда услышала какой-то шорох в комнате, названной слишком помпезно библиотекой. Подумав, что Бхану, возможно, бродит по дому в поисках доброй души, чтобы выпустила ее на улицу, она заглянула в библиотеку и увидела там Адама, который методически обшаривал полки с книгами, подсвечивая корешки лампой.
Подняв свою лампу повыше, Мария спросила:
– Адам, ты ищешь что-то конкретное?
Увидев ее, Бхану запрыгала, радостно приветствуя хозяйку. Адам встретил ее без особых проявлений радости. Он повернул к ней голову, и она увидела его лицо – сосредоточенное и серьезное.
– Мне приснился еще один сон. На этот раз в нем присутствовали странные существа и символы. Они показались мне знакомыми, словно они – часть моего прошлого, и все же я не могу вспомнить. – Выражение его лица изменилось. – Я не могу вспомнить! Я говорю себе, что вскоре я смогу, что фрагменты мозаики лягут каждый на свое место. Днем я верю в это. Ночью… верить сложнее. Что, если я никогда не вспомню прошлого? Что, если я обречен на полное одиночество в своем сознании?
До этого момента он казался таким невозмутимым. Создавалось впечатление, что он относится к тому, что случилось с ним, с философским спокойствием. Тем сильнее потрясла ее боль, которую она увидела в его глазах. Если не считать почти пропавшие синяки, внешне он никак не походил на человека, прошедшего через ад. В повязке на голове уже не было нужды, потому что рана хорошо заживала. Надломленным оказался его дух.
Мария поставила лампу на стол и взяла Адама за руки.
– Может, ты никогда не вспомнишь себя прежнего, – сказала она убежденно, – но это не значит, что ты одинок. А как же те воспоминания, какие мы создали за последние несколько дней?
Ему явно стало легче.
– Я не знаю, что я делал бы без тебя, Мария. Даже представить страшно, каково было бы мне, если бы волны вынесли меня в чужое мне место, населенное совершенно чужими мне людьми, где некому было бы сказать мне, как меня зовут, где всем было бы все равно, умру я или выживу.
Слова его были одновременно как острый нож в сердце и как целительный бальзам. Эти слова решили ее сомнения. Как бы ни терзала ее ложь, с каждым днем разраставшаяся, словно уродливая опухоль, как бы ни претил ей этот пошлый маскарад, признаться ему в том, что она ему чужая, что дом этот ему чужой и что даже имени его она не знает, Мария после таких его слов не могла. Он должен был во что-то верить. И он верил ей. Предать эту веру значило предать его.
Что, если он никогда не вспомнит, кто он такой? Тогда если он захочет провести жизнь с ней, то она, видит Бог, станет ему женой, настоящей женой. Если даже у него есть где-то жена, со временем та женщина примет свою судьбу и вдовство и, возможно, найдет себе другого мужа.
Если Адаму назначено судьбой быть человеком без прошлого, то он будет ее, ее навеки. Мария много на своем веку встречала мужчин, подходящих ей и неподходящих, и Адам был тем единственным, кого она бы выбрала для себя. Он был добрым, остроумным и тонким – в нем присутствовали все те черты, которые она хотела видеть в муже. Если он никогда не вспомнит, кем он был, ну что же – здесь он найдет себя нового.
Вместе они приведут Хартли-Мэнор к процветанию. Здесь будут жить они в мире и покое. Хотя брачный обряд все же придется совершить. Она скажет Адаму, что раз он стал, в некотором смысле новым человеком, брачные клятвы придется обновить.
Смущенная своей готовностью лгать и изворачиваться, Мария сказала:
– Прошлое делает нас такими, каковы мы есть сейчас, но что самое важное, так это настоящее и будущее. Главное все еще при тебе, и оно будет таким, каким ты его сделаешь.
– Твоя мудрость соперничает с твоей красотой. – Приковав ее к месту взглядом, он взял в ладони ее лицо и поцеловал ее жадно. Отклик ее был спонтанным и страстным. Полумрак облегчал выражение чувств. Ее мужчина, подаренный морем, был так ей дорог, он был таким ласковым и мужественным одновременно. Она считала его человеком среднего роста и телосложения, но сейчас, когда он ее обнимал, он казался очень большим и очень сильным.
Она смутно осознавала, что спиной вжимается в полки с книгами, что руки его шарят по ее телу. Развязав пояс ее халата, он накрыл ладонями ее грудь. Интимность его ласки одновременно шокировала и возбуждала. Губы ее приоткрылись навстречу его губам, и языки их слились в танце. Она прижалась бедрами к его бедрам. Твердь и жар его тела возбуждали тревогу, но и влекли, как влечет песнь морской сирены.
Осмелев, она просунула руки под его халат. Тело его, покрытое ночной сорочкой, обжигало, когда она гладила его по мускулистой спине. Ее целовали не один раз, и порой ей это даже нравилось, но желание никогда не грозило выйти из-под контроля – до этого момента. Ей хотелось втянуть его в себя, сплавиться с его плотью.
– Я так сильно тебя хочу, моя единственная, – шепнул он прежде, чем прижаться губами к ее шее. Она застонала, ногти сами впились ему в спину. Когда рука его скользнула под ее сорочку и двинулась вверх по ноге, она едва не растаяла. Мужские объятия никогда так на нее не действовали, она никогда ничего подобного не испытывала.
Если бы он уложил ее на холодный и пыльный ковер, она была бы только рада. Но до того как это могло случиться, Бхану стала тыкаться в них носом, скуля, требуя внимания. Мария вскрикнула и отстранилась, вспомнив разом все те причины, по которым близость им была противопоказана. И не последняя из этих причин состояла в том, что в дальнейшем ей пришлось бы объяснять, как случилось, что он взял ее девственницей.
– Прости, – прошептала она. – Я не могу. Не сейчас.
Адам хотел было снова ее обнять, но передумал и отступил, сжав кулаки.
– Ты боишься меня, Мария? Или ты меня не хочешь?
Она сдавленно засмеялась. Смех был истерический.
– Ты ведь не веришь, что я тебя не хочу! Ты сам все видишь. Как я могу тебя бояться, когда ты сама доброта и понимание? Но… для меня время еще не наступило. Может, когда ты лучше меня узнаешь, ты сам меня не захочешь.
– Этого не может быть. – Он прикоснулся к ее волосам, затем провел рукой вниз по плечам, по ее телу. Ладонь его оставляла после себя огненный след. – Я чувствую, что знаю тебя всеми глубинами души. Но… не слишком хорошо здесь и сейчас. – Он опустил руку и криво усмехнулся. – Когда кровь моя остынет, я, конечно, соглашусь, что ты права. Но сейчас слишком трудно быть благоразумным.