Читать интересную книгу И приведут дороги - Наталья Способина

его за это.

К концу обучения я так измоталась, что еще недавно вызывавшая эйфорию мысль о том, что он – руководитель моего диплома, стала равносильна приговору. И на последнем курсе я решилась. За лето разложила для себя все по полочкам и в первый же день нового учебного семестра написала заявление на смену руководителя диплома. Мое решение вызвало недоумение в деканате, однако, поскольку я никогда не отличалась сумасбродством и была на хорошем счету, в мою историю про то, что за лето я нашла умопомрачительную тему для диплома, но, к сожалению, она не может быть реализована в рамках немецкого языка, поверили.

Я так и не набралась смелости озвучить эту новость Павлу Николаевичу сама. Каждый день со страхом ждала, что он будет задавать вопросы, однако он так ничего и не сказал, а мне пришлось выбросить глупости из головы, всплакнуть над несостоявшимся дипломом, на который к тому моменту была потрачена куча времени и сил, и впрячься в новую тему.

Ночи напролет я просиживала за справочниками по стилистике и переводу, намереваясь защититься на «отлично». Но все это становилось неважным, стоило мне войти в аудиторию немецкого и взять с парты работу, усыпанную комментариями.

После выпуска я больше не видела Павла Николаевича. Слышала от кого-то, что он ушел из института и вроде бы даже уехал из Москвы. Была ли с моей стороны любовь? Наверное, нет. Скорее, это было безграничное уважение и эмоциональная зависимость от человека, который в меня поверил.

Идею написать книгу я отметала со смехом. К тому же в первые годы после учебы работы было пруд пруди. Я хваталась за все и с готовностью мчалась туда, куда опытные переводчики за такие смешные деньги даже не совались, но мне было интересно. А потом жизнь устаканилась, карьера плавно пошла в гору, дни приобрели четкий рисунок: дом-дорога-офис-дорога-дом с суматошным вкраплением срочных командировок, где, по сути дела, менялись только декорации, действия же оставались теми же. Отель-дорога-офис/конференция-дорога-отель. А потом мне стала сниться Свирь. Из-за того ли, что на волне злости на Павла Николаевича я шесть лет назад пообещала себе, что если и напишу что-либо, то это будет непременно фэнтези, которое когда-то вызвало ироничный смешок с его стороны, или же просто так получилось, однако я начала описывать картины, являвшиеся мне во снах, видеть зубчатые башни, большелапых псов и людей, чей мир был гораздо честнее, чем мой.

И сейчас, свесив ноги с кровати Всемилы, я вдруг поняла, что, если бы не те слова и комментарии на полях моих работ, мне бы и в голову никогда не пришло писать. Получается, именно Павел Николаевич запустил цепочку странных событий, которые привели меня в Свирь.

Я вышла из покоев, подхватила с пола толстопузого котенка и, прижавшись щекой к теплому боку, зажмурилась, вслушиваясь в его тарахтение. Воспоминания об институте всколыхнули в душе новую волну тоски по дому. Мне жутко захотелось в мой мир. И пусть там не хвалят, пусть нужно каждый день доказывать, что ты чего-то стоишь, зато я точно знала, где и как закончится мой день, и никогда не боялась ночных кошмаров.

По спине прополз холодок, и я тряхнула головой. Мне что-то снилось этой ночью, однако разум почему-то не желал вытаскивать эти знания на дневной свет. Поежившись, я решила не думать о снах, равно как и о том, что происходило тут в последние дни. Мне хотелось уюта. Поэтому я снова вызвала в памяти образ Павла Николаевича: то, как разбегались легкие морщинки от глаз, когда он улыбался, как он небрежно поправлял оправу очков, скользя пальцем по переносице… В сенях что-то упало, и я вздрогнула, а котенок больно впился острыми коготками в мой палец. Стоило мне спустить расшалившегося кусаку на пол, как дверь распахнулась, и на пороге появилась Добронега. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что что-то произошло. И, разнообразия ради, что-то хорошее: мать Радима сияла.

– Доброе утро! – произнесла она и быстро поцеловала меня в макушку.

– Доброе, – ответила я, вглядываясь в ее лицо. – Что случилось?

Добронега на миг словно растерялась, потом улыбнулась и ответила:

– Ничего, дочка. Ты отдохнула? А я вот уже успела к Зиму сходить. Ему сегодня лучше уже. Жара почти нет. Да и поел немного.

Я уже приняла как данность то, что Добронега говорит мало и по делу. Если сначала меня это напрягало, то потом я привыкла и прониклась к ней уважением. Сама я так не умела. А вот сейчас она явно забалтывала меня, словно пытаясь от чего-то отвлечь. Мой желудок сжался.

– Это хорошо, – ответила я, растягивая губы в улыбке, в то время как в голове набатом звенело «что-то с Альгидрасом!».

Котенок вновь подбежал ко мне и, уцепившись за юбку, стал торопливо по ней взбираться. Я перехватила его на уровне своих колен и прижала к груди, чувствуя, как под ладонью колотится маленькое сердечко. Мое при этом стучало с той же скоростью.

– А еще что нового? – спросила я, понимая, что неизвестности просто не выдержу.

– Ничего, – неискренне улыбнулась Добронега и стала выставлять на стол тарелки и кружки для завтрака.

С холодеющими ладонями я смотрела ей в спину и пыталась убедить себя, что не стала бы она так сиять, если бы с Альгидрасом что-то случилось. Или стала бы?

– Что с Олегом? – выдохнула я и закашлялась.

Добронега быстро обернулась, бросила взгляд на мое лицо и тут же воскликнула:

– Ты что удумала, глупая? Побелела как снег! Хорошо все. Жар у него. Но уже лучше.

Я с трудом добралась до лавки и села, понимая, что ноги меня не держат. От накатившего головокружения зазвенело в ушах. Я помотала головой, ожидая, пока мир прояснится. Никогда в жизни я не была склонна к обморокам. Вид крови – исключение. Но чтобы вот так, на ровном месте… Что со мной тут происходит?

В мои губы ткнулась кружка.

– Выпей, на! Есть тебе надо, Всемилка, – строго произнесла Добронега. – Совсем светишься.

Я глотнула воды, с облегчением почувствовав, что это не отвар, и прислонилась затылком к стене. Есть мне совсем не хотелось. В горле ворочался тошнотворный комок, мешая сглатывать. Почему-то я чувствовала себя больной, хотя до этого после отваров всегда просыпалась отдохнувшей. Добронега тем временем пододвинула ко мне тарелку с полбой и кружку молока. Мне нравилась полба. Я даже подумывала, что, когда вернусь, нужно будет непременно поискать ее в моем мире. Должна же она где-то еще существовать? В моем мире все есть.

«В том мире есть все, кроме настоящего». В ушах снова зазвенело. Я удивилась последней мысли. Мысль была не нова и сродни той, что посетила меня вчера при Миролюбе. Вчера я ее озвучила, сегодня же удержала язык за зубами и задумалась о том, что значит «настоящее». Чего настоящего нет в нашем мире? Искренности? Любви? Жертвенности? Ерунда! У нас тоже все это есть. То, что лично я мало встречалась с подобным в своей жизни, еще ни о чем не говорит. Не повезло мне с окружением. Но у меня же были подруги, которые вполне искренне меня любили. И думаю, искренне же расстроились и подняли на уши все береговые службы.

Я отправила ложку в рот, борясь с тошнотой.

Сам факт моего появления здесь был абсурдным и нелогичным, но он был, и с этим нужно было просто смириться. Но что произошло со мной там? Я подспудно понимала, что от ответа на этот вопрос зависит возможность моего возвращения. По всему выходило, что в моем случае прекрасно работал закон сохранения энергии. Всемила умерла здесь, чтобы я появилась на ее месте. Сейчас это было очевидным. Но что, если Всемила очнулась в моем мире?

Я поперхнулась полбой и закашлялась. Прокашлявшись, отпила большой глоток молока, стараясь не встретиться взглядом с Добронегой. Какой ужас! Бедная Всемила! А если с ней еще перенеслись ее проблемы со здоровьем… Как бы мне не очнуться в своем мире в психушке.

– Ты как, дочка?

– Получше. Спасибо.

– Есть тебе надо, – повторила Добронега, и я кивнула, отправляя в рот очередную ложку и прилагая усилия к тому, чтобы проглотить ее содержимое.

Серый зашелся радостным лаем, и Добронега просветлела лицом. Радим ворвался в дом так, будто принес радостную весть. Я давно не видела его таким довольным. Словно не было вчерашнего дня. Он переглянулся с Добронегой, вставшей ему навстречу, потрепал меня по волосам и нахмурился:

– Отчего такая белая?

– Хорошо все, – привычно соврала я,