Читать интересную книгу Его среди нас нет - Сергей Иванов

Наш воспитанник

Но тут и звонок прогремел, вошла географиня… А если «гео» отбросить, получится Графиня.

Ее так и звали — за спокойную сухость тона, за бледно накрашенные тонкие губы, за большие очки на маленьком носу. Почему-то и кому-то в их школе сие показалось признаком «графиньства». Давно это было — лет десять назад. И потом уж пошло-поехало.

А Графиня, кажется, и сама не возражала против такого имени. И даже невольно старалась ему соответствовать — ходила прямая, плечи убирала назад, слова произносила редко и властно.

Впрочем, кто его знает, какие они были на самом деле, эти графини? В школе, где учился Сережа Крамской, думали, что именно такие.

И вот она вошла, Лидия Павловна, кивком головы посадила класс.

Она бывала Графиней двух видов — в зависимости от настроения: Графиня томная и Графиня решительная. Сегодня она как раз была томная, вся в своих помыслах. И поэтому, заметив Сережину надпись, лишь обронила в пустоту:

— Это надо вытереть.

Тренин, который был сегодня дежурным, выполз из-под своей парты: а плохо, что ли? Можно сходить в уборную, помочить тряпку… Времечко идет.

И вдруг он почувствовал на своем плече железную длань.

— Сиди, Тренер! — сказала Таня Садовничья. — Я тебе помогу.

Она вышла к доске. Никто пока не обращал на нее никакого внимания.

Взяла в руки мел. И это пока тоже видел один Сережа.

Аккуратно вывела под призывом о двадцати коп. и глобусе: «Деньги эти не потеряны!»

Шорох и шелест пошел по рядам — увидели, а кто не увидел еще, того толкали в бок: смотри, Пень-Иваныч, да говори «спасибо», что показали.

А Таня преспокойно взяла тряпку и пошла ее мыть и с мылом стирать… Про некоторых хулиганов говорят: мол, ай-яй-яй, такие они, сякие! Своим безобразным поведением сорвали урок. А вот вам Таня Садовничья — ни шума, ни крика. Но разве кто-нибудь теперь думал о географии?

Так рассуждал Сережа Крамской, который в это время тоже не думал о географии.

Вошла Таня, повернулась к классу: ну так что, мол, все видели? И потом стерла.

Лидия Павловна ничего понять не могла. Она и так и эдак старалась найти причину. Из томной Графини стала Графиней решительной, а потом даже грозной. Ей это совсем не помогло. Урок был загублен на корню. Никто не слушал, на дополнительные вопросы не отвечал. Она бы, наверное, наставила им сердитых двоек. Но ведь был конец четверти, а учителя за двойки отвечают — не меньше учеников!

Махнув на все рукой, Графиня стала объяснять новый материал. Тоже без толку! И, остановившись на полуслове, она приказала тогда всем сдать дневники, немедленно!

Это, конечно, расшевелило — уж будьте уверены! Лидия Павловна стояла со спокойной своей тонкой улыбкой:

— Ну что, Садовничья! Я долго буду ждать? Крамской?!

Ах, да, раз Таня стирала с доски и раз Сережа сидел с ней за одной партой, они же «дежурные»!

Переглянулись, встали. Класс, чувствуя себя провинившимся, полез в портфели.

— Да не бойтесь, — сказала учительница, которая была, в общем-то, вполне добрым человеком. — Ваша классная руководительница будет из дневников проставлять оценки в новый журнал!

Она улыбнулась победно, увидев их облегченно-растерянные физиономии. А когда Сережа хотел помочь ей отнести дневники в учительскую, сказала с насмешливой сухостью:

— Не надо!

И ушла. И тут звонок затрещал. Это у нее здорово получилось! А Сережа, в сущности нечаянно, остался стоять — один перед всем классом. Уроков больше не было, но никто не собирался расходиться.

— Чего замолк, Корма? Давай открывай собрание. Будем следствие вести! — закричал Тренин.

Нет, нелегко это — смотреть в глаза целому классу. Но делать нечего, и Сережа начал гнуть свою линию:

— Чего следствие-то? Алена Робертовна заводит новый журнал. Преступника она прощает. Ну и хорошо, нам-то какое дело? Соберем для Мироновой по двадцать копеек с носа, и домой, — он вынул из кармана заготовленный двугривенный и со звяком бросил в половинку земного шара.

— А чего ж тогда Садовничья пишет? Э, Садовничья?

Таня подождала, когда замолкнут крикуны. Это ей легко удалось, даже не надо было вставать или призывно поднимать руку.

— Пусть сама Миронова скажет… Миронова! Разве ты эти деньги потеряла?

— Нет, — ответила Варька, готовая заплакать от волнения.

— Садись, Миронова, — сказала Таня. И потом наконец сама встала. — У Мироновой есть доказательства, что деньги украдены. И они временно хранятся у Крамского.

— Ч-чего хранится-то? — и смеясь и заикаясь, крикнул Воскресенский. — Деньги или доказательства?

— Доказательства! — холодно объяснила Таня. Словно бы Алешка правда ее не понял. — Дай-ка их нам посмотреть, Крамской!

Доказательства — в смысле те клочочки журнальные… Но их не было сейчас у Сережи!

— Они… дома.

Причем даже не у него дома, а у Маринки Коробковой. Хотя в данном случае значения не имело.

Странно было другое: зачем Таня завела эту историю? Вчера сказала: «Я больше не участвую». А теперь вдруг… Так хотелось спросить: «Тебе что, Тань, завидно стало?»

И пожалуй, Сережа был бы не так уж далек от истины.

Когда Таня поняла, что Алена Робертовна ни при чем, ей словно обидно сделалось, ее словно обманули. Тогда-то она и сказала Сереже, что «мелкая рыбешка» не для нее. Но теперь… Вдруг Крамской стал такой излишне самостоятельный. А ведь весь начинен ее силой, ее уверенностью, ее методами работы.

Впрочем, эти мысли подавали голос в ее голове лишь тихо-тихо из темного уголка. А впереди громко возмущались совсем другие. Эти мысли кричали: «Крамской обдуривает класс, а я должна молчать?!»

Хотя на самом деле ей не больно важно было, обдуривают класс или не обдуривают. Уж мы-то знаем, каким человеком была Таня Садовничья. Весьма непростым!

— Чего-то непонятно, Корма! — закричал среди недоброго гудения Годенко Гришка. — Что за доказательства? Чего ты их скрываешь?

И в Сережиной жизни вдруг наступил довольно зловещий момент. Уже чуть ли не его самого начинали подозревать в этих семи рублях. Или по крайней мере в соучастии. А «любители справедливости» тут как тут: им бы только суд затеять, остальное неважно!

Все-таки он сумел не испугаться. Жаль, что не было здесь Маринки Коробковой, а была только эта заведенная Таней Садовничьей толпа. Но что ж поделаешь, справедливость чаще всего приходится доказывать среди не самой дружественной обстановки.

И он стал им говорить. Он не готовился заранее, а потому получилось не особенно… Зато по делу.

Он вот что им пытался растолковать. Если класс занимает первое место, то говорят: «О! Молодец класс!» А если последнее — опять: будут ругать всех.

— Гол считается, что вратарь пропустил, а на самом деле виновата вся команда, понимаете? Так же и с этими рублями исчезнувшими. Поэтому я и предлагаю: давайте просто соберем по двадцать копеек, и кончено!

Нет, его совсем не понимали: то гол, а то кража денег!

— Ну это же мы его таким воспитали!

— Кого? Вора?! Вора воспитали вором? Ну ты даешь, Кормушка!

— Могу доказать! Например, как мы Алену чуть не засудили, а она оказалась абсолютно ни при чем.

— Откуда это известно?

Тут уж Сережа, хочешь не хочешь, должен был рассказать про клочки из журнала, оказавшиеся в мироновском кошельке.

— А между прочим, Алена сама могла бы устроить следствие! Но почему-то она не устроила.

— Просто не сообразила! — крикнул Тренин.

— Не бойся, сообразила бы… Просто она человек… И мы давайте не устраивать… Неужели вам эти двадцать копеек жалко!

— Чего? Я могу первый отдать, — сказал Годенко.

И за ним поднялось еще несколько девчонок и мальчишек.

Но не успели они совершить свой хороший человеческий поступок. Им Таня помешала!

— Одну минуточку! — сказала она. — Я, например, в вашем «замечательном коллективе» не воспитывалась. И виноватой себя не считаю!

— Ну и молодец! — сказал Сережа. — А мы, кстати, никого виноватым не считаем.

— А деньги все-таки собираете?

— Да именно потому, что мы верим друг другу и не хотим копаться!

Тут его стали поддерживать хорошие люди: Гришка и Воскресенский Алеха. Но Таня сумела перекричать их:

— А все-таки мне не понятно! И я не согласна сдавать эти копейки!

Эх, зачем же она все портит? Зачем ей это надо? И тогда Сережа крикнул, уже не стараясь себя удержать, уже разрывая с Таней последние ниточки:

— Слушай, Садовничья! Не хочешь, не сдавай. Сохрани свои двадцать коп. на мороженое! Варька, обойдешься без ее двадцатника?

— Да пусть, — тихо сказала Миронова. — Конечно.

— Так, Крамской! — сказала Таня. — С тобой мне все окончательно ясно. А все-таки не надо действовать нечестными приемчиками. Я не о копейках своих переживаю. Я о классе думаю! Вчера семь пропало. А сегодня, может, кто-то уже пятнадцати недосчитается!