Правда, для этого и возглавлять нашу науку должны не только бизнесмены и завхозы, но хоть отчасти еще и поэты. В душе. Этого вполне достаточно.
Ценность науки основана на чуде, тайне и авторитете. И она начинает проигрывать лженауке, то есть магии, маскирующейся под науку, когда лженаука разворачивает перед профанами более чарующие чудеса, тайны и авторитеты. Торжество шарлатанов выводит ученых из себя, и они уверяют мир, что если бы их пускали в газеты и телевидение наравне с сумасшедшими и жуликами, то они сумели бы объяснить массам, как все обстоит на самом деле. Но это, увы, глубокое заблуждение. Люди, равно как и сами ученые, прежде всего ищут экзистенциальной защиты, хотят укрыться от бессмысленности и жестокости бытия, а ученые предлагают им убежище, в котором уютно только им самим. Поэтому наука не сможет послужить экзистенциальной защитой, покуда не сумеет предстать перед хоть сколько-нибудь образованными массами прекрасной и загадочной, а не точной и скучной.
Красота и загадочность — вот истинный базис, без которого наука не получит любви, а следовательно, и финансов. Впрочем, без любви в науке и финансы не помогут, это в браке по расчету возможно зачатие без любви. И чтобы наука сделалась предметом обожания, необходима целая контрреволюция духа, отказ от прагматизма, отказ считать рентабельность высшим мерилом красоты, истины и добра. Если требовать, чтобы каждый вздох, каждая улыбка, каждый поцелуй и взгляд на луну были рентабельными, жизнь утратит всякую прелесть, если вообще сохранится. Но, требуя от науки рентабельности, мы делаем ровно то же самое.
И, что еще хуже, сами ученые начали себя оценивать через свою полезность «народному хозяйству», считать принципиально важной свою «гражданскую позицию» в отношениях с властью. Тогда как они должны понять, что они служат вечности, а не власти и не сиюминутным потребностям населения, что они рождены «не для корысти, не для битв» и не должны зависеть ни от «царя», ни от «народа». Станут ли они по любому поводу бичевать власть или облизывать ее где только можно (и то, и другое на дилетантском уровне) — это не будет иметь к науке никакого отношения. Но зато «надмирность» ученого, его забота прежде всего о красоте и величии своего святого ремесла принесет народу самую большую пользу, какую ему не сможет дать никакой революционер или гражданин — я имею в виду чувство гордости за человека, чувство причастности к человеческому гению.
Народ, не способный одарить своих отпрысков этим сладостным чувством, может задержаться на исторической арене лишь до первого серьезного испытания. Способность порождать и ценить человеческий гений для сегодняшней России вопрос жизни.
Но для того чтобы восстановить эту способность, чтобы обуздать власть победившего лакейства, необходимо воспроизвести систему, когда-то вовлекшую в ряды физиков, математиков, биологов массу одаренных ребят, столь ценимых сегодня за пределами собственной родины. В эту систему входила и масса научно-популярной литературы, в том числе и ярко написанной, туда же входила и художественная литература, где ученые представали красавцами, а иногда и божествами (великие ученые и есть божества!), и постоянные репортажи из лабораторий, а не из лакейских…
Собственно, люди среднего возраста все это прекрасно помнят. И с радостью поделятся с теми, кому не посчастливилось жить в эту прекрасную пору.
Надеюсь, моя мечта потеснить лакейскую и лавку лабораторией не будет воспринята как ностальгия по обкомам и политической цензуре?
Если вспомнить, что сегодня главной проблемой России на международной арене является недостаточный ее престиж в цивилизованном мире, а проблемой внутренней — неуверенность населения в достоинствах своей страны, легко прийти к практическому итогу: образовательные ресурсы сегодняшней России выгоднее всего инвестировать в производство гениев.
То есть делать ставку на самых одаренных и романтичных, развивать те профессии, в которых куется не чье-то бабло, но бескорыстное восхищение человеческим талантом и красотой, которые только и порождают ощущение, что мы живем не зря. Россия, которую мы превзошли, по крайней мере, могла сказать себе: я живу не очень свободно, не очень чисто, но время от времени поставляю миру гениев. Совлекши с себя эту обузу, на что мы вообще будем нужны? Не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда?
Чтобы одолеть преходящее, нужно работать для вечности.
Ускользающая красота
И все-таки поэзия, красота — не слишком ли воздушные, заоблачные это разговоры, когда в Ираке, в Израиле, в Чечне каждый день взлетают на воздух автомобили, а то и люди, нагруженные взрывчаткой, — «народ борется с оккупантами». Но Лондон, Мадрид, где вроде бы никто никого не оккупирует… Нью-Йорк, в конце концов!
«Чего же ты хочешь?» — взывает цивилизованный мир к террористу: если он ищет комфорта, дадим ему комфорт, если ему нужен социальный рост — откроем ему все пути. Но мы в этой книге вместо привычного вопроса «В чем здесь выгода?» будем постоянно задаваться непривычным вопросом: «В чем здесь красота?» Красота попранная и красота воплощаемая.
И в чем же? Хотя террор — устранение или устрашение соперников — так же стар, как само человечество, однако самое первое, архетипическое убийство — убийство Каином Авеля — не было вызвано корыстными мотивами: это было убийство в борьбе за близость к Богу. Вот и современный идейный террорист лично ничего не приобретает, а вдобавок и убивает большей частью тех, кто ни ему, ни пославшим его конкретно не сделал ничего плохого. Сегодняшний террор стремится не столько запугать врагов, сколько воодушевить единомышленников: противник не так уж всемогущ и всеведущ, мы-то будем покруче! Покрасивее!
Но неужели все эти героические злодейства творятся всего только ради утоления простейшей хулиганской потребности быть лучше ненавидимым, но значительным, чем маленьким и незаметным? Это сходство слишком уж внешнее — современный терроризм гонится за удовлетворением не материальных и даже не социальных, но опять-таки экзистенциальных потребностей. Потребностей в чем-то вечном и бесспорном, позволяющем забыть о жалкой участи человека в бесконечно могущественной и бесконечно равнодушной к нему вселенной. Страх ничтожности — вот сокрытый двигатель современного терроризма: современный террор порождается ущемлением не материальных и даже не социальных, но метафизических потребностей человека. Современный террорист борется не за почетное место в том или ином социуме, но за почетное место в мироздании. Точнее за красивую картину мира, в которой он не ощущал бы своей мизерности и мимолетности.
Но зачем для этого стулья (и судьбы) ломать? Рационализированным народам этого не понять. И все-таки каждому обществу, ориентированному на достижение реальных, «земных» целей, хочет оно того или не хочет, приходится вступать в состязание с романтическими идеологиями, предлагающими человеку иллюзорное участие в великих и бессмертных свершениях. И если даже гражданское общество, сосредоточившись на чисто прагматических задачах, не помнит о романтических соседях, оно все равно остается для них источником соблазна — особенно если оно окажется материально преуспевающим: самим своим свободным и комфортабельным образом жизни оно будет невольно намекать, что можно очень даже приятно прожить, не напрягаясь ради чего-то отдаленного и незримого. И тем самым делать смешными и нелепыми приносимые романтиками жертвы.
Не случайно же мишенью современных террористов — как внешних, так и внутренних — сделались отнюдь не деспотические и эксплуататорские, но, напротив, самые свободные и благоустроенные государства современности, где вроде бы не за что сражаться, где и так никому не дадут пропасть. И удар наносится вовсе не по власти, а именно по обществу — по случайным людям. Можно сказать, по образу жизни. По конкурентной культуре. По тому, что составляет ее гордость и красоту. И лучшие умы ломают голову, как бы превратить этот конфликт культур в диалог культур. В либеральном мире даже возникла своя риторика, в которой святая троица «диалог, компромисс, толерантность» предстает такой же панацеей, как диктатура пролетариата в марксизме-ленинизме. Но увы: толерантными и прагматичными бывают только победители, желающие спокойно наслаждаться плодами своего успеха, — побежденные же всегда их ненавидят и сочиняют самоутешительные сказки насчет того, что проиграли они исключительно из-за своего великодушия и благородства, а победители восторжествовали над ними только потому, что были подлыми и безжалостными — из компенсаторных сказок побежденных в основном и вырастают террористические химеры. Заметно увеличить количество толерантности в нашем мире (уменьшить количество потенциальных террористов) можно, лишь уменьшая количество людей, которые ощущают себя побежденными.