— Этот человек, который недавно женился, разводит северных оленей, — сказал Чарли. — Похоже, они единственные из крупных животных не пострадали от радиации. Помнишь вначале, когда их только завели, люди говорили: не приживутся они, у нас слишком сыро?
— Для меня тут тоже сыровато, Чарли, пальто промокает… Сейчас уже нет мороза, и, по-моему, опять собирается дождь. Где бы нам укрыться на ночь?
— Одна женщина в баре сказала, что можно переночевать в городе. Посмотрим. Сейчас еще рано.
Они шагали по дороге, время от времени присоединяясь к кучкам людей, окружавших торговцев.
Айзек повизгивал и принюхивался, когда они проходили мимо клеток с лисами и ласками. Там продавались также куры, а одна женщина в причудливом меховом одеянии предлагала порошок из рогов северного оленя как средство от импотенции и различных болезней. Два конкурирующих знахаря продавали слабительное и средства для прочищения желудка, а также целебные зелья от ревматизма и старческих судорог. Несколько зевак слушали обоих знахарей недоверчиво. Вечером торговля шла вяло: людей теперь больше интересовали развлечения, чем дела, и довольно много зрителей привлек фокусник. Большим успехом пользовался и предсказатель будущего, хотя его искусство утратило прежний блеск.
Какой-то пьяный старик мастурбировал в канаве и проклинал свое семя. Седая Борода и Чарли подошли к следующей палатке. Она состояла главным образом из деревянного помоста, над ним трепетало полотнище с надписью «Вечная жизнь».
— Это, наверно, заведение Джингаданджелоу, — сказал Седая Борода.
Здесь тоже собрались люди: некоторые слушали речь человека, стоявшего на помосте; другие теснились вокруг неподвижного тела, прислоненного к краю моста; две древние старухи плакали и причитали. Рассмотреть происходящее было трудно при неверном свете факелов, но слова оратора на помосте отчасти проясняли картину.
Речь держал высокий, худой и лохматый человек с лицом, которое было бы совершенно белым, если бы не синеватые мешки под глазами. Он говорил необычайно страстно — несмотря на очевидно слабое здоровье — и при этом размахивал своими тонкими руками.
— Вот здесь перед нами вы видите наглядное подтверждение моих слов, друзья мои. На ваших глазах один из наших братьев расстался с жизнью. Его душа вырвалась из обветшалой оболочки и покинула нас. Взглянем же на самих себя — взглянем на самих себя, возлюбленные братья мои, все мы заключены в обветшалые оболочки в эту холодную несчастную ночь в одном из уголков необъятной вселенной. Может ли кто-нибудь из вас сказать в сердце своем, что остаться здесь лучше, чем последовать за нашим другом?
— Черта с два! — выкрикнул какой-то человек с бутылкой в руке. Оратор тотчас обратил на него указующий перст.
— Для вас это может быть и лучше. Да, друг мой, ибо в противном случае вы предстали бы перед Господом в нетрезвом виде. Господь слишком долго терпел наши мерзости и безумства, братья; это теперь нам ясно. Чаша Его терпения переполнилась. Он покончил с нами — но не с нашими душами. Господь оскопил нас, и мы вызовем Его гнев, если будем до могилы предаваться тем порокам, от которых нам следовало бы отказаться в юности.
— А как же еще нам согреваться в эту дерьмовую зимнюю ночь? — спросил другой подвыпивший весельчак, и вокруг послышался одобрительный гул. Чарли похлопал этого человека по плечу и сказал: — Не могли бы вы помолчать, пока говорит этот джентльмен?
Весельчак резко обернулся. Годы сморщили его, как чернослив однако он сохранил огромный, от уха до уха, и красный, словно намалеванный рот. Заметив, что Чарли выглядит крепче его, старик закрыл рот и погрузился в молчание. Проповедник, как ни в чем не бывало, продолжал свою речь.
— Мы должны склониться перед Его волей, друзья мои, только это нас спасет. Скоро мы все опустимся на колени и помолимся. Нам подобает всем вместе предстать перед Ним, ибо мы — последнее поколение Его людей и должны вести себя соответственно. Спросите себя: чего мне бояться, если я отрекусь от своих грехов? Однажды Он уже очистил Землю с помощью великого потопа. На сей раз, он лишил нас способности продолжать род. Вы, может быть, скажете, что это более суровое наказание, чем потоп, но не забывайте: грехи нашего столетия, двадцать первого века, превосходят все прежние грехи. Господь может все разрушать и начинать заново столько раз, сколько Ему будет угодно.
Не будем же оплакивать Землю, которую нам предстоит покинуть. Мы созданы, чтобы исчезнуть, как исчезли некогда служившие нам животные. И Земля снова станет чистой и сможет принять Его новые творения, прежде чем мы преклоним колени в молитве, позвольте мне, братья, напомнить вам слова Писания о нашем времени.
Он сложил ладони и, глядя в темноту ночи, возгласил: — «Потому что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества пред скотом, потому что все — суета! Все идет в одно место; все произошло из праха, и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих выходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? Итак увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими; потому что это — доля его, ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?»[2]
— После меня старушка моя останется, — ухмыльнулся весельчак. — Спокойной ночи, святой отец. — И он пошатываясь побрел прочь в обнимку с каким-то приятелем Седая Борода потянул Чарли за рукав и сказал: — Этот человек — не Кролик Джингаданджелоу, хоть и рекламирует вечную жизнь, пойдем дальше.
— Нет, давай еще послушаем, Седая Борода. Тут человек говорит истину, сколько лет уже я не слышал ничего подобного!
— Тогда оставайся, а я пойду.
— Останься и послушай, Олджи — это тебе будет полезно.
Но Седая Борода уже шагал по дороге. Священник опять использовал мертвеца возле помоста в качестве наглядного пособия. Быть может, одна из самых больших ошибок человечества — а они, конечно, были, это вынуждены признать даже убежденные атеисты — состояла в том, что людей никогда не удовлетворяла вещь сама по себе; они превращали все вещи в символы других вещей. Радуга оказалась не просто радугой; буря превратилась в знамение гнева небес, и даже тяжелая непроницаемая земля стала обителью темных хтонических божеств. Что все это означало? Верования агностика и верования худощавого пастора хотя и противоречили друг другу, однако представляли собой равноценные системы взглядов, потому что в какой-то период своей истории человек приобрел привычку мыслить символами и в результате получил слишком много альтернативных систем. Животные не увлекались игрой воображения — они спаривались и ели; но для христианина хлеб был символом жизни, как фаллос для язычника, сами животные использовались в качестве символов — и не только в средневековых бестиариях[3].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});