В общем, вечерок сегодня намечался веселый. А если откровенно — весело было уже днем. Вот только крестьяне местные скучно себя вели: лица мрачные, взгляды косые, ухмылки злобные. Проклятые темнобожники: к таким и днем страшно спиной поворачиваться — что же тогда ночью будет? Согнать всех в одну избу — и факел под крышу: пусть сволочи испекутся, будто репа. И причина для экзекуции наличествует — неподалеку отсюда пару дней назад кто-то напал на ротный патруль. Одного солдата нашли на дереве — кверху ногами болтался и орал как поросенок недорезанный, а второй лежал на тропе — живой, но без сознания. Уши левые бедолагам кто-то начисто обрезал, оба долго страдали трясучкой, рассказывая дивные истории об огромной крысе, подкараулившей их в кустах с сетью в одной лапе и с дубинкой в другой. А еще у нее острый ножичек имелся — именно им она недотепам уши отхватила. Про крысу, конечно, враки, но вот одну винтовку кто-то унес, да и гранаты не нашли. Это ведь рядом совсем — наверняка деревенские замешаны. Сержанту приказали разобраться с жителями ближайших селений — поискать среди них бандитов, — вот он и разберется. Скажет, что сопротивляться начали, или еще что-нибудь соврет — никто его на чистую воду выводить не станет. Кому нужна эта нищая деревушка и ее убогие жители…
Определенно надо этот клоповник сжигать — с брагой перебор вышел: Ганицию до утра не досидеть, как и остальным. Нехорошо будет, если окажутся беспомощными в окружении обиженных пахарей. Сейчас еще пару глотков сделает — и начнет разбираться с местными всерьез. Офицеры, конечно, для порядка поругают, но не сильно: на такие вещи они смотрят сквозь пальцы. Но это пока. Установят в долине крепкую власть — и разгуляться уже не получится. Так что надо успеть пожить широко, пока это возможно. Земляки челюсти до земли отвесят, когда узнают, что он сжег целую деревню темнобожников. Только девок надо несколько оставить — из тех, что помоложе и посимпатичнее. Особенно ту стеснительную малышку с пухлыми губками — сержанту такие скромняжки нравились.
Ухмыльнувшись, он зашарил взглядом по округе, разыскивая предмет своей симпатии, не забывая при этом похотливо примечать абсолютно все объекты женского пола. Краем глаза заметил среди низкорослых крестьян кого-то высокого. На миг сердце дрогнуло — голова, забитая эротическими видениями, подвела: решил, что длинноногая красотка затесалась среди сиволапых и мечтает о крепких солдатских объятиях. Увы, это оказался всего лишь старик. Длинный, тощий, угрюмый, как все вокруг. Вот только ведет себя странно — идет уверенно, не обращая внимания ни на кого. И взгляд… Нет, у него не угрюмый взгляд — у него очень плохой взгляд. Посох держит почему-то в левой руке, а правая прижата к телу… Посох не простой — резьбой разукрашен. Посох? Что-то важное связано именно с посохом — Ганиций это знал, но не помнил, что именно.
Проклятая брага: последние мозги пропил!
Старика следует остановить и потом вспомнить, что там не так с этим посохом. Да его в любом случае надо хватать — он явно не из крестьян. Чужак. Нечего чужакам делать в такой дыре — все это очень подозрительно.
Сержант раскрыл, было, рот, чтобы приказать меднозадым задержать подозрительную особу, но в этот миг старик начал убивать.
Ганиций видел, как кот атакует из засады зазевавшуюся мышку. Видел, как гончая настигает зайца. И еще он видел, как снаряд, войдя в почву, в один миг вздымает в воздух гору земли и камней — ни кошке, ни гончей и близко не сравниться по скорости со взрывчаткой.
Старик был именно снарядом. В нескольких шагах от стола, за которым пировали солдаты Ганиция, он совершил столь стремительный рывок вперед, что тело его будто в воздухе размазалось. А в правой руке у него оказалось что-то длинное и блестящее — как это ни поразительно, но двигался этот предмет еще быстрее. Сверкающий росчерк коснулся руки, затем шеи, не останавливаясь, повторил это со вторым бойцом — в сторону отлетела отсеченная кисть. Кто-то закричал, тут же захлебнувшись.
Ганиций видел смерть — шестой год в армии. Но чтобы вот так, посреди какой-то нищей деревеньки, его людей резали, будто глупых кур, да еще и в одиночку… Это было так страшно и странно, что на какой-то миг он растерялся. Мрачному старику этого хватило — три солдата корчились на земле, один замер, уткнувшись лбом в стол, — смерть его была мгновенной. Легконогий Рагий, кинувшись от костра, на ходу поднимал винтовку. Тупой меднозадый идиот: решил на штык врага взять! Сияющий клинок в правой руке убийцы не прекращал своей гибельной пляски, разбрасывая по сторонам зайчики от пойманных лучей заходящего солнца. Раз — сталь прошлась по ложу винтовки, веером брызнули отрезанные пальцы; два — коснулась шеи, нарисовав дураку красную дугу от правого уха до левой ключицы.
Рагий, уронив винтовку, зажал искалеченными ладонями страшную рану, припал на колени. Все — мучиться будет недолго.
Сержант, протрезвев в одну секунду, не отрывая взгляда от убийцы, потянулся за винтовкой. Рядом бабахнуло — кто-то тоже добрался до оружия. Сейчас… Левой рукой обхватить за гладкое ложе, правую к спусковому крючку. Глупые офицеры запрещают оставлять патроны в стволе, но Ганиций их не слушает, потому и жив до сих пор. Большим пальцем опустить предохранитель, указательным… Неподалеку бабахнуло еще раз, одновременно жестоко ударив в пах.
Боль была ошеломляющей: вмиг ослабевшие пальцы выронили оружие, расслабившийся от шока кишечник испачкал штаны, колени подогнулись. Ганиций завалился в смесь навоза и грязи — деревенскую разновидность дорожного покрытия. Глаза заволокло влагой от водопадов слез, рот распахнулся в беззвучном вопле. Терпеть было невозможно, но сознание, будто издеваясь, не спешило померкнуть. Перед полубезумным взором сержанта промелькнул рядовой Нарисс — бедняга, приволакивая ногу, куда-то спешно удалялся. В плече у него торчала длинная стрела с белым оперением, а по пятам, размахивая маленьким топориком, за ним гналась огромная и толстая рыжая крыса, обвешанная разнообразным хламом.
Ганиций даже не удивился столь странному зрелищу — у него больше не было ни сил, ни желания удивляться. Когда, заслонив собой заходящее солнце, перед ним замерла худющая старуха с деревянными вилами в руках, он тоже не удивился.
А чему тут удивляться — это ведь долгожданная смерть пришла.
Сержант не ошибся.
Старуха, вздохнув, подняла вилы на всю длину рук и с резким «кхе» опустила их, вонзив в грудь Ганиция. Тот захрипел — тело, за шесть лет приспособившееся к превратностям войны, отказывалось умирать. Старуха, поднимая свое орудие снова и снова, била его до тех пор, пока не сломала два зубца на своем оружии. К тому моменту сержант перестал хрипеть и дышать — муки его, наконец, закончились.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});