Читать интересную книгу Медный лук - Элизабет Спир

— Сегодня — о путешественнике, на которого напали разбойники, избили до полусмерти и оставили умирать на дороге. Священник и левит видели его, но прошли мимо, а один проклятый самарянин остановился, перевязал раны, позаботился о нем[60]. Хотелось бы мне, чтобы это был иудей. Иисус что, думает — иудеи и самаряне должны обращаться друг с другом как добрые соседи? Глупости, такому вовек не бывать.

Нередко сами слова ускользают из памяти, остается только звук голоса, отдающийся в душе беспокойным эхом. Да, утром гораздо лучше, и не только потому, что ему так нравится озеро на рассвете, веселая суета начала дня, умытые ночной росой поля. Нет, в ярком утреннем солнце все кажется возможным, удается поверить в скорый приход Царства Божьего, а с окрестных холмов уже почти слышатся громовые звуки победных труб.

Когда он приходит в город вечером, все совсем по-другому и Даниил опять не знает, что думать. Мир будто обволакивает грусть. Вечером все стекаются к дому Симона Рыбака, где Иисус ночует на чердаке. Собравшиеся устали от целого дня работы у горна, на верфи или на виноградниках. Они набиваются в маленькую комнатку, а кто не поместился, остается во дворе. Сидят на утрамбованной бесчисленными пятками земле, так тесно, что нелегко найти проход между телами. Вечерами приползают за подаянием голодные, у которых и крошки во рту не было за весь день, приходят безработные бродяги и всякий сброд. Приносят на носилках немощных и калек. Дневная жара оставляет после себя духоту, вонь немытого тела, запах болезни. Глаза увечных и больных, утром полные надежды, по вечерам затуманены долгим днем бесконечного страдания. Даниилу противно смотреть, как они теснятся, рвут друг у друга куски, отбирают хлеб у тех, кто слабее. Никто не смотрит, куда ступает, не беда, коли под ноги попадется несчастное создание, что только и может — ползать на карачках.

Вечером Иисус тоже кажется уставшим. Сияющие глаза темнеют от жалости. Но он никогда не уходит, никогда не отказывается говорить с ними. И стоит ему сказать только слово, как все забывают свои беды. Лица обращены к свету, струящемуся из открытой двери. Голос учителя входит в сердце словно целительный бальзам. Раны души, измученной нескончаемым потоком побоев и пинков, уже не так сильно болят, забываются хотя бы на время. А иногда исцеляются и тела — то один, то другой вскакивают на ноги, полные живительной силы, и каждого в толпе заново охватывает надежда.

Но потом Даниил пускается в обратный путь, и в темноте удушающая жара снова давит на плечи, только что виденные страдания вновь всплывают в памяти, цепляются за душу, как репейник, и в ушах больше не слышны далекие трубы грядущего царства. В такие ночи нелегко говорить с Лией. А когда он тщетно пытается заснуть, его преследует один и тот же вопрос — когда, когда? Когда же? Сколько еще ждать перемен?

Но одну историю сестра просит снова и снова — лучше б о ней и вовсе не упоминать.

— Расскажи о той маленькой больной девочке, — умоляет она брата.

Даниил опять и опять, слово в слово, как затверженный в школе урок, повторяет:

— Иисус пошел в дом, где она жила…

— Нет, начни с самого начала, — требует, как ребенок сказку, Лия. — Как ты ждал на берегу…

И он начинает, зная — она не успокоится, пока не услышит заученную историю до мельчайших подробностей.

— Мы все ждали и ждали. Иисус был на другой стороне озера, отправился в тамошние селения, а с ним несколько учеников. Они уже возвращались в лодке. Люди караулили его с рассвета, голодные, на палящем солнце, но никто не хотел уходить, пока не увидит учителя. Кто-то вдруг закричал, что лодка подходит, все повскакали, стараясь разглядеть, та ли лодка, а когда они подплыли ближе, народ будто с ума посходил.

Можно подумать, он князь какой-то, так все кричали и вопили. Симону и Иакову с трудом удалось расчистить ему немножко места на берегу. Мне кажется, Симон пытался его уговорить остаться в лодке, как Иисус иногда делает — сколько ни называй они его равви или учитель, когда народ вот так не в себе, ни о каком почтении речи нет. Тут в толпе, где-то сзади, раздался крик, люди стали тесниться, мы увидели — проталкивается кто-то важный.

Иоиль шепнул: «Это Иаир», и тогда все задвигались, стараясь убраться с дороги, спрятаться за спины других. Все боятся Иаира, он — начальник синагоги. Даже Иоиль немного испугался. А друзья Иисуса подошли к нему, стали рядом наизготовку. Никто не знал, чего дальше будет. Но Иисус махнул рукой, мол, отойдите, а сам ждет так спокойно. Иаир прошел совсем рядом со мной, плащ с плеча сползает. Пыхтит, будто всю дорогу бежал. Прятаться незачем, он ни на кого не глядит, только на того, ради кого пришел. Что дальше случилось… Никто такого не ожидал. Иаир как бросится к его ногам. Словно последний нищий попрошайка. И хриплым шепотом — только те, кто рядом стоял, слышали — о чем-то молит. Но в толпе уже знали. У него дочка умирает. Единственная. Тогда Иисус говорит…

— Нет, сперва повтори слова Иоиля.

— Да, Иоиль сказал: «Единственная дочка, зеница ока».

— Зеница ока, — тихонько пробормотала девочка, словно чему-то радуясь.

— Мне, конечно, его стало жалко, а потом я подумал: «Повезло Иисусу». Такой важный человек — начальник синагоги, вот бы Иисусу с ним договориться, но нет, он такого вовек не сделает, он просто поднял беднягу и быстрым шагом пошел к его дому. А народ за ним, словно отара овец, и я с ними — знаешь, когда ты в толпе, времени подумать просто нет. Да и мне тоже было любопытно — что случится.

Но на полпути к синагоге мы видим — бежит кто-то сломя голову, остановил Иаира и Иисуса. Я слов не слышал, но по лицу сразу понял — плохие новости. Потом пересказывали — он принес весть, что умерла девочка. Не стоит больше беспокоить учителя. Но прежде чем Иаир рот раскрыл, Иисус положил ему руку на плечо и прошептал что-то в самое ухо. И они снова идут, а мы за ними.

Слышим, женщины рыдают и флейты погребальные, тут и в толпе женщины заплакали, жалко ведь, а Иисус обернулся и говорит: «Не плачьте, она не умерла, но спит». Мы не знали, что и думать. А женщины у дверей — и рыдают, и смеются над ним… Тут Иисус одним жестом остановил толпу и позвал с собой только Симона да Иоанна с Иаковом, эти трое всегда с ним ходят. И они вместе вошли в дом. А плакальщицы из дома выбежали, сердитые, испуганные, их Иаир вытолкал и дверь запер.

На этом месте Лия всегда повторяла:

— Жалко, что ты в дом не попал.

— Не мог я, и никто другой тоже, только эти трое. От них мы и узнали потом, как дело было. Они рассказывали — девочка лежит на постели, прямо клянутся, что мертвая. Но Иисус ни на минутку не помедлил, подошел к постели, наклонился и заговорил.

— И что, — шепчет завороженная Лия, — что он ей сказал?

— Он сказал: «Девица, встань!» Будто она спит и пора просыпаться. И она проснулась, встала и пошла. — И тогда Иисус сказал: «Дайте ей есть». А сам сразу вышел, отец с матерью и рта раскрыть не успели. А когда мы его увидали — уже на улице, никто ни одного вопроса не задал, не решился — такое у него было лицо. Не знаю точно, как сказать, словно больше сил не осталось — ну, совсем никаких. Симон и Иоанн уже знают, когда он такой, надо сразу его вести домой, в такие дни все понимают, лучше оставить их в покое[61].

— А девочка, она поправилась, да?

— Да. Я потом ее на улице видел — с отцом. Даже не догадаешься, что болела.

— А она хорошенькая?

— Да, — отвечал обычно Даниил, пусть будет так, если Лии хочется, но на самом деле он и не заметил — хорошенькая или нет.

— Да, — бывало, вздохнет Лия, — конечно, хорошенькая, как иначе. И, должно быть, счастливая.

Даниилу уже невмочь пересказывать одну и ту же историю в сотый раз. Сперва он тоже был в полном восторге, но потом пришло недоумение. Ну случилось такое небывалое дело, и вроде бы ничего не изменилось. Многие говорили, что Иаир предлагал Иисусу хорошие деньги, но тот отказался. Даниил никак не мог взять в толк почему — столько народу приходится кормить каждый вечер, а у Иаира денег немерено. Да и сам Иисус велел никому об этом не рассказывать. Кое-кто из учеников ворчал, недовольный. Симон вот, который входил в дом вместе с учителем, вообще ни словечка не вымолвил. Даниил заметил, Симон теперь редко рыбачит в лодке, старается все время быть поближе к Иисусу, куда тот ни пойдет. Рыбак с того дня будто решил охранять учителя, следить, чтобы толпа не слишком напирала, а стоило Иисусу заговорить, то и вовсе глаз с него не спускал.

Однажды, когда Даниил кончил рассказывать, Лия молчала долго-долго, а потом наконец задала вопрос:

— Думаешь, Иисус когда-нибудь придет к нам в селение?

— Однажды приходил, может, и еще придет.

— А если он придет, много народу соберется?

— Куда он ни пойдет, везде большая толпа.