С 1958 года началась оживленная переписка Бори с Ренатой Швейцер, чей эпистолярный и поэтический талант он особо отмечал. Исключительными полномочиями была наделена Жаклин. После отказа от Нобелевской премии из-за жесткого давления власти и ультиматума, который предъявили ему сыновья[141], 1 ноября 1958 года Боря шлет Жаклин открытку, где просит ее представлять его в Стокгольме в декабре, если Нобелевский комитет поймет вынужденность его отказа и решит вручить ему Нобелевскую премию. Несмотря на мои уговоры дождаться оказии Боря послал эту просьбу к Жаклин обычной почтой. «Пусть и эти, читающие чужие письма мерзавцы знают, что я не сдаюсь», — говорил он. Конечно, эта открытка во Францию до Жаклин не дошла[142].
Вскоре мне удалось послать письмо с оказией, где Боря повторил это поручение для Жаклин. Незадолго до этого Борис Леонидович принял решение передать право контролировать издание своих произведений за рубежом в ведение Жаклин. «Знаешь, — говорил мне Боря, — я с детских лет больше доверяю женщине. Ее преданность всегда надежней, чем мужчины. Перед женщинами я всегда в долгу».
Написав стихотворение «Женщины в детстве» уже после выхода романа, Боря сожалел, что не написал его раньше, считая, что это стихотворение должно быть обязательно в тетради Юрия Живаго. В письме к Нине Табидзе в 1953 году Пастернак говорил: «Я с детства питал робкое благоволение к женщине. Я на всю жизнь остался надломленным и ошеломленным ее красотой, ее местом в жизни, жалостью к ней и страхом перед ней».
ЖЕНЩИНЫ В ДЕТСТВЕ
В детстве, я как сейчас еще помню,Высунешься, бывало, в окно,В переулке, как в каменоломне,Под деревьями в полдень темно.<…>За калитку дорожки глухиеУводили в запущенный сад,И присутствие женской стихииОблекало загадкой уклад.<…>Приходилось, насупившись букой,Щебет женщин сносить словно бич,Чтоб впоследствии страсть, как науку,Обожанье, как подвиг, постичь.
Всем им, вскользь промелькнувшим где-либоИ пропавшим на том берегу,Всем им, мимо прошедшим, спасибо,Перед ними я всеми в долгу.
1958 «ПИСЬМА»
В беседе с Ивинской я поинтересовался, почему стихотворение о письмах так странно начинается: «По кошачьим следам и по лисьим…», а не с поездов и почтальонов? Ольга Всеволодовна засмеялась и рассказала:
Это непосредственно связано с моим пристрастием спасать и оберегать кошек и всякую живность, тем более если они в беде. В нашем доме у Кузьмича, а потом у «шалмана» всегда обитали несколько кошек и собачек. Потому повсюду оставалось море их всевозможных следов, особенно зимой.
Когда роман полетел по миру, как огненный вихрь, к Борису Леонидовичу стали приходить письма со всего света с выражением удивления, восхищения и благодарности за «Доктора Живаго». А после присуждения Нобелевской премии поток писем удесятерился. По подсчетам Герда Руге[143] общий тираж «живаговских» писем с 1957 по 1960 год превысил 30 тысяч. Боря приносил письма в нашу избу, где читал их с детской увлеченностью и часто со слезами радости. Он был потрясен этим искренним выражением доброты, любви и тонкого понимания сути романа. Тексты некоторых, наиболее выразительных писем я привела в своей книге. Интересно, что часто встречались признания читателей в том, что роман написан про их жизнь и любовь[144].
Потрясенный лавиной писем, Пастернак писал Борису Зайцеву в Париж: «Мне выпало к концу жизни вступить в прямые личные отношения со многими достойными людьми в самом обширном и далеком мире, завязать с ними непринужденный, задушевный и важный разговор».
Некоторым, наиболее близким ему по духу адресатам Боря писал, что «Лара — это реальная женщина, которая мне очень близка». Сестрам Жозефине и Лидии, восхищенным образом Лары, Боря написал, что это реальная женщина, близкий друг — Лара его романа[145]. И Боря назвал сестрам мое имя — Ольга Ивинская. От сестер пришло письмо с теплыми словами в мой адрес. Боря послал в Англию и наши с Ириной фотографии. Обо мне как о Ларе романа Пастернак написал Ренате Швейцер в Германию. Но, конечно, больше всего о реальной Ларе рассказывали за границей Фельтринелли, Д’Анджело, а позже — Хайнц Шеве, Жорж Нива, Герд Руге. Они знали и о моей любви к кошкам. Потому уже с 1959 года стали приходить Пастернаку письма с приписками «для Лары». В некоторых посланиях предлагали прислать в подарок редкую кошку или собаку[146].
К Новому году и Рождеству нам всегда приходили подарочные открытки и сувениры. Читая письма «к Юре и Ларе», Боря радостно повторял:
— Видишь, я всегда это знал, и Юра утверждал, что мы любим друг друга не из неизбежности, а потому, что так хотят все кругом. Наша любовь нравится окружающим, может быть, больше, чем нам самим.
Боря подшучивал над «кошачьими предложениями», приходившими в письмах:
— Ты им напиши, Олюша, что этой живности у тебя в достатке. Давай лучше местных кошек рассылать по белу свету, тогда у тебя станет больше времени на наши прогулки.
Когда мы читали письма, раскладывая их на столике и лежанке, кошки всегда с любопытством нюхали листы и трогали их лапками. Боря говорил:
— Знают, бестии, что про них пишут.
Между прочим, кошки хорошо чувствовали его добрый характер, всегда терлись о его ноги и часто взбирались к нему на колени, когда он внимательно слушал новости, которые я привозила из Москвы. Но затем Боря решительно вставал, выпроваживал всех кошек за дверь и просил:
— Скажи ты им, что я люблю тебя, а не их мурлыканье.
Однажды в Измалкове, проснувшись утром, мы обнаружили, что на Борином пиджаке кошка родила котят[147]. За это Кузьмич назвал Борю крестным и обязал придумать имена родившимся на его пиджаке котятам, что Боря с недоумением, но и с явно скрываемой гордостью сделал. Когда зимой мы бродили по окрестностям поселка и опушкам леса, Боря, видя следы на снегу, с недоумением спрашивал:
— Неужели и здесь твои кошки нас преследуют?
— Что им здесь делать? — весело отвечала ему я. — Это, верно, лисички бегают по ночам, деревенских курочек таскают.
На окраинах деревеньки действительно пропадали куры, и жители ее грешили на лис. Боря не мог не восхищаться красивыми, умными и независимыми кошками. У него был свой любимец — голубой ангорский красавец Пинки: это имя, выбранное Борей, — из романа О’Генри «Короли и капуста»[148].
ПИСЬМА
По кошачьим следам и по лисьим,По кошачьим и лисьим следамВозвращаюсь я с пачкою писемВ дом, где волю я радости дам.
Горы, страны, границы, озера,Перешейки и материки,Обсужденья, отчеты, обзоры,Дети, юноши и старики.
Досточтимые письма мужские!Нет меж вами такого письма,Где свидетельства мысли сухиеНе выказывали бы ума.Драгоценные женские письма!Я ведь тоже упал с облаков.Присягаю вам ныне и присно:Ваш я буду во веки веков…
1958
Ивинская рассказывала, что Борис Леонидович был особенно привязан к детям из семьи репрессированных Кузнецовых:
Он всегда приносил им гостинцы и какую-нибудь снедь. О его щедрости и доброте знала вся округа. Особым днем в деревне для многих стала суббота, когда к приходу Пастернака у мостика измалковского пруда собирались группы местных жителей. Они стояли вдоль тропинки, ведущей к домику Кузьмича, кланялись Пастернаку и громко здоровались. Он отвечал всем поклоном и приветствием, вручая каждому определенную сумму денег.
В эти дни я обычно не ходила к мостику встречать Борю, понимая, что могу нарушить ритуал одаривания жителей, тут же отправлявшихся отовариваться горячительным в магазин. На мои упреки: «Боря, ведь таким путем ты спаиваешь всю деревню!» он возражал:
— Олюша, это же не в рабочее время происходит. Исстари на Руси положено в конце трудовой недели отдохнуть и снять напряжение. Но не у всех же есть такие возможности. И, потом, я давно уже решил, что одариваю только десять человек. И, знаешь, обратил внимание, что они установили и соблюдают какую-то очередность.
Когда в конце 1958 года я переселилась от Кузьмича ближе к Большой даче, сняв пол-избы у хозяйки Маруси на горке у «фадеевского шалмана», Боря по субботам часто сокрушался:
— Ах, Олюша, как нехорошо ты поступила. Меня ведь ждут у мостика люди. Как им теперь без подарков в этот день?
Причиной моего переезда от Кузьмича стала болезнь Бори в 1957 году и ухудшение состояния его здоровья после дней нобелевской травли. Ему стало трудно делать дальние переходы, а путь до шалмана был на треть короче, чем до Кузьмича. Вскоре в праздничные дни Боря стал появляться у меня позже обычного, принося приветы от Кузьмича и измалковских соседей. На мой молчаливый вопрос кивал: