Читать интересную книгу Звери в моей жизни - Джеральд Даррел

Як играет в высокогорье ту же роль, что верблюд в пустыне. Он не блещет умом, зато настойчив и упорен, как профессиональный солдат; огромная сила и выносливость позволяют ему пробираться в самые глухие углы по такой местности, где не пройдет никакое другое животное. Яки на диво невосприимчивы к холоду; в Тибете они любят валяться в полузамерзших грязных лужах на краю ледяных потоков.

В загоне яков был устроен большой пруд, и с наступлением зимы приходилось два раза в день разбивать на нем лед. Это было одно из первых и наименее приятных утренних дел, а надо, чтобы не успела образоваться слишком толстая корка. Не то выйдут на нее телята, за ними потянутся взрослые, лед может не выдержать такого груза, и потонут наши яки. Когда мы приступали к работе, яки галопом спешили приветствовать нас. Мчатся по снегу причудливыми скачками, рассекая воздух хвостом, как пастух своим бичом, а то упрутся головой в землю и взбрыкнут задними ногами от восторга. Из ноздрей большими белыми облаками пара вырывается дыхание, снег мелодично шуршит и скрипит под копытами...

Наколешь на вилы кипу сена, закинешь на плечо резким взмахом, как бросает противника опытный борец, и шагаешь по колено в снегу через поле, а вокруг тебя косматой, добродушной, сладко пахнущей лавиной – яки. Они трутся о тебя и норовят урвать клок сена из кипы на твоей спине, да так дернут, что лежать тебе на снегу, если зазеваешься. Подойдя к пруду, развязываешь кипу, разбрасываешь сено по снегу, и могучие космачи с упоением приступают к своей трапезе.

Идешь к воде, вооружившись лопатой, и с полдюжины телят бегут за тобой, резвясь, будто этакие огромные щенки. Под ударами лопаты кромка льда распадается на кусочки прозрачной мозаики, телята спешат сунуть морду в воду и жадно пьют. Потом входят в пруд и катаются, давя боками хрустящие льдинки. Отступай не мешкая, не то как встанут на ноги да начнут все одновременно встряхиваться – окатят с ног до головы ледяной водой.

Интересно: хотя яки ростом мало уступают бизону и в принципе так же опасны, я никогда не чувствовал, чтобы они были враждебно настроены. И позволял себе вольности, каких никогда не допустил бы в обращении с другими крупными копытными в нашем зоопарке. Телята обожали играть, и, когда подваливал мягкий снег, я иной раз бросался нырком к проходящему мимо малышу и хватал его за большой пышный хвост. Теленок срывается в карьер – держись покрепче – и тащит тебя по снегу, словно санки. А отпустишь хвост – теленок тотчас остановится и смотрит на тебя с недоумением: что это ты так быстро отказался от такой чудесной игры?

После уборки в сарае и прочих работ подобного рода, когда от холода пальцы не гнутся и кисти красные и синие, подойдешь к мерно жующему яку и засунешь руки в шерсть над ребрами: тепло, как в печке.

В прошлом веке генерал Кинлох писал о тибетских яках:

"...Як совершает большие переходы. Летом коровы составляют стада от десятка до сотни голов, тогда как старые быки по большей части держатся особняком или собираются по три, по четыре. Кормятся яки ночью и рано утром; днем обычно забираются на какой-нибудь крутой голый склон и по нескольку часов лежат на одном месте. Старые быки особенно стараются выбрать для отдыха командную позицию, их следы можно встретить на самых высоких гребнях, выше границы всякой растительности. Похоже, як не отличается острым зрением, зато обоняние у него развито чрезвычайно, и с этим надо прежде всего считаться, когда к нему подкрадываешься. В тибетском высокогорье, где пересекается столько долин и температура непрестанно меняется, ветры очень непостоянны. В несколько минут ветер может обойти все компасные направления, срывая вам охоту, как бы осторожно вы. ни подкрадывались".

Приход зимы со всеми сопутствующими ей лишениями отнюдь не скрасил мне жизнь в "лачуге". Вся беда в том, что я был избалован с самого начала, когда меня поселили к Бейли. Вряд ли кто-нибудь еще, впервые поступив на работу вдали от родного дома, оказывался предметом таких забот. Семья Бейли отнеслась ко мне удивительно тепло и ласково, со мной обращались как с сыном в лучшем смысле слова, ни в чем меня не связывая. Чарли предоставлял мне возможность порисоваться, слушая долгие рассказы о моей семье и короткой прошлой жизни. Он недоверчиво смеялся, потом с улыбкой смаковал в уме наиболее яркие эпизоды, а миссис Бейли тем временем переводила разговор на более серьезные темы.

– Возьмите еще порцию... Ваши ботинки начищены?.. Она порядочная девушка?.. Не задерживайтесь слишком поздно. Подумайте о том, что ваша мама была бы недовольна... Возьмите еще... Нет, если захочется выпить, не ходите в трактир, голубчик. Несите сюда, здесь куда уютнее. Только учтите, не больше двух кружек.

Эти милые споры по моему поводу...

– Оставь ты парня в покое, дорогая. Почему бы ему не выпить кружечку?

– Не в кружечках дело, Чарли, и ты это великолепно знаешь, но если он повадится ходить туда, что скажет его мать?

– Скажет, что ему захотелось кружечку пива.

– Пусть приносит сюда, здесь намного уютнее, и всем нам спокойнее. Только не больше двух кружек, голубчик, ведь скоро пора ложиться спать.

Теперь все это ушло в прошлое, а в "лачуге" жизнь была такая тоскливая, что невозможно описать.

Идешь сквозь туман, накрывший землю огромной лапой, и с облегчением видишь впереди смутные, пульсирующие ореолы оранжевого света. Когда лицо и руки немеют от холода, ты рад любому крову, пусть даже этот кров – "лачуга".

В прихожей всего на один градус теплее, чем на дворе, и, поглядев в тусклом свете на вешалки, я определяю, кто уже дома, а кого еще нет. Иногда я оказывался первым, на вешалках не было ни поношенного плаща и засаленной шапки Джо, ни толстого пыльного шерстяного пальто Фреда, ни загадочного одеяния Роя, котopoe в прошлом, вероятно, называлось непромокаемым пальто.

Не стану утверждать, что явиться первым к ужину было благом. Судите сами: либо ты приходишь первым и обречен на пустопорожний разговор с миссис Остин, либо опаздываешь и с плохо скрываемым отвращением на лице жуешь остывшую еду и пьешь тепловатый чай. Обычно я отваживался на первый вариант, хотя в нем были свои изъяны.

...Кухня, где все мы едим, встречает меня жарким дыханием. Миссис Остин готовит ужин, и по характерному запаху я определяю, что сегодня опять рыба. Примирившись с судьбой, сажусь за стол. Весьма тугая на уxo, миссис Остин, не замечая меня, продолжает нарезать хлеб и мазать бутерброды.

У этой коренастой женщины была деформирована челюсть, отчего ее лондонское просторечие звучало не совсем внятно, а то и вовсе неразборчиво. Маленькие темные глаза подслеповато щурились. Шевелюра представляла собой причудливое переплетение косичек и прядей, которые никогда не производили опрятного впечатления по той простой причине, что волосы миссис Остин были слишком короткими и жидкими, чтобы с ними можно было что-то сделать. Так и висели они космами, и я давно уже примирился с мыслью, что в любую минуту могу обнаружить волос-другой в своей тарелке.

Как ни силился я не обращать внимания на процесс приготовления пищи, в нем была некая зловещая притягательность.

На столе лежит буханка хлеба. Миссис Остин берет ее и прижимает к своему переднику, чтобы отрезать кусок. После чего, держа отрезанный кусок в одной руке, другой размазывает по нему масло. Часть масла попадает на большой палец. Миссис Остин смачно облизывает его и снова берет буханку, нежно сжимая ее влажным от слюны пальцем, чтобы отрезать следующий кусок. Пересчитав лежащие на скатерти бутерброды, направляется в кладовку за блюдом. На обратном пути вдруг замечает меня, и лицо ее искажает широкая улыбка.

– Уже пришли?

Я киваю и улыбаюсь в ответ.

– Уже пришли? – повторяет она, склонив голову набок, словно прислушивается. Второй раз я не отвечаю, в этом нет необходимости. Такая уж у нее привычка повторять свои реплики.

Миссис Остин стирает с блюда пыль висевшим за дверью разноцветным полотенцем. То есть когда-то оно было разноцветным, но им уже две недели вытирают руки и посуду, так что красота узора успела поблекнуть. Нагрузив блюдо бутербродами, миссис Остин бредет к плите и продолжает шепелявить:

– Чай скоро будет готов. Я ездила в Латон. Уезжала... ездила в Латон. Только что вернулась. Пять минут как вернулась.

– В Латон? – безучастно переспрашиваю я, глядя, как она поднимает крышку с кастрюли, над которой клубится облако пара, насыщенное запахом рыбы.

Миссис Остин принюхивается к булькающему содержимому кастрюли.

– Рыба, – глубокомысленно сообщает она, возвращая крышку на место. – Вы любите рыбу?

Поскольку последние два или три месяца нам на ужин подают одну только рыбу, я затрудняюсь с ответом.

Стук дверной ручки возвещает о появлении нового лица, которое поможет мне оторваться от созерцания ее кулинарных акций. Джо. Стоит в дверях, приветливо улыбаясь, его симпатичное худое лицо порозовело от мороза, мягкие волосы на скулах отливают медью в свете лампочки.