дрожал, но за прерывистым дыханием угадывалась мужская отвага.
— Что тогда? — спросил он.
— Тогда, — ответила она, — лучше потерять голову, чем честь.
Он, пораженный, отступил от нее.
— Так ты же ничего не знаешь! — воскликнула Марта.
Он отступил еще на шаг.
— Любимый мой, — продолжала она, — мой отважный, мой благородный, ты, в ком я никогда не усомнилась — знаешь ли, в чем тебя обвиняют?
— Куда вы меня ведёте?
— А в чем меня обвиняют? — ответил молодой человек, глядевший на Марту не с возмущением, а с удивлением.
— Да будет тебе известно, в наших краях опять неспокойно.
— Правда?
— Опять объявились черные грешники.
— Знаю, тетушка мне писала.
— Они грабили, жгли, убивали.
— Как всегда.
И Анри расхохотался.
— Послушай, — продолжал он, — не шути так! Ты же не будешь меня уверять, что и я связан с этими бандитами? Негодяй Феро арестовал моего несчастного дядю, но подозревать меня!..
Молодой человек опять засмеялся.
— Боже! — воскликнула Марта. — Как он страшно спокоен! Если бы ты только знал…
— Да что же?
— То, что тебя считают главарем нынешней банды черных грешников.
— Что же, она орудовала в Вандее?
— Нет, здесь.
— Тогда и обвинять не в чем.
— Снова нет: тебя обвиняют мои родные.
— Вот как! — сказал Анри.
— Здесь, у нас в замке, побывали черные грешники.
Анри нахмурился.
— Один из них стрелял в моего дядю Жана из пистолета.
— И убил? — вздрогнув, отозвался Анри.
— Нет. Дядя остался жив, но утверждает, что узнал злодея.
— И кто же этот злодей?
— Ты.
Анри пожал плечами и обнял Марту.
— Я знал, душа моя, — сказал он, — что ты не усомнишься во мне, но не хочу, чтобы твоя семья из-за какой-то устарелой вражды выдавала меня за бандита.
И Анри сделал шаг к двери.
— Куда ты? — воскликнула Марта.
— Как "куда"? — ответил Анри. — К твоему дяде.
— В такой час?
— Сию же минуту. Я явлюсь перед ним с открытым лицом и хочу, чтобы он повторил свое обвинение.
На секунду Марта перепугалась, но спокойствие Анри де Венаска успокоило и ее.
— Что ж, так и быть! — сказал она. — Пойдем к дядюшке. Все сейчас спят, но пусть они проснутся! И правда победит!
И она оперлась на руку того, кого любила.
VIII
Господин Жан де Монбрен весь вечер провел в чрезвычайном смятении.
В характере этого человека было нечто средневековое, что никак не могло приспособиться к современным нравам.
Он был словно забытый часовой варварских времен в просвещенном веке, и страсти былых времен, политические и религиозные, сохранились в его сердце живыми и неукротимыми.
Три столетия тому назад господин Жан де Монбрен сел бы на коня, возглавляя своих вассалов, и со шпагой в руке, со шлемом на голове поскакал бы осаждать замок Бельрош.
Но эту простую, дикую, закрытую, так сказать, душу, Бог просветил лучом любви и нежности.
Жан де Монбрен любил свою племянницу, как родную дочь.
Когда она была совсем маленькой, он сажал ее на колени и с охотой молился вместе с ней.
Когда немного подросла — брал за ручку и долго гулял с ней по окрестностям замка.
Еще немного позже он стал ее учителем верховой езды.
Марта стала радостью этого дома, столь недавно омраченного убийством; лучом солнца после грозы она утешала двух братьев в их уединении.
Много-много лет братья де Монбрен только и делали, что мечтали об идеальном муже для Марты — таком, что будет похож на героя романа.
Явился герой, завязался роман, но мечты их разбились.
Джульетта любила, желала любить одного лишь Ромео — и так возобновилась старинная повесть о Монтекки и Капулетти.
Господин Жозеф де Монбрен еще немного хранил старинную антипатию к семейству Венасков, но гораздо крепче он держался за любовь к дочери — и он, как мы видели, покорился.
Но не смирился Жан де Монбрен и с мрачной радостью укрепился в убеждении, что человек, который ограбил его и хотел убить, — не кто иной, как господин Анри де Венаск.
Но открывая наконец свой секрет, он не был готов к энергичному отпору племянницы.
Тот, кого она любила, был обвинен в преступлении, — и Марта восстала, исполненная любви и веры.
Сначала господин Жан де Монбрен был ошеломлен, потом им овладело сильнейшее раздражение, а оно, в свою очередь, сменилось мрачным отчаянием.
Истоком же этого отчаяния была такая мысль:
"Марта любила меня, а теперь, что бы ни случилось, возненавидит".
Расходясь на ночь, братья в этот вечер пожали друг ДРУГУ руки и обменялись унылым взглядом, говорившим: "Навсегда погибло счастье в нашем доме!"
Потом господин Жан де Монбрен вернулся к себе в спальню и разрыдался, как ребенок.
Прошел вечер, прошла половина ночи, а старый дворянин в ярости не мог сомкнуть глаз, покрасневших от слез. Вдруг он услышал какой-то шум: сначала невнятный, но не утихавший, а потом начался настоящий кавардак.
Как будто весь дом разом вскочил на ноги.
Господин Жан де Монбрен слышал, как хлопали двери, видел, как мелькают огни среди густых деревьев парка. В коридорах раздавались шаги.
Наконец прозвучал голос его брата:
— Но, дочка, твой дядя спит.
И настойчивый голос Марты в ответ:
— Значит, мы его разбудим.
Тогда господин Жан де Монбрен, у которого к горлу вновь подкатил ком непонятной тоски, соскочил с постели, зажег свечу, надел панталоны и закутался в халат.
Едва он успел это сделать, как в дверь постучали.
Он открыл и в изумлении отступил назад.
На пороге стояли его брат, племянница, за их спинами молодой человек в крестьянской одежде, а еще дальше Красавчик — фактотум мадемуазель Марты.
— Что вам нужно? Что случилось? Кто этот человек? — спросил господин де Монбрен, и голос его выдавал величайшее волнение.
Когда он задал последний вопрос, молодой человек в крестьянской одежде выступил вперед и спросил:
— Так вы меня не узнаете, милостивый государь?
— Нет… или… нет, не узнаю, — пробормотал господин Жан де Монбрен, страшась своей догадки.
Тогда молодой человек рассмеялся:
— Как! Я вас ограбил, я хотел вас убить, а вы меня не узнаете!
— Негодяй! — воскликнул Жан де Монтбрен и отскочил к каминной полке, на которой лежали пистолеты.
Но племянница схватила его за руку:
— Дядюшка, — сказала она, — вы слепы, так не будьте же хотя бы безумны!
Она вырвала у него пистолет и продолжала:
— Вот мой жених, господин Анри де Венаск, он пришел ответить на ваши обвинения.
— Негодяй! Он явился сюда, — прошептал старик. Вся его воля, весь гнев были теперь во взгляде.
— Милостивый государь! — строго сказал Анри