Читать интересную книгу Христос пришел - Александр Викорук

Когда к ним снова вернулся шум ненастья, она открыла глаза и сказала:

- Я так люблю этот дом. Для меня он как живой. - Скосив к нему глаза, она улыбнулась. - Еще маленькая поняла здесь, что значит любить дом. Думать о нем, ждать встречи. Подходишь, смотришь: вот, крыша мелькнула, окошко блеснуло. А уедешь - грустишь. - Она прильнула к нему, целуя в глаза, щеку. - Так страшно становится, когда мелькнет: а вдруг потеряю, что случится... Тебя увидела, сразу решила: мой. Кстати, сразу поняла ты в меня влюбился. Еще про индийца спросил.

Она с озорством засмеялась, а в нем всколыхнулась тошнотворная ревность. Он сильно сжал ее руками.

- Ой, не буду, не буду, - виновато залепетала она.

Горячее облако нежности снова окутало их. И ничего больше не надо было, казалось, что жил он только затем, чтобы увидеть ее наполненные темнотой глаза, мять пальцами теплые волосы, чувствовать грудью ее обжигающее тепло. Все остальное померкло и забылось.

С этого дня дурман любви еще больше сгустился и поглотил его. Он мог идти, не разбирая дороги, не слыша обращенных к нему слов, его мысли были заняты ею.

Где-то в декабре, как сквозь сон, в него проникли и удивили слова мамы:

- Елисей, - сказала она тихим, невзрачным голосом, - я все знаю.

Она стояла у раковины на кухне, между ее пальцами, испачканными глиной, скользили завитки картофельной кожуры. Он смотрел, как голые картофелины одна за другой прыгали в миску с водой, и отлично понимал, ч т о она знает и ч т о все.

- Я тебя понимаю... Она хороший, видно, человек, порядочная. Только я хочу предупредить. Все это пройдет. Останется другое. Она на десять лет старше тебя. Сейчас ты не поймешь, что это значит. А я знаю. Будет очень, очень плохо. А когда все пройдет, такое становится невыносимо. Все пройдет.

- Откуда ты знаешь? - ему даже стало смешно. Как могла она знать, что будет с ним, с его радостью, с его сладкой и мучительной тревогой. - Кто может знать, что будет?

- Не надо быть академиком. - Она перестала чистить картошку, задумалась. -Таких историй наглядишься.

- Таких? - удивился он. Его поражала сама мысль о том, что с ним происходит что-то известное и знакомое. Не мог он поверить в то, что кто-то уже мог чувствовать похожее.

Мама улыбнулась:

- Это как в школе. В каждом классе ты узнаешь новое для себя. А до тебя в нем отучились сотни поколений. Сейчас ты в десятом классе, а я, наверное, в двадцатом или тридцатом. - Она помолчала, пара картошек плюхнулись в миску. - После войны, девчонкой думала: почему старики смотрят на молодых без всякой зависти?.. Теперь поняла: им смешно немного и больно. Когда ты в детстве падал, меня словно било твоей болью. А жизнь похлеще бьет.

- А что будет в сороковом классе? - спросил он, чувствуя страх, как от взгляда с обрыва.

- Не знаю. Может, совсем нелепыми покажемся, еще больнее станет.

- А там... дальше?

- Простым смертным, наверное, туда и хода нет, - мамино лицо застыло и померкло. - В войну бабушка моя умирала. Худенькая лежала, как девочка. Глаза огромные, неподвижные. Перед смертью, мне казалось, она и не спала, а только молча смотрела. Однажды сказала: думала, все видела ошиблась... Неужто, деточка, и тебе достанется?.. В глазах такой ужас, так страшно мне стало. А скоро умерла. Ночью, когда все спали.

- За что же страх, мучения? Ведь так все хорошо, - сказал он, вспомнив заваленный снегом сад на даче Гали, оранжевое свечение низкого солнца в заледенелом оконце, лихорадочное потрескивание дров в раскаленной печурке.

- Бабушка любила говорить: за грехи наши тяжкие, - сказала мама, вздохнув.

- Какие?

- А кто их знает... Может, то, что заговорила я о Галине Юльевне, а может, то, что не веришь мне?

Перед самым Новым годом нагрянули сильные морозы. Продрогнув, в заиндевелой одежде они с Галей еле добежали до домика. Он растопил печку и стал в саду расчищать дорожки, чтоб быстрее согреться. Потом долго ждали, когда нагреется комната. Галя даже боялась, как бы не расплавилась печка. Затем стало жарко и безумно весело. Одежду со смехом раскидали по всей комнате. Казалось, никогда они не испытывали такое сумасбродное счастье и наслаждение друг другом. Словно в первый раз узнали, как нежна и горяча бывает кожа, как мягко и сильно обнимают руки, как сладостно и бесконечно может быть утомление любви...

За окном померкло и погасло солнце, печка все невнятнее и тише пощелкивала углями. От окна потянуло холодом, тишина становилась все тяжелее. Наверное, на какое-то время Елисей задремал.

Очнулся он от касания ее руки. Они гладила прохладной ладонью его лоб, щеки, прикрывала глаза пальцами:

- Вот и закончилось наше счастье, - прошептала она едва слышно.

Он решил, что она говорит о дороге в город. Она, наверное, догадалась.

- Нет, Елисеюшка, все гораздо хуже...

Он отвел ее ладонь с лица, увидел ее глаза и ничего не смог сказать.

- Ты мне потом сам не простишь, я знаю. Ты совсем еще молодой, пройдет время... захочешь детей. А у меня их не будет - и ты не простишь. К тому же я старше тебя на десять лет.

- Тебе моя мама наговорила?

- Твоя мама хорошая. Я бы, наверное, выкинула похлеще в такой ситуации. Понимаю ее.

Она откинулась на спину и, глядя в потолок, сказала сухо и кротко:

- Несколько лет назад аборт сделала. Иногда снится, как маленького убили. Такое мучение... Ты мне не простишь. Может, не скажешь, но подумаешь...

"Но почему?" - хотел спросить он, но вспомнил мамин рассказ о бабушке: "за грехи наши тяжкие". Стало страшно от мысли, что любой поступок может обернуться потом столь страшной болью. Наверное, поэтому промолчал.

С тех пор он ее не видел. Хотя часто толкался на всяких выставках, надеясь встретить ее. Телефон ее не отвечал. А дверь квартиры на его звонки никто не открывал. Может, она уехала в Индию? О таком желании она говорила не раз, некоторое время Елисею так и чудилась она в мареве влажного тропического воздуха, в сплетении жесткой темно-зеленой листвы с алыми пятнами пышных цветов.

Любовное наваждение прошло довольно скоро, все кануло, как бывает в осенний листопад: бесшумно и незаметно листья осыпятся и станет легко и светло. И печально.

Он даже как-то маму спросил об этом.

- Может, она тебя околдовала? - сказала она задумчиво. - А теперь чары растаяли.

- Наверное, теперь ты наколдовала?

- Нет, я не умею, - ответила она слишком серьезно.

Ему даже стало смешно.

***

Через много лет Елисею стали понятны предчувствия Гали. Действительно, трудно было бы смириться. Не об этом ли тосковал Фердинанд, когда умер его сын?

Елисей отодвинулся от окна, к которому подошел на минуту, чтобы отдохнуть от балагана, который царил в изостудии. Дети, обсуждая заданную тему осени, с толкотней, смешками и прочей шумной ерундой, малевали желтые, зеленые, красные облака красок. Старательно воплощали то, что в оцепенении сейчас дремало за окном.

На улице стемнело, сырой воздух сгустился дымкой. Наверное, пойдет дождь, будет мерно и долго кропить крыши, мостовые, размягчая глину вокруг деревьев, глушить назойливый шум города.

На минуту он присел за стол, достал сегодняшнюю газету, в которую так и не заглянул еще. На глаза попалась статейка, в которой говорилось, что демократы великодушны и не будут преследовать коммунистов. "Демократы выше мести", - прочитал он и почувствовал, что за этим льстивым многословием скрывается совсем другое - страх. Нашкодивший, перепуганный подонок выдавливает из себя смирение, а в глубине глаз - ужас и мыслишка: мы боимся, не трогайте нас... а еще глубже: подождите, придет наше время, ужо разгуляемся, покорчитесь на сковородочке каленой...

Елисей отбросил газету и встал.

Когда он первый раз прошел между мольбертов, то заметил, как один пацан среди желто-красных разводов поместил могилу с крестом. Он объяснил, что осенью они ходят на могилу дедушки. Рядом с ним девчонка под ворохом листьев изобразила лягушку с остекленевшими глазами. Она сказала, что лягушке так будет теплее дожидаться весны. Мальчишка услышал и сказал, что она зимой замерзнет и умрет.

- А вот и нет, - убежденно заговорила девочка, - она заснет, а весной проснется.

После занятий, в положенное время уже затемно он побрел к дому. Там его ждали сынок, которого сообща назвали Мишей, жена, дочка и ворох домашних хлопот. Он легко представил жену в полуобморочном состоянии от недосыпания, как она кружится по квартире с пеленками, подгузниками. Навсегда теперь старшая Аля ходит между мамой и братиком, постигая неприятные ощущения забытости и отстраненности. На днях она даже заплакала от обиды, когда забыли купить любимые ее сосиски. Сейчас и он включится в семейное круговращение, в котором нескладно играет роль то ли виноватого во всем, то ли всеобщей надежды и опоры.

Ненадолго Елисей остановился у подъезда, вдохнул глубоко воздух, насыщенный запахом мокрой земли, мокнущих под дождем опавших листьев. Дождь моросил уже с полчаса. На голых ветках, мокрой пелене листьев, на почерневшем асфальте серебристой вязью лежали отсветы неярких фонарей.