– Я прекрасно понимаю, дорогая миссис Боннер, что вы в неловком положении: в обществе колеблются, принимать ли меня, и все в ожидании смотрят на вас. Я легко могу под предлогом моей беременности не выезжать эту зиму, и, если вы не пригласите меня на ваш вечер, я вполне пойму это! Кэрвуд говорил, – прибавила Джейн, пока ошеломленная старая дама откашливалась, – что «тетушка Кэт» (так он вас называет) никого не боится и, если найдет нужным, то представит меня свету, но я, хоть мало в этом сведуща, спорю с ним и нахожу, что в этих случаях люди не всегда могут поступать так, как им хочется…
Несколькими минутами позже старая дама, усевшись снова в карету, с удивлением спрашивала себя, как это вышло, что эта красивая болтушка, на которой женился Кэрвуд Чэттертон, оказалась приглашенной на ее, Кэт Боннер, вечер?! Но Кэт Боннер, раз начав что-нибудь, никогда не отступала, и новая супруга Чэттертона одним прыжком перескочила несколько ступеней социальной лестницы и всегда усмехалась, вспоминая этот первый дебют.
За ним последовал целый ряд триумфов, обдуманных заранее милых промахов, ловких маневров.
Теперь Джейн была умудрена многолетним опытом.
Это зимнее утро между рождеством и Новым годом не предвещало ей ничего дурного. Она позавтракала, как обычно, в постели, просмотрела журнал и несколько писем интимного характера, поболтала за кофе с галантным мужем, часто заглядывавшим к ней в этот час, чтобы посидеть на солнышке у окна, потолковать о новостях в утренней газете и почте и о планах на предстоящий день.
Затем он ушел принимать ванну, и Жюстина напомнила ей, что пора и ей сделать то же самое, а после того началась самая приятная процедура – одевание.
Жюстина осведомилась, что ее госпожа намерена делать. Играть в теннис с мистером Фергюсоном? Мистер Чэттертон и мистер Билли собирались играть в гольф, а затем завтракать в клубе. Таким образом, она сегодня завтракает одна? Пускай Жюстина спросит через Энджера, не придет ли мистер Фергюсон позавтракать в столовую.
Рэтта, вторая горничная, завязывала шнурки ее туфель, пока Жюстина причесывала ее своими ловкими руками. Протягивая Рэтте ногу, Джейн сказала по-французски:
– Жюстина, когда мистер Чэттертон и мистер Билли отправятся на свой гольф, – не раньше, слышите? – позовите ко мне мисс Эспинозу… Кстати, она сегодня уезжает…
– Неужели? Как жаль! – довольно равнодушно воскликнула Жюстина.
– Да, она непременно желает меня оставить. Так прикажите там, чтобы один из автомобилей отвез ее к поезду. Я предупрежу, чтобы она была готова к тому времени. И вот еще что, Жюстина, помните, я не знаю ее нового адреса. Никто, вероятно, не спросит, но говорю это на всякий случай.
– Слушаю, сударыня! – Жюстина не раз участвовала в конспирациях последней. Она обожала интриги. «Мистер Билли будет ловко одурачен», – подумала она.
Джейн, уже одетая, в белом костюме для тенниса с короткой юбкой, надела мягкую белую шляпу, белые перчатки и, по внезапному побуждению, заглянула в свой кошелек.
Сто долларов новенькими бумажками – этого хватит. Она решила дать их Жуаните.
«Я пошлю вам еще, милочка, задолго до того, как вы израсходуете эти. Но я знаю, как девушки любят иметь на руках побольше денег, – готовилась она сказать Жуаните. – Будьте уверены, что когда бы вы ни обратились ко мне… Да, и еще одно, – скажет она, как бы вдруг вспомнив что-то, – я намерена просить вас не оставлять здесь своего адреса никому, кроме меня». – Но какое придумать объяснение? Ах вот! Можно сказать ей, что мистер Чэттертон – против моей возни с домом святой Моники. «Вы знаете, мужчины иногда ужасно несносны со своими фантазиями и предрассудками. Так никому не говорите ничего, а, когда я буду в городе, я постараюсь, конечно, повидать вас».
Вот. И с этим будет покончено. Кент в три часа едет в Лос-Анджелес по какому-то делу, Билли и его отец в половине второго будут доигрывать еще только четвертую партию. А вечером она объяснит им всем, со справедливым возмущением, что маленькая Эспиноза нашла себе, по-видимому, другую службу и, спокойно заявив об этом, уехала как раз накануне праздничного обеда, обещая прислать адрес. Как эти девушки нахальны!
«Конечно, я не собиралась оставлять ее, потому что она ничего не умеет делать, но, все же, такое поведение я называю нахальством».
Этим она выиграет время. А ей нужно время, чтобы основательнее все устроить, чтобы лучше все обдумать. Затем она отправилась играть в теннис с Кентом в это холодное, но солнечное утро, а возвратившись в дом, взвесилась, переоделась и сошла вниз завтракать.
Войдя в великолепную, аккуратно убранную столовую, она сделала удивленное лицо. – Только два прибора? Ах, да! Мистер Чэттертон и Билли в клубе.
Шторы были до половины спущены, в комнате царил мерцающий полусвет, солнечные лучи, пробиваясь, играли на серебре и хрустале, отражаясь в больших зеркалах. В низкой серебряной вазе нежно благоухали фиалки. Над столом, искрясь и покачиваясь, позванивали подвески венецианской люстры, словно отзвуки давно умолкнувшего смеха.
Кент сидел на том же месте, где обычно, когда его приглашали к завтраку, – направо от нее и так близко, что, когда был подан десерт и они остались вдвоем, они могли разговаривать самым конфиденциальным образом. И тут-то Джейн получила первый из ударов, предназначавшихся ей в тот день.
Ее разговоры с Кентом были всегда коротки и как-то странны. Во время тенниса она ограничивалась односложными замечаниями, сопровождаемыми пристальными взглядами без улыбки, а иногда, когда ей хотелось подразнить его или, наоборот, когда у нее появлялось серьезное настроение, касалась при этом его руки, или вставляла слова «дорогой», «милый».
Кент же, быть может, считал эти прикосновения случайными. Быть может, думал, что и они, и это ласковое «милый», вкрадывавшееся в минуту усталости или воодушевления в ее речи, она не замечает сама.
К чему были Джейн слова? Она и без того видела, что тлеет в печальных глазах Кента, когда она сходит со своим супругом вниз, изысканная, благоухающая, жизнерадостная и позволяет ему подать ей шубу. Она ловила на себе его взгляд, как бы ненароком поднимая глаза от карт или книги. Она угадывала, что кроется под его почти грубым утвердительным бормотанием, когда она говорила мужу: – Не беспокойся, мой друг, меня отвезет Кент. Это вас не затруднит, Кент?
Смех в ее красивых глазах, шутливая ласка в глубоком голосе должны были напоминать ему, что все это только забавно, смешно, не более. Ведь он это понимает? Он коротко отвечал, что да, конечно. «И ради Бога», – добавлял он нелюбезно, – «не лучше ли поговорить о чем-нибудь другом».