Читать интересную книгу Дегустатор - Мастер Чэнь

— В рубашке. Под смокинг. Не успел снять. Только расстегнул.

— Покажи! Да не волосатую грудь. Где смокинг?

Алина, в провоцирующих чулках на резинке, смотрит с полминуты на меня в смокинге, склонив голову набок, потом, мягко топая ногами, уходит в ванную.

— Что ты, интересно, делал сегодня в этом замечательном изделии? — успевает спросить она. И, не дожидаясь ответа, закрывает дверь.

Она обожает мою газовую колонку.

Я встречался с тем, кто написал о нас с тобой песню, отвечу я ей потом, совсем потом, когда мы уже начнем чувствовать кожей прохладу, заберемся под одеяло, будем говорить, тихо гладить друг друга по спине, иногда выпуская коготки.

Я встречался с ним и сказал, что мы с Алиной очень любим его. Правда, правда — я это сказал.

Это было так: подвал «Галереи актера», юный мастер из Доминиканской республики крутит сигары, синеватый дым все гуще поднимается к потолку, делая магазин похожим на языческий храм. Наш клуб.

— Я стоял и спокойно курил свою сигару, — рассказывает у стойки бара человек в плетеной шляпе, — и тут вижу: буквально в двух шагах от меня из машины выходит мой хороший знакомый — губернатор Пуэрто-Рико, и с ним — Джордж Буш. Старший, конечно, уже на покое, без прежней охраны. Буш смотрит на меня и говорит: эй, как приятно, вы курите «Аво» — мои сигары! Нет, отвечаю я ему, все наоборот, это вы курите мои сигары, потому что я и есть Аво, Аво Увезян.

Увезян в нашем сигарном клубе. Создатель великих «Avo», в том числе трепетно уважаемой мной Notturno, формата «корона», которую предполагается курить перед сном. Чуть не лучшее, что можно найти на Доминике. Дедушка с мягкой седой бородкой, упорно не снимающий плетеной мексиканской шляпы: «Эй, у меня есть волосы, — сообщает он собравшимся. — Но без шляпы я никто. Её сделали для меня в пятидесятом году в Акапулько, и именно такую там уже больше не найдешь».

Тут нам поднесли коньяк к сигарам — а великому Аво персонально преподнесли флягу темной, с оттенками красного дерева, жидкости; фляга была украшена большими буквами «XO». Но Аво прочитал на ней и буквы поменьше — «Казумян» — и очень обрадовался. Тем временем знакомиться с маэстро подходили все новые люди с бокалами и сигарами; приблизился и высокий, стройный, смуглый мужчина. «Вы очень похожи на армянина», — сказал ему Аво. «А я и есть армянин», — с плохо скрываемой гордостью ответил подошедший. «И как же ваша фамилия?» — заулыбался наш великий гость. «Казумян», — ответил тот. Мастер сигар посмотрел на свой бокал с коньяком и сделал большой глоток. Наверное, в его голове начала рождаться очередная история, заканчивающаяся чем-то вроде «вы курите мои сигары, я пью ваш коньяк».

А потом, среди дыма и блеска фотовспышек, подошел я.

— Хороший смокинг на тебе, мальчик, — сказал мне Аво, поглаживая шелк лацкана. — Я уже знаю, что это форма вашего клуба. Я ваш гость. Спасибо.

— А вам спасибо, — очень тихо отвечал я, — за эту песню. Потому что она про меня. И еще про одного человека, с которым мы вот так и встретились, как вы описали.

— Эй, эй, я ничего не описал, — он снова похлопал меня по лацкану. — Мое дело — музыка. И сейчас — еще сигары, раз уж я купил эти плантации. Тут не я, тут совсем другой человек. Ты знаешь кто. Он для тебя сделал эту песню, не я.

Это было так, сказал мне Аво: в Нью-Йорке в шестьдесят восьмом я постоянно посещал гольф-клуб, там было фортепьяно, и каждый раз, когда я складывал клюшки, я садился к нему играть. Вот там мне как-то раз и сказал мой добрый товарищ Питер Франк, который был очень близким другом Синатры: ты должен написать для него песню. Вообще-то я встретился с Синатрой раньше — это было в пятьдесят девятом, я тогда был в Лас-Вегасе с моим тестем, великим игроком. И вот он говорит мне: пойдем, я тебя познакомлю с Фрэнком Синатрой, он сейчас в баре гостиницы «Сэндс». И вот, представляете, я иду к нему, и он действительно сидит там, и я говорю ему: для меня вы — величайший из всех. Он ответил: вы знаете, так хорошо слышать ваши слова… Дело в том, что тот момент был самой нижней точкой его карьеры. Но сразу же после нашей встречи он снялся в фильме From Here To Eternity, и все стало хорошо. Так вот, в этот раз, уже через десять лет, мой друг по гольф-клубу позвонил ему и сказал: мы едем к тебе. И уже через пять минут после приезда я сел и начал: пара-ра-рарам… Я тогда подумал: эта моя старая мелодия никогда не была особенно известной, и, может быть, я переделаю ее для Синатры. Я не сказал ему тогда, что мы уже встречались, вдобавок, когда я с ним впервые познакомился, у меня еще не было бороды, и вообще мне было не до того, я просто хотел сделать ему песню. Но я не пишу слова, я только делаю музыку. Песня эта — кто-то в издательстве давно сделал для неё стихи. Но Синатра сказал: мне нравится музыка, но не нравятся слова. И он позвонил сразу троим людям, которые приехали из Лос-Анджелеса, и они сели и начали набрасывать строчки, а Синатра заглядывал им через плечо и тихонько мурлыкал: Strangers In The Night… После этого мы стали большими друзьями; а потом пришел день, когда мне домой позвонил наш общий друг Тони Беннет и сказал только: Аво, он умер. И начал плакать. Вот как это было.

А еще Аво спросил меня, там, в подвале: эй, она к вам добра, ваша девушка? И в ответ на мои слова о том, что мы оба любим его: ну хорошо, когда-нибудь я отправлюсь туда (к потолку поднялся его скрюченный палец) и расскажу о вас Синатре. Не сомневайтесь.

И мы расстались. Это было, и только сегодня.

Какая невероятная осень: все звезды мира падали на наши головы на подушке.

Лучшее, что мы с ней когда-либо делали, — это если она все-таки позволяла мне прикоснуться к своему животу. Алина — маленький серый пушистый зверь, а такой зверь никого не подпустит к самому дорогому, к животу: даже если зверь в норке, не пустит никогда.

Но я сначала прижимаю к нему ухо и прислушиваюсь, как бурчит там наш ужин (ей очень стыдно), потом тихо-тихо кладу туда же руку, потом начинается игра: куда эта рука пойдет — вверх, к почти такой же беззащитности груди, или вниз, к светлым волоскам?

Не бывает большей близости, чем в эти минуты.

Потом еще можно что-то сказать друг другу, она даже успевает потрясти у меня перед носом двумя билетами, утащенными с полки на кухне:

— А это что?

— А это в воскресенье. Ты забыла, что воскресенье у меня детский день? А еще это премьера «Альцины». В концертном исполнении. Вот сюда положи.

Она утыкает мне нос в плечо.

— Я это так, на всякий случай, позлить чуть-чуть. Ты ходишь с ребенком на Генделя? Ничего себе. Какая замечательная девочка.

— Все начиналось с того, что я ей пообещал: если тебе будет скучно, встаем и уходим, мне будет жалко, но плакать я буду так, что ты не увидишь, в ближайшей подворотне. Ни разу после этого не ушла ни с одной оперы. Все слушает.

— А оперным обозревателем ты мог бы стать?

— Наверное. Писал бы про оперу, как про вино. Какая, в конце-то концов, разница?

— А если я снова буду спать на твоей подушке, в твоем углу?

— Ты уже там спишь.

И она там действительно спит, ее морковного цвета коробчонка — и правда, RAV-4 — косо стоит в бледном свете фонаря, подняв одно колесо на тротуар, а я сижу на кухне за компьютером и предаюсь привычному пороку — читаю Ядвигу Слюбовску. Хотя бы потому, что у меня начало складываться странное убеждение: ее жадный интерес к Алине явно выходит за рамки профессиональной зловредности.

И вот — «Ярмарка невест».

«Пришло время любви и законных, так же как и незаконных, браков.

На прошлой неделе в московских пределах еще такого не было, на этой — вот она, полная коллекция рублевских невест, с еще не облупившимся загаром экзотических пляжей. Если вы чисто случайно оказались бы у подножия лестницы „Метрополя“, где как раз был юбилей у пианиста Гагика Араняна, то всех, всех бы их там увидели. Да, и спонсоров тоже — „Эскада“, например, надела на Машу Вильчек поразительный наряд из красного шелка, так Маша в нем и ходила по всей зале, где публика жевала салатные листья с малиной. Но Маша — не невеста, она модель, ей красный шелк положен по должности. А вот и она, первая невеста России — Саша Куклина, в бриллиантах от Cartier, а вот и…»

Последовавший список невест меня интересовал мало. Потому что я шкурой чувствовал, что сейчас это будет. И — вот оно.

«Но избранник юной Гюзели уже почти официально рассекречен. Зато у нас есть новая загадка, о которую чешут и не перечешут праздные языки. Кто тайный возлюбленный Алины Каменевой, женщины, чье слово создает и свергает дизайнерские репутации?»

Я начал улыбаться. Сейчас меня восстановят по одной косточке, попавшей на зуб к Ядвиге.

«А возлюбленного просто не может не быть. Дело в том, что в последнюю неделю наша бледная и нежная Алина замечена в странностях. В сиплом смехе невпопад прямо на рабочем месте, как сообщают ее трепещущие подчиненные. В чрезмерной доброте ко всему живому — да чего уж там, бывали, знаем, чем объяснить, если женщина вдруг начинает выглядеть как кошка, укравшая сметану. И вопрос, друзья мои, не в этом, а в другом — что за тайны такие для девушки сорока лет или хуже того. Что бы ей не предъявить своего молодого или не очень молодого человека светским „рафине“ и прочей любопытствующей публике? Но ведь не предъявляет. А как ходила везде одна, так злостно и продолжает ходить.