«…Подследственная Елена Авдеевна Тычкина, но прозвищу Ленка-Вздох, скончалась от тяжких ожогов всего тела. В камере сгорела обстановка и обуглилась дверь. На железной кровати обнаружена закопченная плоская асбестовая коробка, в числе личных вещей заключенной, дотоле не значившаяся…
«…Подследственные Андрей Варнавин и Лука Иванович Иванов, по прозвищу Петька-Козырь, во время имевшего место пожара, скрылись в неизвестном направлении».
Придя к Струку, Куковеров был удивлен тем, что его встретил не тупой и, как известно, затейливо расчесанный парень, а дрожащий и согбенный управляющий, господин бывший барон Менгден. Господин бывший барон помог Куковерову снять пальто.
— На службу, Борис Самойлович? — шопотком спросил Менгден.
— Да. А что?
— Хе-хе-хе!.. Не реквизирую ли я у вас две-три минуточки на одно чрезвычайно бодрящее развлечение? Мой бывший патрон…
— А кто ваш бывший патрон?
Менгден отвел глаза в сторону.
— Злые языки говорят, что я… кхе! кхе!.. креатура бывшего посла Бахметьева. На самом деле — я протеже генерала Лебаб.
— Генерал Лебаб?
— Вы его не знаете? О, это известный гебраист. Правда, — Менгден понизил голос, — он начал с пустяков… с маленьких соляных спекуляций. Потом поймал судьбу за хвост, прошел в генералы и стал гебраистом…
— А вы что при нем делали?
— Я? Разве вы не знаете — я же гомеопат. Мой генерал с детства страдал зеленой отрыжкой… До крика…
— К чему вы это ведете? — спросил Куковеров.
— Кхе-кхе! Мой бывший патрон собирал открыточки, и когда… я хочу показать…
— Что? Открыточки? — крикнул Куковеров. — Сами смотрите ваши открыточки!
Менгден захлопал глазами и присел.
Куковеров помчался в свою рабочую комнату.
— Monsieur Куковеров, — окликнула его лиловая княгиня. — Я прочитала в газете сенсационную вещь: ее высочество потеряла на балу свой бриллиантовый аграф.
Куковеров уставился на лиловую княгиню.
— Какое высочество? — мрачно спросил он.
— Ее высочество.
— Ее?
— Да, потеряла аграф… какой ужас!
— Действительно, ужас, — откидывая со лба слипшиеся волосы, пробормотал Куковеров. — Где же вы это прочли?
Лиловые букли княгини Абамелек-Лазаревой обиженно тряхнулись.
— В газете, я же говорю — в газете!
— Если я не ошибаюсь, это — «Новое Время»? Прошу почтительно извинить меня, но у вас газета 1914 года.
— У всякой порядочной газеты дата проставлена старым стилем.
— Что??
— Я говорю, старым стилем. 1914 год, по старому стилю, 1927 год — по новому. Что же тут не понять-то, государь мой?
Княгиня вытащила из ридикюля коробочку мятных лепешек и предложила лакомство Куковерову.
Он поклонился и прошел в свой кабинет.
— Какой идиот доставил Струку таких безнадежных кретинов? Неужели для отвода глаз? И что это за ахинея с Бахметьевым и Лебабом? Впрочем…
Тут взгляд Куковерова упал на стол и он заметил, что каждая бумажка, каждая вещица лежат в неприкосновенном порядке, как он положил их, уходя от Струка.
— Что бы это могло означать? Слежка прекращена? Или было недосуг? Если так, то…
Куковеров закрыл глаза и, как на экране, вспыхивая в крупных планах молниеносного монтажа, перед ним замелькали лица обитателей струковского дома. Выплыло обрюзгшее лицо Струка, на мгновение повисли лиловые букли княгини Абамелек-Лазаревой, похотливо захихикал барон Менгден, проволочился неуклюжий и, как известно, затейливо расчесанный парень, вопросительным знаком мелькнула мисс Элита, и вот — разом освобождаясь от сомнений, точно зная, какую карту вытащить из колоды, Куковеров подводит итог и делает резкое резюме.
— Это парень!
Парня нет… беспорядка нет… барон Менгден — в швейцарах… кончено…
Глаза открыты:
— Это парень!
* * *
Берлога вскочил и осмотрелся.
Герой, если он вообще герой — лапидарен и смел. Каждый его шаг — событие, каждое слово — тезис.
Куда итти? Погибла целая ночь. Вырвавшись из коттеджа и побежав в город, Берлога в изнеможении упал на песок и проспал до утра. Нельзя было терять ни минуты.
Острый голод — хороший рулевой.
Резолюция: в квартиру Мигунова, милого Варвария Мигунова! К огнедышащей, роскошной Ефросинии!..
Ефросинья! Этот опыт, откованный на шестке, это олицетворение соусов и маринадов! Она стоит, прислонившись к косяку, и с умилением смотрит, как исчезают в пасти Берлоги жирные куски бифштекса. Она решается заговорить, когда вздох облегчения вылетает из потрудившейся глотки Берлоги.
— А вас тут с полчаса назад барышня какая-то спрашивала…
— Что же вы мне раньше не сказали? — взревел Берлога. — Где она?
— Хорошо, что не сказала! Убегли бы голодешенок, а ведь…
— Где-е она-а!
— Барышня-то? Славная, можно сказать, барышня; из теперешних. Поговорила, значит, о вас и притти наказывала…
— Притти? Куда?
— Да в это самое, как его? Бюльве, что ли, гостиница, в 23 номер, как будто…
Берлога был уже за дверью. Колючими пальцами он взъерошил лохмы волос и обтянул их кепкой, выхваченной на ходу из кармана.
Портье гостиницы Бельвю не успел открыть рта, чтобы предложить этому дикому человеку снять его невозможное клетчатое пальто и вытереть ноги.
Берлога взлетел по лестнице в бельэтаж, скользнул по голубой дорожке коридора, в каком-то тумане нажал ручку двери № 23, забыв даже постучать, и разом провалился в комнату, в два ярких окна, в насмешливо-сияющие глаза… мисс Элиты Струк, в просторечьи Дины Каменецкой, кино-актрисы, личной секретарши и внучки таинственного Струка.
— Добрый день, Берлога! — тихо сказала женщина и спрыгнула с дивана навстречу оторопевшему журналисту. Он неловко пожал ей руку.
······························
— Итак, я не могла дольше выносить. Роль содержанки была мне отвратительна. Я бежала от наших режиссеров и попала через Менгдена к Струку. Я сумела прибрать его к рукам, но это было не то: он оставался сильнее меня. Он мог запереть меня, мог заморить голодом. Впрочем, он не мог решиться на одно — выгнать меня. Я уже была ему опасна. Мы согласились на вооруженный мир, при чем я каждый час боялась за свою жизнь: им нужно было избавиться от меня, и они сделали такую попытку, послав меня на границу, якобы ждать там какого-то человека. Моим побуждением было выполнить поручение Струка, но — в вашу пользу, то-есть вернуться к вам. Перед отъездом меня решили проверить. Заметьте: никаких личных объяснений, — я не знаю, кто мной руководит. Обычно я получала приказания по почте или по телефону. Испытанием для меня были вы, — лишение вас свободы. Утром я получила письменный приказ, днем — разговор по телефону, — меня провоцируют…
— Я знаю этот разговор, — коротко сказал Берлога.
— Знаете? Тем лучше. Ну вот. Я посадила вас в сумасшедший дом и сама уехала. За свое возвращение я выговорила вашу жизнь.
— Да, но у меня ее хотели отобрать, — вставил Берлога.
— Нет сомнения. Под Минском было совершено нападение на дилижанс, выехавший незадолго до меня. Была убита девушка… страшно на меня похожая, я видела ее… то-есть… убитую, и немедленно бежала. Я поняла характер моей командировки.
— Вы врете, — грубо сказал Берлога и заходил по комнате. — Что за совпадение? Я ни секунды не верю в «убитую, страшно на меня похожую девушку»!! Никаких случайностей! Вы! Вот в чем вопрос! Кто вы сами? Авантюристка? Преступница? Психопатка? Сфинкс?
Элита съежилась и внезапно жалобно, как обиженный ребенок, заплакала.
— Берлога!.. Берло-женька!!! Да я и есть та самая убитая девушка, я только… чуть-чуть передернула!
— Что за чорт! Вы считаете меня ду-ра-ком? Н-ну, знаете…
Элита быстро встала и расстегнула платье на своем узеньком плече. Повернувшись к Берлоге, она показала ему длинный, чуть зарубцевавшийся шрам на левой лопатке.
— Думаете… мне приятно показывать эту гадость?.. — проговорила она через силу.
— Что это? Кто? — забормотал Берлога, вспыхнув и потянувшись к Элите, точно желая закрыть чем-нибудь ее плечо.
— Берлога, — грустно сказала Элита, — я знаю, что не могу рассчитывать на ваше доверие. Может быть, вам надо… ощупать этот безобразный рубец? Пожалуйста! Боже мой! Делайте, что хотите, я умоляю вас! — голос ее сорвался и перешел в отрывистый шопот, — делайте, что хотите, но я больше не могу! Я прошу вас! Берлога! Меня погубят, меня убьют, Берлога!.. Я сама наделала ошибок. Но я не виновата, Берлога. Эти противные лапы, которые тянулись за мной, за моей душой, за моим… Я сопротивлялась, меня запугивали, меня гнали, и, под конец, как негодной собаке, как опасной, строптивой твари — нож в спину!.. Берлога!..
Дина Каменецкая приближается к журналисту, кладет ему на плечи свои руки, заглядывает в глаза.