Читать интересную книгу Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль - Свен Дельбланк

Гримм, довольно улыбнувшись, начал делать пометки в блокноте. Альфонс обернулся. Малышка Мерфи, устроившись в кресле, ковыряла в носу, Львица флиртовала со слугой, в то время как его менее удачливый соперник с кислой миной стоял на часах возле буфета, ломившегося от кушаний и вина. Альфонс торопливо подошел к малышке Мерфи и отвесил глубокий поклон ирландской любовнице короля. Она механически улыбнулась.

— Мадемуазель… Не знаю, как мне благодарить вас…

— О, не стоит, только держите язык за зубами. Надеюсь, вы сделали то, что хотели?

— Да, хотя, может быть, не совсем так, как вы думаете… Но я очень, очень благодарен.

— Разве это не Лизетт должна быть благодарной? Такой мужчина, как вы, господин де Рубан!

Малышка Мэрфи расплылась в широкой улыбке, и Альфонс поклонился в знак признательности за комплимент. Мысль о любовном ворковании с королевской любовницей вызвала у него тошноту, и, чтобы скрыть свое отвращение, он отошел к клавесину и взял аккорд. Малышка Мэрфи недовольно надула губки: к подобному она не привыкла! И заслужила большего за свое великодушие…

Малышка Мэрфи устроила Альфонсу свидание с Лизетт в Оленьем парке. Это стоило ему всех его сбережений — на взятки мадам в борделе, сторожам, Лебелю — всех сбережений, да еще денег, взятых в долг. Что делать? О побеге нечего было и думать. Все друзья отсоветовали: ты с ума сошел? Собираешься откусить от конфетки самого короля? Образумься…

Лизетт, Лизетт! Ее бледное личико в обрамлении темных волос, ее большие умоляющие глаза, взывающие о помощи… Альфонс, помоги мне убежать! Нет, это невозможно… Маленькая хижина в Швейцарии, покой и уединение, наша мечта скрыться от мира — всему конец… Я бессилен, ничего не могу сделать! О, Лизетт, твои глаза, твой умоляющий взгляд…

А теперь, что мне делать? Отойти беспомощно в сторону и наблюдать, как король позорит Лизетт? Начать интриговать, чтобы извлечь выгоду из прелестей моей любимой: продвижение по службе, пенсион или в лучшем случае баронство? Да, именно так считают мои друзья: ты — везунчик, Альфонс, давай, хапай! Но я не могу, не хочу, я видел ее взгляд…

Что же остается? Пойти служить Делу Будущего и корпеть над статейками в редакции Гримма за корку хлеба и два су в день…

Да, да, но когда же наступит это будущее!

Можно просто с ума сойти… Вот бы поджечь все это дерьмо или всадить нож в короля… О, Дамьен, брат мой, как хорошо я тебя понимаю! Это меня должны были бы пытать там, на площади…

На лестнице послышался лязг металла, и в комнате появился Ришелье, впереди которого шел гонец со страусовым пером на кивере. Присутствующие выстроились для приветствия.

— Ваше сиятельство!

— Ни слова! Я в определенной степени инкогнито, сейчас задули ледяные политические ветры, официально я в своем поместье…

— А маркиза?

— Бесподобная женщина, — вскричал Ришелье и подмигнул, отчего его хитрущую физиономию прямо перекосило. — Богиня! Я целую землю, по которой она ступает. Но, может быть, чуточку, чуточку злопамятна… Утешаю себя мыслью, что я незаменим!

Гримм, отвесив поклон, начал интервьюировать герцога, как опытный журналист задавая тому вежливые и одновременно точные вопросы. Да, Бог мой, этот чертов заговор казался многообещающим, но все пошло наперекосяк. Священники размягчили короля, а маркиза уже стояла в дверях с упакованными баулами. Но король выздоровел, увы, увы, или слава Богу — как посмотреть на вещи… И едва встав с постели, отправился прямиком к маркизе, словно дрессированный старый пес — простите мою непочтительность по отношению к Его Величеству, Бог знает, не следовало ли меня четвертовать, как Дамьена там, на площади… И когда мадам де Помпадур, эта чертова ведьма, извините, очаровательная дама, снова заполучила его к себе под крылышко, да — ее месть была ужасна! Машо выгнали из министерства, Д’Аржансона посадили под домашний арест в его замке, Субиз торжествует, а маркиза могущественна как никогда…

— А вы, господин герцог?

— Я был достаточно умен, чтобы не принимать чью-либо сторону, пока дело не решится, а тогда уже поспешил к маркизе и бросился к ее ногам. Ну, она, конечно, знает, что у меня на уме, но не осмеливается что-то предпринимать. Главнокомандующим меня, разумеется, не назначат, им будет Субиз, но он получит под свое начало всего лишь парочку обнищавших армий…

— А Лизетт?

— Разочарование! Она не доросла до своей роли, маркизу ей из седла не выбить, и поговаривают, что королю она уже надоела…

— Значит, в результате всего этого…

— Простите, вы мне не представлены, — сказал Ришелье, поджав губы.

— Господин де Рубан, по-моему, вы встречались в Версале…

— Возможно. Столько людей встречаешь…

— Значит, покушение Дамьена совсем ничего не дало?

— Ах, увы. Он пытался нарушить игру, но это привело лишь к длинной рокировке, потом короткой рокировке, и еще больше укрепило позиции ферзя… Не представляю, кто способен вышибить маркизу…

— Не так уж это и трудно, — сказала малышка Мэрфи, надув губки.

— В таком случае, это должна быть ты, моя ирландская роза, — закричал Ришелье. — Иди сюда, прекрасное дитя, дай я поцелую тебя в щечку!

Одним движением он взметнул вверх юбки девушки и звонко чмокнул ее в розовые ягодицы. Малышка Мэрфи со смехом оттолкнула его, польщенная и вновь ублаготворенная. Присутствующие почтительно посмеялись шутке, и только Львица сердито затрясла своей рыжей гривой, зарычала и стала бить хвостом.

— Зачитывают приговор, — крикнул Гримм.

Одетый в черное юрист извергал из себя бесконечный приговор, написанный на допотопном французском языке, которого ни один человек в толпе не понимал. Дамьен, стоявший рядом с ним в белом покаянном балахоне, слушал, разинув рот и вытаращив глаза. Священник что-то шептал ему на ухо, протягивая распятие для поцелуя.

— Ну, это мне все известно, — недовольно буркнул Гримм, пряча блокнот в карман.

— Сколько это будет продолжаться?

— Когда они начнут?

Обедать было еще рано, и общество боялось демона скуки, скорого на то, чтобы испортить удовольствие. Ришелье, гораздый, как всегда, на выдумки, нашел выход.

— Мы устроим концерт, пока этот педант будет бубнить! Иди сюда, мой ирландский соловей, и спой песенку…

Сев за рояль, Ришелье начал аккомпанировать малышке Мэрфи. Девушка запела приятным голосом пастораль «Venez, bergère, il faut quitter le monde![21]». Пением наслаждались все, кроме Львицы, которая за отсутствием другой добычи яростно грызла веер.

Песня смолкла. Вместо аплодисментов с площади донесся нечеловеческий крик.

— Начали!

— Смотрите!

Четырем палачам стоило больших сил удерживать Дамьена, когда они жгли на огне его руку. Преступная правая ладонь, которая сжимала перочинный нож, поцарапавший короля, должна была понести наказание первой. Большими щипцами зажав его руку, палачи прижали ладонь к раскаленному горну, где она медленно обуглилась, распространив по всей площади запах горелого мяса. Дамьен кричал, конвульсивно сдирая с себя балахон в попытке освободиться, пока не оказался совсем голым.

— Господи, какой мужчина, — прошептала малышка Мэрфи. — Смотрите, какая талия, какие бедра, какой…

— Получше Бонифаса, — согласилась львица, забывшая свой гнев от возбуждающего зрелища.

И на площади женщины орали что-то про член умирающего, смеялись и орали.

— Но это же недостойно, — прошептал Альфонс, вытирая глаза. — Неужели человек от природы преисполнен зла….

— Нет никакой «природы», — пробормотал Гримм, который смотрел, не отрываясь, и усердно писал в блокноте. — Да, нет никакой «природы», господин де Рубан, есть только общество, преисполненное зла, и оно формирует этих людей по своему подобию, но просвещенное общество, общество будущего, когда-нибудь создаст новых, благородных людей…

— Вечно новые общества, вечно один и тот же человек…

— Нет, не в этот раз. Сейчас мы наконец у цели, последней…

Палачи оторвали ладонь Дамьена от углей в горне, чтобы проверить результат. Ладонь превратилась в черный птичий коготь. Дамьен глядел на нее с выражением детского удивления.

Но толпа бесновалась, требуя продолжения зрелища.

Точно по приказу палачи вновь прижали ладонь к раскаленным углям.

И несчастный опять закричал.

Альфонс был больше не в силах стоять у окна, чудовищное зрелище вызвало у него слезы. Он повернулся к Ришелье, который велел подать себе вина. Жестом он приказал налить и Альфонсу.

— Думаю, вам это необходимо.

— По правде сказать… Вы тоже находите это отвратительным, ваше сиятельство?

— Ах, не знаю. Кто видел одного спасителя, видел всех.

— Спасителя?

— Ну да, они ведь всегда грезят о какой-нибудь миссии, эти террористы. Дамьен, наверное, считает себя самим Иисусом. Черт знает, не мечтал ли он о мученичестве, как и его высокий образец. Да, я уже видел подобное, я так давно живу на свете… И когда я смотрел, как умирает этот знаменитый образец… Но вы припозднились, шевалье? Я заждался.