— Да… Если слава идёт о помощнике сапожника, то мне хочется на него посмотреть. Чистое любопытство. И когда я объясняю, что вот на эту ножку нужно сшить такой башмачок, а на другую, хроменькую, иной, в это время я к нему приглядываюсь, хочу рассмотреть, какой он… Потом, когда хозяйка спрашивает, я начинаю рассказывать свою историю сначала ей, а потом всем.
— Когда ты так подробно рассказываешь, то ради чего ты это делаешь? Просто чтобы рассказать? В этом ты себя восхваляешь или нет?
— Восхваляю.
— А Пашенька, когда отец Сергий у неё спрашивает, как она живёт, в своём рассказе восхваляет или возвышает свою жизнь? Замечает она тяжесть своего существования? Жалуется?
— Нет. Наоборот.
— Да, всё у неё хорошо, и работа есть, она и музыкой защищается, и семья есть. Правда, муж алкоголик, но его лечить надо, он больной, а раз больной, его жалеть надо.
— Она всех любит.
— Вот именно. С ней муж иногда обращается нетерпимо, по она понимает, что он больной человек и ему надо помочь. Так она возвышает себя в этом рассказе?
— Нет.
— А если бы Матрёна себя возвышала и всем рассказывала: вот та померла, а я взяла чужих детей и выкормила…
— Это уже другое отношение.
— Совсем другое. Для неё этот поступок естественный?
— Да.
— Всё-таки почему она всё так подробно рассказывала? Это надо определить. Это сверхзадача монолога.
— В её рассказе проявляется любовь.
— Любовь к ближним? То, о чём говорит Михайла? Конечно. Она это делает ради корысти? Ради выгоды?
— Нет. У неё это естественно происходит, как само собой разумеющееся.
— Да. Она же не блаженная, нормальная женщина. Твой монолог простой, ясный и, как ни странно, бесконфликтный. Это трагедия: мать умерла, никого нет, дети остались одни.
— Может быть тут ещё: жалею — люблю, не жалею — не люблю?
— Конечно.
— И она просто хочет поделиться, чем она живёт.
— Но для художественного решения этого мало. Надо кусок озаглавить одним словом, найти тот единственный определяющий глагол, который перевернёт твоё представление о сцене. И чем больше актёр, тем он находит более неожиданное действенное решение куска.
— Наверное, она хочет, не сознавая этого, своим рассказом приобщить всех к добру. Через свой поступок и рассказ о нём.
— Думаю, что ты очень близко подошла к решению.
Так, теперь «Михайла»! У тебя, помимо больших кусков, есть ещё и маленькие. Вот, допустим, когда ты увидел впервые человека пьяного. Какое у тебя было первое впечатление от встречи с этим человеком? Ты же из другой цивилизации. Как если бы прилетел на летающей тарелке и первый раз увидел землянина — у-у, какой страшный…
— Здесь не совсем так. Он видел людей, приходил и вынимал из них души. Он раньше был ангел, а сейчас человек. Поэтому он всё воспринимает как-то странно.
— Да. У меня есть книжка, в которой описываются ангельские ступени. Интересно, к какому ты отряду относишься?
— Смертный ангел.
— Тебе непременно надо в ангельских делах разбираться. Нам легче представить существо с другой цивилизации. Верно? Сейчас идёт такое повальное увлечённо внеземными цивилизациями.
Так ты, значит, инопланетянин? Какой у тебя первый маленький кусочек? Вот Семён увидел тебя, ты — его…
— От его вида мне стало не по себе. У меня было желание скрыться от него.
— В чтении всё это должно присутствовать. Да, быть может, ты, увидев человека, хотел взлететь, а крыльев у тебя нет.
— Мне кажется, — говорит Ирина Константиновна, — что до встречи с Семёном у Михаилы есть целый кусок, когда он осваивался на земле. Почувствовал холод, понял, что может замёрзнуть, значит, нужно искать с людьми какое-то общение. И вот первый человек, он может прийти на помощь.
— Чувство стыда может появляться? — спрашивает «Михайла».
— Очевидно.
— У него вначале глаза закрыты были? — спрашиваю я «Михаилу».
— Вероятно.
— А потом куда он смотрит? Когда открыл глаза?
— Вверх.
— С неба, вон откуда «шлейф» тянется, да? Оттуда его сбросили. Допустим, мы не читали рассказ. Представляете, каким странным может показаться его поведение первому встречному? Голый… Значит, пьяный? Нет. Сумасшедший? Нет. Нормальный человек. Бандиты раздели? Нет. Все твои поступки вне нормы. Это эксцентрика. Мог бы ты представить себе в этой роли Чарли Чаплина?
— Да, в его ключе. Как он упал с неба и приспосабливается к этой жизни.
— Во-первых, раньше ты был бестелесный, а сейчас у тебя есть оболочка из плоти, — объясняет Ирина Константиновна. — Раньше ты был в невесомости, сейчас имеешь земное притяжение. Раньше мог летать, а сейчас нет.
— Тяжесть к земле какая-то тянет, — уточняю я. — Как ты сделаешь первый шаг, каким он будет у тебя?
— Как у ребёнка, который учится ходить, — отвечает «Михайла».
— Почитай Циолковского, чтобы побольше нафантазировать. У него кое-что есть на эту тему. Это не значит, что ты должен во всё поверить, но для фантазии это необходимо. Освоение близкого материала.
Циолковский во многих своих работах доказывал существование в космосе неизвестных разумных сил. И верил в то, что они непременно есть. И иногда обнаруживают себя… В работе «Неизвестные разумные силы» он рассказывает об одном случае, который произошёл с ним. В какой-либо недобросовестности этого честнейшего человека заподозрить просто невозможно. Так же как и в заблуждении. Вина он никогда не пил, не курил. Галлюцинациями не страдал. И вот как-то вечером со своего застеклённого балкона он увидел на небе три чёткие буквы, составленные из облаков: Ч, А, У. Циолковский принял буквы за латинские и прочёл «рай». Он понял так, что после смерти человек погрузится в нескончаемую и блаженную жизнь космоса. Очень убедительно он это доказывал в своей философской работе «Монизм вселенной». Кто-то же придал облакам такую чёткую форму и, что самое главное, имеющую определённый смысл — подтверждение его взглядов. Само слово «рай» Циолковскому не поправилось, потому что он верил в науку, но всё-таки оно отражало суть его учения, в определённом человеческом, а не в религиозном смысле.
«Семён», читай!
— «Я и без шубы тёпел. Выпил шкалик; оно во всех жилках играет. И тулупа не надо. Иду, забывши горе. Вот какой я человек! Мне что? Я без шубы проживу. Мне её век не надо. Одно — баба заскучает. Да и обидно — ты на него работай, а он тебя водит», — читает «Семён».
— «Семён»! Ты когда-нибудь был знаком с алкоголиком? Наблюдал за ним, в каких случаях он запивает?
— Алкоголик без алкоголя просто жить не может.
— А если пьющий человек? Здесь был повод для того, чтобы выпить? Энергия у тебя вначале на что была направлена? Нужно было сначала заработать, скопить три рубля, не хватило, решил пойти долги собрать…
— Он в этот день не работал, с утра пошёл.
— И что же? Ты не осуществил очень важный для себя действенный поступок — ты овчин на шубу не купил. А куда энергию деть, она же из тебя прёт? А её раз — и обрубили.
— Да, всё сложилось не так, как было задумано.
— Лев Николаевич видел, что мужички-то пьют. И причину знал. Это тоже мы не должны пропускать. Это ярко можно сделать.
— Водкой он уничтожает все тяготы. Ему и без шубы сейчас тепло. Тепло, значит, хорошо. Поэтому он здесь не жалуется. Размягчился.
— А потом, если он будет снимать такое напряжение подобным образом многократно, он уйдёт в порок, который только один и будет освобождать его от тягостей, но это обман, иллюзия.
Дальше. Вот если бы ты пришёл домой, а жена сказала: «Ой, как хорошо, напился, вот молодец!» Но она же так не скажет. Это Ирина в «Судьбе человека» Шолохова муженька своего как дитя принимает, укладывает: «Смотри с постели не упади». А наутро: «Похмелись, Андрюшенька…» А тут жена другая: «Чёрт рябой, опять напился!..» Так вот, после снятия напряжения возникает твой главный объект. Какой?
— Жена. Вот какой я человек, а она-то другая…
— Да. Читай второй кусок и найди в нём яркую действенную задачу.
«Семён» читает:
— «Постой же ты теперь: не принесёшь денежки, я с тебя шапку сниму, ей-богу, сниму. А то что же это? По двугривенному отдаёт!»
— Ты любишь своих заказчиков? Они же тебя кормят.
— Они-то кормят, но это другая любовь, необходимая.
— Ну почему ты их так ненавидишь? Помнишь, мы отвечали на вопросы: как возникает характер, что человек любит, а что не любит? Вот ты сейчас пошёл по линии сегодняшнего представления о взаимоотношениях людей, по тому, что бытует сегодня в кино, театре, и пошёл по линии штампа, а не по линии характера своего героя, конкретного, неповторимого. Как ты прочитал роль — это штамп. Раз я говорю: «Отдай», — а ты мне не отдаёшь, значит, я вступаю в конфликт, значит: я хороший — ты плохой. А здесь всё не так. Если бы у них не было денег, ты чинил бы им обувь?